Костер в белой ночи
Шрифт:
В зал суда густо повалил народ, поплотнее усаживались на скамейках, набивались вдоль стен, всех желающих слушать дело зал не мог вместить, и потому были тут активисты и представители общественности.
После перерыва судья вызвал свидетеля Красноштанова Вениамина Евгеньевича.
До суда Вениамин несколько дней гулял. Он искренне жалел сожженных, денег, ругал себя в сердцах, но это не затмевало его прекрасного настроения. Казался себе Вениамин необыкновенным героем. После водовозки он все-там попал на огненную кромку, сумел там прожечь штаны и стеганку, опалил волосы и обжег руку. Теперь, несмотря на неспадающую
С Леной встретился, находясь уже в «легком» состоянии. Вениамин от людей знал, что Лена работала все время на дальних кромках, потом у Юктукона.
— Где шлялась? — спросил он, встретившись с женой на улице.
— Как все, пожар тушила.
— Все хвосты не трепят с солдатней и с чужими мужиками.
— Вениамин…
— Иди домой, поговорим ишшо. Мужик у нее в ударе был и ранетый, дети по чужим людям мыкаются. А она хвостом крутит. У-у-у!.. Я вон чуть было не сгорел на пожаре-то.
— Знаю, как ты горел. Так стреканул, что и жену в тайге бросил. Эх, ты!
— Елена!
— Чего Елена-то, чего Елена! Елена твое добро спасала. Зимовье отстаивала. По берегу одна в дыму шастала, руки осушила работая. Ты где был? — и заплакала тихо. Они уже пришли домой, и Вениамин, привыкший к молчаливой покорности жены, готовый распалиться, вдруг растерялся.
— Ты чо говоришь-то? Чо мелешь, дура!
— А то говорю, что убежал ты. Огонь на ту сторону реки пропустил! Спрятался!
— Это кто спрятался?.. Кто?
— Ты, Веня, ты!..
Она вдруг перестала плакать, убрала с лица упавшие волосы, встала перед ним прямая.
— Чо мелешь, дура?
— Убежал! Запрятался! А теперь вот напраслину на людей городишь! Не стыдно в глаза глядеть! Все только и говорят: «Вениамин Красноштанов поджигателей защищает».
— Я правду защищаю!
— Будет врать! Мне не ври! Я правду эту за восемнадцать лет-то жизни с тобою ох как узнала! Ты и есть самый тот поджигатель!
— Елена! Замолчь! Убью!
— Лодка-то, Веня, берестяночка, где?
— Какая лодка?
— Наша, Веня, наша!
— Ты на ней сплавилась с того берега.
— Нет, Веня. Огонь с того берега на ней сплавился! К зимовью нашему. А ты где был? Где?
— Не дури, баба! — Вениамин, потный и бледный, вплотную подошел к Лене. — Я, дура, ниже зимовья огонь тушил!
Лена, не отстраняясь от лица мужа и тоже бледнея, выдохнула:
— Ниже, Веня, лес мокрой, он так и сейчас стоит целехонький. А за ним островок…
Вениамин сразу, в подбородок, ударил Лену, задержал падающую и еще раз хлестанул открытой ладонью по лицу.
— Иди… Иди, сука… Докладывай начальству. А может, на суде покажешь на мужа. Иди, ну! — и отбросил от себя.
Лена упала на лавку, ушиблась, но не вскрикнула, но застонала, только внутри у самого сердца пламенем закипели слезы и сухой отгоревшей обидой обожгло веки.
— Сука мокрохвостая, — шипел Вениамин. — Трепала хвостом по всей тайге, а теперь вот честных людей оговаривает. Тебе мужик собственный никогда не в радость, ты все на сторону глаз пялишь, кулманка [33] ты! Ишь
чо придумала!33
Кулманка — от эвенкийского «кулман» — половик.
Вениамин бегал по избе, стараясь распалить себя, но легкий хмель прошел, не было храбрости, а похмелье не пришло, и оттого не было зла. Наконец выпалив все, что вдруг, как к склочной бабе, пришло на язык, он шибанул ногою дверь и, не страшась людей, запылил к новостройке — на базу экспедиции.
В одном был прав Вениамин: никогда он не был Лене в радость. Думала, стерпится-слюбится, придет радость и к ней. Не пришла. Детей рожала — думала, детьми свяжутся они. Не связались. И все вспоминалось и вспоминалось о той радости, что лучиком сверкнула когда-то да так, не разгоревшись, осталась в ней на всю жизнь.
Сегодня Лену тоже вызывали на суд свидетелем. За день до суда Красноштанов остепенился. Выпарил хмель в бане, оделся в чистое и был сейчас серьезен. Он считал, что с женой уже поладил и что ей нет никакого резону выступать против него. А как надо выступать, он ей, молчаливой, высказал несколько раз.
Когда позвали Вениамина в зал суда, сердце сжалось от какого-то предчувствия.
— Красноштанов Вениамин Евгеньевич?
— Да.
— В каких отношениях состоите вы с подсудимыми?.
— Ни в каких.
— Расскажите, что вам известно по поводу пожара…
— Нам известно…
— Вы должны говорить суду правду и только правду. За ложные показания и отказ от показаний несете уголовную ответственность. Распишитесь, что суд предупредил вас об этом.
Вениамин внимательно, чуть наклонив набок голову, выслушал и, стараясь не дышать на судью, взял ручку и расписался.
Он отошел в узкий проход между возвышением и лавкой, на которой сидели подсудимые, и встал там лицом к судье, закрыв широкой спиною окошко. Судья тоже сидел спиной к окну, только оно было больше, и фигура его была темной и будто бы вписывалась в раму. По обе руки судьи сидели заседатели, оба Ивана Ивановича и оба Верхотаровы, поэтому в селе их звали Иван Иванович Грозный и Иван Иванович Великий.
— Так что же известно вам по поводу пожара?
— Нам, значитца, много известно. Вот так… — И Вениамин начал излагать все, что ему было известно по факту пожара. Никогда в жизни не говорил он так складно и так убедительно, никогда в жизни не слушали его так внимательно и серьезно. И от этого словно бы крылья выросли у Вениамина, словно бы летит он над горящей тайгою и с высоты видит все, что творится внизу. Легко говорит свидетель, убежденно, точно и обстоятельно отвечает на вопросы судьи и защитников. Односельчане рты открыли: «Ну и ну, оратор Венька Красноштанов, и только».
Никаким вопросом не сбить Красноштанова, на все у него нужный и дельный ответ. Собрался мужик, весь собрался, с лица вроде бы даже побелел, а пот блестит на висках да под глазами. Трудно Вениамину. Но держится мужик, держит речь как по писаному. Знает, сорвется, и тогда хана ему, сам на скамью подсудимых сядет. Даже Копырев и тот краем уха слышит эту речь, вся она в его, Копырева, защиту. Адвокат ефимовский еще больше жару подливает, то какую-то схему суду покажет, то справку прочтет да попросит судью допросить кого-то дополнительно.