Кошки говорят Мяу

— Доброй охоты, — пробормотал я, и вдруг на меня стал тяжело наваливаться жуткий, противный и какой-то потный страх. Я…

Я понял, что больше ничего не стоит, не бежит и не ползет и вообще не движется между нами и… Зверем.

А Зверь…

22

… Вдруг встал на все четыре лапы, выпрямился во весь свой громадный рост и пристально уставился куда-то в сторону, в простирающуюся в бесконечность, в никуда, медно-красную пустыню. Ногти Рыжей впились мне в шею, и она потянула меня назад.

— Не двигайся, — почти беззвучно прошептал я. — Ради Бога, не двигайся и не вздумай заорать, если… хочешь жить.

Последнее прозвучало фальшиво, и кажется, она это почувствовала, судя по тому, как расслабились и дрогнули ее вцепившиеся в мою руку пальцы.

Кошки не желают и не могут заниматься несколькими делами одновременно, они занимаются ими по очереди — заканчивают с одним и переходят к следующему. Зверь покончил с мерзкой тварью, разодранные останки которой валялись перед ним. Потом поиграл с этими кровавыми (если это — кровь) кусками и сожрал один из них. Потом поиграл с Ковбоем, но не рассчитал свою силу — игра закончилась, едва успев начаться. Теперь он отвлекся на что-то вдалеке — что-то, слышное лишь ему одному, но…

Когда он покончит с выяснением природы этого неведомого раздражителя, он повернется к нам и… займется нами. Станет играть нами. Играть своими похожими на метровые серповидные бритвы когтями. Играть не с нами. А нами. И тогда нам уже ничего не поможет — никакие попытки доказать ему, что мы ему не опасны и никогда не станем на него нападать…

Нападать? Господи, да он и сам это знает! Что может быть опасно, для такого существа? Чего вообще может бояться такое создание? Мы же для него просто крошечные игрушки, и…

Конечно, он станет играть нами и убьет, играя, потому что Главная Его Игра — убийство, а главная Его Суть — эта игра. Потому что он так создан, если…

Если он — Кошка.

А чем он еще может быть? Если животное выглядит, как кошка — неважно какого размера, — если оно ведет себя, как кошка и если оно мяукает, как кошка, значит…

Но мы не слышали, как он мяукает… Мы вообще не слышали никаких… Кроме вырвавшегося из его пасти страшного выдоха, шипения перед прыжком, но… Шипят не только кошки. Шипят…

Зверь приоткрыл пасть, раздвинув усатые губы, снова показав невероятные, страшные клыки, на которых, вспыхивая красными искрами — отблесками горящего наверху диска — сверкали капельки слюны, и… Откуда-то изнутри мой хребет обдало леденящим холодом, так что позвонки, казалось, примерзли друг к другу и гибкий позвоночник превратился в твердую сосульку.

Не знаю, сколько децибел было в этом «Мя-я-я-у», но это было «Мя-я-я-у»…

Я понял, что Рыжая сейчас закричит, завопит во всю силу своих легких — издаст этот противный истерический женский вопль, который всегда так неприятно режет слух, но который сейчас, после оглушившего барабанные перепонки и сковавшего мертвым холодом мой хребет «Мя-я-я-у», будет для меня не громче и не важнее комариного писка… Я стал ждать этого крика и ждать… конца, лишь моля Бога, чтобы он был быстрым, но прекрасно зная, что быстрым он не будет. Зверь не испортит себе Игру, не повторит своей ошибки с Ковбоем. Теперь он правильно рассчитает свою жуткую силу и как следует растянет свою серьезную забаву. Сейчас… Через долю секунды Рыжая заорет, и забава — начнется. Вместо этого…

— Скажи стишок, — прошептала она сзади.

