Космическая шкатулка Ирис

– А сам что же, до того как состарился, не умел себе выбирать жён для сердечной и телесной радости? – подковырнул его Кук.

– Не умел, – признался старик. – Одну такую себе выбрал, что она всю жизнь мою изувечила, так меня переломала, что я так и сросся потом увечным, да безрадостным. Да что о том.

– Так почему же жизнь Ландыш будет коротка? – напомнил Кук.

– По твоей вине, старый ты лицедей! Ты заманил девочку туда, где, как ни оберегал её Венд, её сумела укусить та самая сущность, что погубила и твою прежнюю Нику для полноценной последующей жизни.

– Сирень? Она ни разу её не видела…

– Видела, не видела, а сумела войти в её душу, используя своего сынка, в которого девочка влюбилась. Влюбилась весьма неожиданно и горячо. Самоконтроль не сработал. Она отдалась красивому магу на берегу реки. И поспешила стряхнуть свой грех из своей памяти, как травинки с помятого подола. Венд не зря почуял плохое, но не понимал, насколько оно плохое.

– Да ты что! Вот уж шлюха так шлюха! При таком-то муже распялилась первому попавшемуся кобелю!

– Понял ты меня, Белояр Кук? Не ищите Радослава. Он полетел на тот самый континент, что окружён Гнилым океаном. Там он и исчез. Не было отсюда у него другого выхода. С ним вместе были приёмный сын Разумова Арнольд Фиолет и твоя бывшая жена Ника Трофимова, обряженная в маску девицы Ивы. Помнишь её, Нику?

Кук почувствовал, как защемило его немолодое сердце. Он подумал о том, что никто и никогда не называл Фиолета Арнольдом. Фиолет и Фиолет. – Понял я тебя. И полечу на Трол не ради твоих угроз, Чихал я на твои угрозы, ржавая ты морда! Я Разумова спасти хочу. Жаль его, конечно, что сына он утратил. Да у него и родные дети остались. Переживёт он эту травму, как пережил и я в своё время смерть моей Ники. А то, что Радослав не хотел уже жить, это я знал. У него всё было отнято, ради чего он и прожил свои нелёгкие десятилетия. Он был честолюбив и гордец непомерный. Он был ограниченный человек, весьма несовершенный при совершенной своей фактуре. Редкого обаяния и сложной огранки, разными цветами играющий экземпляр, чтобы было тебе понятнее, вот как этот камень. Определи его цвет? Он и такой и сякой, в чём его и уникальность. А может, это и его же большой недостаток. Всякий, кто его знал, мужчина или женщина, вряд ли его забывал. И безмерную любовь и ненавистное отторжение оставлял он в памяти тех, к кому прикасался в течение своей жизни. Только равнодушных к нему не было. Я и сам есть таков. Я и сам любил его как сына. Бывало, что и порол без жалости, фигурально выражаясь, понятно, поскольку мы своих детей воспитываем любовью, а не репрессиями. И не я его в Паралею запулил, как он всегда думал. Перевоспитать его хотел -да, уму разуму научить – да, изничтожить – никогда. Мать его в своей молодости сильно я любил. А она родила сына своего от моего соперника. Можно сказать, что вышел образец с творческим клеймом из божественной мастерской, блестящий и отполированный любовью самой Судьбы, хотя и в чём-то недоделанный Творцом. А тут уж сам человек Творцу соучастник. Чуял я. Как рассказал ему о том энтропизаторе под видом материка, так понял, что он загорелся какой-то сумасшедшей идеей. А слов назад в рот свой болтливый уже не запихнёшь. Он отчего-то считал себя репликацией человека, в чём-то и похожей на Фиолета и Иву. Отчего так? Что было с ним на Паралее? Разве он там умирал, как Антон Соболев или Олег Пермяк? Как я в земных клиниках после того, как впервые убежал с моей Ирис? Нет ведь. Так откуда была такая убеждённость в собственной искусственности? И что произошло в горах Тибета, на малой родине Арсения Рахманова?

– Он не умел объяснить себе того, каким образом он стал единым с кристаллической сущностью, пытающейся овладеть его душой, а ставшей его наличной собственностью. Он оказался, как ни справедливо ты его критикуешь, сильным. Более сильным, чем ты сам. Ты же поддался силе Ирис, а он не хотел такого объединения, даже оказавшись в роли властвующего и подавляющего в себе иноземную, как он считал, присоску. Кристалл мешал ему всегда, в то время как тот был его нешуточным охранителем, тем, что суеверные люди именуют оберегом. Только в более серьёзном и подлинном виде так было. Ты не удивляйся, что Кристалл мал сам по себе. Кристаллическая жизнь имеет другую организацию разума, она имеет пространственно разнесённое тело, если тебе так понятнее. Она есть чистый разум. И твой Радослав стал частью такого вот разума, его несколько мутным, но неотменяемым уже включением.

– Так выходит, ты и он, вроде сросшихся близнецов? – посмеялся над стариком Кук. – Подозреваю, что подарочек-то был твой.

