Космическая шкатулка Ирис

– Кто же тебя научил?

– А вот был у меня такой учитель. Дочь его в соседней усадьбе жила. А я ему носила из далёких мест разные плоды и травы для его экспериментов. Он любил всякие эксперименты с растениями вытворять. Для того у него и усадьба была. Он в благодарность меня кое-чему и обучил, да и жалел он меня. Впрочем, как и всякую живую душу. А вот к врагам своим был он беспощаден, так что не стоило бы никому входить с ним в разлад. Он был справедлив без всякого слюнтяйства. Твёрд без слабины.

– Ты отлично умеешь выражать свои мысли, Финэля. А ведь ты простая совсем женщина.

– Простых людей не бывает. В простоту только рядятся для собственных нужд. Всякий тёмен. Только один в темноте скрывает сердце драгоценное, чтобы не расхитили попусту, а иной монстра там таит. Вся и разница. А словеса-то что кружева на девушке. Одна для сокрытия изъяна их навесила, другая для подчёркивания своей красы. Пока девушку не обнажишь, всей её подлинности не узришь. Так и человек. Пока дел его не вкусишь, не узнаешь, кто добр, кто ядовит.

– Так ты любила того человека? Экспериментатора?

– Как же было его не любить? Это ведь он Ифису из безумия-то вынул. А так пропала бы женщина. Я ему её и привела. А она того и не помнит. Так и думает, что это сделал один жрец из Храма Надмирного Света, где бродяжки всякие и горемычные побирались. Прилепилась она к тому месту, как ума лишилась после разлуки с Ал-Физом. Там рядом с Храмом какой-то заброшенный дом был, или хлев, оставленный прежним торговцем домашними животными. Вот жрец и разрешал бездомным там ночевать. А жрец-то, напротив, сказал ей: «Тебе поделом, шлюха! За твои бесчинства и терпишь»! Она же актрисой и танцовщицей прежде была. Да мало того, отнял у неё за чёрствое подаяние все её оставшиеся драгоценности. «Лучше Храму оставь, чем тебя воры ограбят по любому. А то и убьют». Вот каковы иные жрецы! Я её увидела, Ифисушку, душу надломленную, телом умученную. Привела к Экспериментатору. А у него была своя клиника. Он её и вылечил. Она опять в красоту и славу вошла, как и не валялась в затемнении ума. Так вот. Ты же Ифису видела? Вот я тебе и рассказала в кратких и легковесных фразах длинную тяготу чужой жизни.

– Это был её павильон?

– Её. Уж как Ал-Физ любил Ифису, думалось, что и Айру сошлёт с глаз долой. Но как-то внезапно перевернулся в сторону жены. А Ифиса успела родить ему двух сынов и одну дочку. Да и как ей было не рожать? Ей от него продыха не было ни одной ночи. Уж так любил её страстно и верно. Я тоже вначале думала, натешится и выбросит быстро. Жалела её сильно. Девушка юная, глупая, зачем она ему надолго. Хотела побег ей устроить. Да родители её были испорчены своей, вроде как, творческой средой. Там же все они такие. Слова изрекают чудесные, а в мыслях одна пожива. Подумали, поохали, а решили, всё равно кому-нибудь красотка продастся, как выставит себя на всеобщий обзор. Актриса же. Вот и сами решили не продешевить. Уговорили её у Ал-Физа остаться. А он вдруг и полюбил.

– Чего тебя понесло в такую древность, Финэля? – воскликнула Рамина. Она вошла в спальню с кучей платьев в руках. – Разве интересны Лане твои сказания? О том, что уже не вернётся? Что сгинуло без следа. Правда, Ифиса-то осталась. Но такая руина, хотя и мощная. Ноги как стволы древесные, руки как сучья у того же лакового дерева, всех цепляют, кто мимо ни пройдёт. Лицо как та же раскрашенная деревянная маска. Без мимики абсолютно. Она боится, что при движении лицевых мышц вся её краска с неё обвалится. Она же актриса. Привыкла к гриму.

– Мне не интересно слушать про Ифису, – сказала Ландыш, поскольку была неприятна злая критика Рамины, обращённая на пожилую женщину.