Все, устало подумал я, она спятила… Она рехнулась, просто сошла с ума, и… Слава Богу. Нет лучшей защиты от боли, чем безумие, ну почему же ко мне не пришло это избавление, почему у меня не поехала крыша? Почему всем всегда везет, а мне?.. Почему-почему-почему-поче…

— Ну, скажи стишок, ну, пожалуйста, — зашептала она, опять впившись ногтями мне в руку. — Ну, я прошу, мне очень страшно, мне нужен стишок, ну скажи, скажи про рыжую блядь, а не то я сойду с ума, ну пожалуйста… Идет?

Сумасшедшие никогда не говорят, что они могут сойти с ума. Для сумасшедших неприемлема сама мысль о сумасшествии, применительно к ним самим. Впрочем, я не психиатр. Но она не сошла с ума. А может, сошла, и… вместе со мной. А если я тоже рехнулся, если кто-то услышал мои жалобные причитания и любезно сдвинул мне «крышу», то что я теряю? Стишок? На здоровье…

— Идет, — прошептал я в ответ, не поворачиваясь к ней, а лишь слегка откинув назад голову, чтобы ей было слышно. — Идет… рыжая блядь по дорожке. У нее… — хватка ее пальцев, обхвативших мою руку, слегка ослабла, — заплетаются ножки, — странно, но мне почему-то стало как-то полегче. — Оттого спотыкаясь, идет, что ее кто-то классно е…

Договорить я не успел. Зверь быстро повернул голову в нашу сторону, мгновенно развернулся на всех четырех лапах, мягко и совершенно бесшумно, хотя сделать это бесшумно при его размерах было невозможно, но он сделал это, и…

Опять сел, обвив колоссальным хвостом передние лапы (каждая — толще телеграфного столба, ей Богу, толще), глядя куда-то поверх наших голов, куда-то — на уровне своей головы, возвышавшейся над нами метров на… не знаю, на сколько — все пропорции в этом мире давно перепутались у меня в голове.

— О, Господи, — услыхал я за собой тихий хриплый шепот Рыжей. — Госсссподии…

Зверь не мог ее услышать на таком расстоянии — даже я с трудом расслышал ее сдавленный шепот, хотя ее губы почти касались моего затылка, — но…

Он услышал.

Его огромное правое ухо отвелось назад, из передних лап чуть выдвинулись острые кончики громадных когтей и зарылись в красный песок, а конец хвоста — этой невероятно огромной и гибкой змеюги, одного взмаха которой хватило бы, чтобы вышибить дух из двадцати или ста таких, как мы с Рыжей, — стал мерно покачиваться вверх и вниз и из стороны в сторону…

Неужели какая-нибудь мышь, подыхающая в когтях кошки, понимает, какая красота сейчас прикончит ее, играючи оборвет ее жалкую жизнь? Неужели и ее инстинкт самосохранения, ее инстинкт жизни — сильней которого нет ничего в каждой живущей твари — тоже отступает перед этой жуткой, невыразимой никакими словами и никакими мыслями красотой, как отступил он во мне, внутри меня, став чем-то, не то чтобы ненужным, но второстепенным, не главным…

Инстинкт жизни вопил от страха в каждой частичке моего тела, в каждом нерве, в каждой клеточке издерганного, измученного мозга, но что-то внутри меня если и не заткнуло эти вопли, то заглушило их, отодвинуло куда-то, чтобы они не мешали восхищаться потрясающей красотой этого сидящего передо мной… громадного воплощения силы и грации, этого совершенства…

Что-то физически толкнуло меня вперед, заставило сделать несколько заплетающихся шагов по направлению к Зверю, задрало мою голову вверх

(… уткнулся взглядом в основания его лап, грудь и шею, каким-то краем сознания понимая, что мне нельзя смотреть в его глаза)

свело судорогой глотку и стало выдавливать из нее…

— Кк-х-то ты? — хрипло выдавил я. — Кто? — невыносимо трудно далось лишь первое слово, а потом слова стали вырываться все легче и легче, словно они давно уже и искали выход, и надо было пробить лишь первую брешь в сдерживающем их барьере, а дальше…