– Думай, как тебе удобнее. Мне от твоих дум ни тепло и ни холодно. Мне от них никак. Я твою жизнь знаю только в той мере, в какой она была открыта для Рудольфа Венда. А ты вот мою жизнь не постигнешь, как ни тщись. Поскольку она к личности Венда никак не сводится. И Ирис твоя для меня лишь болото бессмысленное, живущее как действительная паразитарная присоска на чужих душах. Уничтожить бы её следовало, как некую опасную мутацию, да сама она иссякнет рано или поздно.

– Не много ли берёшь на себя полномочий от имени великого Космоса, чтобы определять, кто тут мутация, а кто великое совершенство? Или ты у Творца ходишь в контролёрах его изделий? Ирис – уникальное планетарное порождение, и никому она не причинила смертоносного вреда. Она – игрунья, а люди сами к ней пришли, а не она к ним явилась. Она прозябала в неведении того, что жизнь может быть столь прекрасна, столь трагична, столь наполнена любовью, если есть разделение полов. И то, что она не столь уж и совершенна в своих одушевлённых инсталляциях, вина и тех, кто стал соучастником в её затейливых, но никогда не злостных, фантазиях. Тут, исключая Фиолета, не погибало ни единого живого и разумного существа. Тут как в древнем лицедейском искусстве – всё правдоподобно и всё понарошку. А гибель Фиолета стала и её глубинной травмой.

Кук бегал, как и старик только что, по округлой комнате, а тот стоял у фальшивого голографического окна, изображающего собственную усадьбу Кука на континенте бронзоволицых. – Не знаю даже, как на Ирис отразится гибель Радослава. Не хочу и представлять. Неужели, он погиб! – вскричал Кук и сел на диван, прижав к высокому лбу свои сжатые кулаки. – Не знаю, что я скажу бедняжке Ландыш. А Викусе? Женщины мои очень уж чувствительные, а Радослава и та и другая любили. Каждая как ей было позволительно рамками той роли, что была назначена режиссёром, в данном случае судьбой. Заговорился я тут. Где жизнь, где игра, поди разберись. Сам-то ты чей персонаж? Как сказал бы Радослав, из чьего ящика кукла? Не из театра ли теней? Не узнаю я тебя. А кажется, всех тут научился распознавать.

– Я вообще не отсюда, – промолвил старик, – я из Созвездия Рай. Но и это кодовая кличка из базы данных Рудольфа Венда. А то, что я не тень, убедись. – В эту самую минуту Кристалл сам собою, без видимых перемещений, оказался на среднем пальце левой руки Кука. Сильная вибрация пронзила его тело, он сотрясся как от удара шаровой молнией, пошатнулся и грохнулся замертво.

Разгадки не получилось, а Кук сам стал загадкой для себя самого

Очнулся он на полу, но ничуть не утратив память о предшествующем падению событии. По счастью, он даже не ушибся, не испытывал никаких неприятных ощущений, а только мелодичный звон стоял в ушах. – «Всё тише, всё тише и кончился завод…», – сипловато пропел внутри него голос Радослава. Кук поднёс руку к лицу и увидел, что перстень Радослава не просто плотно сидит на его среднем пальце, а буквально врос в него. Так что и снять его было невозможно, если не применять необходимых спецсредств. Но подумав, Кук решил, пусть перстень останется, раз уж кто-то его нахлобучил ему на руку. Останется как память о Радославе. А тот загадочный наследник с Паралеи, если потребует своё наследство, его и получит, и будет навязанный подарочек снят. А так даже лучше, надёжнее, не потеряется.

– Что за грохот тут был? – вошла Вика и испугалась, подбегая к растянувшемуся Куку. – Белояр, милый, что с тобою? Тебе стало плохо? Я вызываю скорую помощь, чтобы робот перенёс тебя в медотсек…

– Успокойся, Викуся. Всё в порядке. Я тут споткнулся, заплетя ногу за ногу. Ничего страшного.

– Почему на тебе перстень Радослава? – спросила она, не страдая невнимательностью никогда. – А где он сам? Почему аэролёт прибыл пустым? Саша мне сказал…

– Нет его больше в живых, Викуся, – сказал ей Кук и встал. С кряхтеньем, как и положено старику, сел на диван.

– Белояр, – сказала Вика, – не изображай из себя старца, а то я подумаю, что ты и в самом деле повредился при падении.

– Я от горечи издаю стоны, Викуся. У меня душа закипает и выкипает, покрываясь волдырями, так мне больно от того, что сотворил Радослав. Он добровольно отправился за пределы Гнилого океана в мёртвую зону. Вместе с Фиолетом и его Белой Уточкой. Он решил дать им освобождение из плена Ирис, а сам… Не знаю я, Викуся, какая каша варилась в его голове в последнее время. Что там у него пригорело.

Вика плакала. Она сразу же поверила Куку, зная, что такие шуточки не в его стиле. – Как мы скажем обо всём Лане? Как? Она же умрёт от шока.

– Выдержит, – не согласился Кук. – Поголосит, а там и утихнет. Дочь же на руках.

– Да какая дочь, Белояр! Это наша с тобою дочь, а не этой девчонки. Если её страдание будет на грани безумия и даже перехлестнёт эту грань, ты, Белояр, введёшь её в частичную амнезию. Я как врач даю тебе на это согласие. Пусть она будет той самой легковесной девочкой, какая и вошла в твой звездолёт до своей любви с Радославом. Ладно?