– Разве я начала? Иди отсюда, Финэля! Мы будем репетировать свой ближайший выход. – Рамина уже ничего не спрашивала о «милом Ва-Лери». Видимо, нескольких дней ей хватило, чтобы лишить его подобного титула. Она раскритиковала «нищенский» в её определении тюрбан Ландыш, отругала за порчу платья, ей подаренного и, наконец, подарила новую шапочку, украшенную уже белыми цветами с зелёной атласной листвой. Под цвет платья. Ландыш стала похожа на символическое изображение лета или весны, на Флору короче, как изображали её художники из старых земных эпох. Было непривычно, но в целом красиво. Рамина нарядилась в платье ярко-оранжевого цвета, переходящего в золотистый ближе к кайме подола, а голову увенчала огромным цветком, пылающим всеми красками. Рассвет, зенит и закат сошлись в одеянии одной девушки, она казалась облаком розоватых, жёлто-бело-красных и золотистых тонов, перетекающих один в другой. И где её впечатляющая яркость граничила с вопиющим безвкусием, не Ландыш было судить.

– В этом платье моя мама встретила моего отца, и с тех самых пор она уже ни разу его не надела. Оно сохранилось в безупречном состоянии. Вначале мама хранила его как вещественный знак своего личного большого счастья, а потом как память о самом несчастливом дне своей жизни, ставшем причиной краха всех её ожиданий и даже слома души. Она велела Финэле выбросить платье вон. В мусорный контейнер. Но у Финэли рука не поднялась. Так оно и было сохранено Финэлей, а потом отдано мне. Я хранила его на тот самый день, когда во мне созреет решимость что-то изменить в своей жизни. Как думаешь, мне платье принесёт личную удачу? Скажи сразу. Как скажешь, так и случится!

– Да! – сказала Ландыш.

– Ва-Лери сам виноват, – подытожила Рамина, – я никогда и никому не навязываюсь. Я потомственная аристократка, а он тупой простолюдин.

Ландыш промолчала.

Второй вечер в «Ночной Лиане

Ландыш отдала жетончик тому же самому человеку в заведении, и он провёл девушек к столику в том же самом уединённом уголке, созданным сплетением душистых древовидных лиан. Стол был довольно скучно сервирован, что говорило о том, что долго тут гулять не предполагалось. Несколько маленьких тарелочек, лоток с фруктами и высокий графин с одним единственным простым напитком, какой продавался на каждом углу улицы для утоления жажды

– Не скажешь, что щедро, – Рамина придирчиво озирала стол.

– Я и не заказывала ничего, – растерялась Ландыш. – Ты сама выбери себе, что любишь, а я заплачу.

– Не торопись, – успокоила её Рамина, – я шучу. Я вовсе не собираюсь тут объедаться. У меня другая задача. Ты видела? – зашептала она, – того человека, как мы вошли?

– Нет, – Ландыш не понимала, о ком она.

– Тот самый, с кем я познакомилась в прошлый раз. Помощник управителя Департамента по охране здоровья народа. Он опять был один. Сидел с мужчиной и его спутницей. Он точно будет моим!

Ещё когда они вошли, Рамина, сияя своим закатным или рассветным, это уж кому как, платьем, обошла центральный зал и прошлась по прочим закоулкам, якобы выискивая кого-то знакомого с видом неприступной добродетели. Вот тогда она и узрела того самого краснолицего и мордатого человека, явно не старого и столь же явно далёкого от образца высокой нравственности, у кого она и сидела на коленях в тот вечер. Но тогда Рамина ждала возврата «милого Ва-Лери», а теперь она решила не терять зря времени.

– Лана, наше женское тело как сдоба из печи. Только что она жжёт руки, и вот уже черства как деревяшка. Кому охота будет грызть мои костяшки, как опадёт моя пышная грудь? Как думаешь?

– Это же терминология из жизни людоедов! – возмутилась Ландыш. И тут же засмеялась, вспомнив, как Кук обзывает Вику!

– А мы и есть людоеды. Но только грызём мы не тела друг друга, а души. Кто кого заест, кто у кого больше вырвет из рук и пасти жизненных благ, в этом и есть суть всей человечьей толкотни. Ты считаешь иначе? Тогда ты глупая! Тогда ты сама станешь энергетической кормушкой для тех, кто или засадит тебя за производственный станок, или посадит носом в земляные гряды, или же сделает человекообразной коровой для производства других телят. Я же хочу быть госпожой для того, кто сумеет меня не только увлечь, но и предоставить мне себя как дополнительный жизненный ресурс. Для этого у него и самого этот ресурс должен быть большим. Очень большим.