Костер в ночи

Провинившийся

Что было делать! Он бедствием стал, лаял так страшно, что я и решил, хоть не сразу: сунул в машину его, завез в дальний квартал, выпустил там и прибавил газу. Было мне тяжко, но я уже говорил: лаял он так, что терпеть не хватало сил. А через неделю в дверь что-то скребется упрямо, что-то скулит и колотит хвостом второпях, что-то на грудь мне кидается прямо, что-то лижет меня со слезами в глазах. Заросший и грязный, промокший, несчастный, и какой-то весь драный, и со свежею раной… Трется о ноги мои, жмется ко мне, голос его понимаю вполне. Он молит: — Хозяин, хозяин бесценный, моя вина несомненна, но прости, заклинаю! Что случилось — не знаю! Припадаю к ногам твоим, плача, я отыскался, я цел! Честное слово собачье — я убежать не хотел! Оттеснило меня народом иль в глаза мне попала пыль — потерял я за поворотом твой автомобиль! У, как было ужасно! У, как было опасно! Я не раз подбегал к одному магазину, но твой запах пропал, сбитый вонью бензина! Знать, ругал ты собаку И жалел ты о ней, но и я ведь, однако, рыскал эти семь дней, думал — дальше иль ближе?.. Так прости же, впусти же! Не исчезну я снова, пропадать не посмею и даю тебе слово лаять вдвое сильнее! — Заходи, — отвечаю, — но сержусь на тебя я, ты не будешь отныне разъезжать на машине!

С хорватскосербского

Мирослав Крлежа (1893–1981)

Виноградная лоза

Лоза винограда растет некрасиво, ползет она ввысь узловато и криво. На лозах, проросших из грязи, из глины, росистые грозди сияют невинно, а корни, покрытые грязной коростой, взбираются в гору усилием роста. Лоза вырастает неспешно и немо в слепом и прекрасном желании неба, в желанье подняться, чтоб грозди сверкали вином золотистым в прозрачном бокале.

1937

Письмо

Письмо словно бабочка: дрожью крыла едва прикоснувшись, исчезнет в полете, оставив дыханье пленительной плоти, и липы в цвету, и шелков, и тепла. Осыплется с пальцев дрожание строк пыльцою цветочной, и в это мгновенье слова из письма улетят, как виденье. И вянет письмо, как поблекший цветок.

Наши воспоминания

Как в толще дерева, воспоминанья кругами ширятся в теснинах плоти. Как воду из колодца, достаете виденья эти, спящие в тумане. Но сердце глубину колодца чует. Там прошлое живет, не убывая. Воспоминанья, как вода живая, виденьем затонувшим нас врачуют. Уют забытых комнат в нас таится, спят города, и мрак живет ненастный и опочивших дорогие лица. Во тьме сияет круг колодца ясный. Видения на зов печали властной взмывают, как встревоженная птица.

С сербскохорватского

Стеван Раичкович (р. 1923)

За униженье наших рук пустых…

За униженье наших рук пустых, Что к свету тянутся и ждать не в силах, Дай нам слова прозрачней смол густых, Слова, что кровью заструятся в жилах. И это слово страшное найди, В глубинах плоти спящее безвестно, — О нем напоминает гул в груди, Как звон непролитой слезы небесной. Найди слова, имеющие плоть И сердце беззаветное, живое Для всех, кому тоски не побороть, Для всех, кто смолк с поникшей головою. Найди слова прямее тополей. Пустые руки наши пожалей.

Спящие

Тихо иди — ночью улице спится. Не разбуди этой сказочной глуби. Кто ж виноват, Если в груди твоей прячется птица? Только притронься рукою — Слышишь, стучит, словно дятел в дуплистом дубе. Улица спит, погруженная в зыбкую дымку. Люди во сне — как растения под водою. Кто ж виноват, Если тайком натянул ты струну-невидимку Для одного небывалого звука, Чтобы в сердца он проник силою молодою? Тихо пройди — ночью улице спится. Не разбуди и во мраке исчезни. Кто ж виноват, Если в груди твоей прячется птица? Может быть, спящие бродят неслышно В том же краю, где твоя рождается песня.

С литовского

Саломея Нерис (1904–1945)

Эгле, королева ужей

Эгле дает слово

На песках безмолвных Шорох сонных вод. Три сестрички в волнах Водят хоровод. Как легки и зыбки В море облака! Вьются, словно рыбки, Дочки рыбака, «Гляньте-ка, сестрицы, Догорел закат. Девы-водяницы Воду закружат! За косы ундины Увлекут на дно. В глубине пучины Страшно и темно!» Старшая, бледнея, Вышла из воды, И вторая с нею… Долго ль до беды! Лишь одна меньшая Н'a берег нейдет, Рыбка золотая Плещется-поет. «Эгле ждать не станем, Бросим здесь одну! Злой дракон дыханьем Всколыхнул волну!» Эгле выбегает В холодок ночной, Косы отжимает, Облита луной. Взяв рубашку, громко Вскрикнула она. Волки, что ль, в потемках? Чем поражена? Девушки-бедняжки Обнялись дрожа, У меньшой в рубашке Увидав ужа. Старшая с камнями На него, но змей С кроткими речами Обратился к ней: «Подобру уйду я, Но прошу, любя, Эгле молодую Замуж за себя. С Эгле нежной, милой Под венец пойдем. Нам судьба судила Вековать вдвоем». Сестрам стало жутко От таких речей. Видят, что не в шутку Сватается змей. Дали потемнели, Тишину храня, Лишь на волнах рдели Отблески огня. Сестры шепчут тихо: «Грех ли, что солжешь! Сгинет злое лихо, Замуж не пойдешь». Не волна мятется, Трепетно дыша, — Девушка клянется Стать женой ужа. Сестрам смех-забава: «Пара не плоха, И невеста, право, Стоит жениха! Выйди ж из рубашки Да пришли, зятек, В золотой упряжке Свадебный возок». Ускользнул безногий В свой морской простор. Слышен на дороге Звонкий смех сестер. Жить, как прежде, будет Эгле, не тужа. Кто ж ее принудит Выйти за ужа!

Похищена!

В дом вбежали братья — И вдевятером Змею шлют проклятья, Слыша свист и гром. Кликнули в тревоге Эгле и отца — Гости на пороге, Гости у крыльца! Вьются, словно плети, Блещут, как ножи, В воротах у клети Юркие ужи. Впряжены драконы В золотой возок… В доме слезы, стоны. А какой в них прок? Эгле в миг последний Вспомнила, дрожа, Что клялась намедни Стать женой ужа, — В шутку, по-пустому, Лишь бы обмануть… А теперь из дому Шагу не шагнуть! Старший змей спокойно Вполз, и у дверей Он спросил достойно: «Примете ль гостей? Прибыли недаром Из глубин морских, Во дворце янтарном Эгле ждет жених. Счастьем долгожданным Нам невеста-свет, О ее приданом Даже речи нет. И дала ведь слово, Королевич ждет. Мы отбыть готовы, Что ж она нейдет?» Эгле в клети рядом Скрылась не дыша, Слезы льются градом, Замерла душа. «Доченька-отрада, Горе позабудь. Может, и не надо Собираться в путь!» И отец украдкой Обещает ей Хитрою загадкой Обмануть ужей. Дочь надежно спрятав, Думает: «Пора Ненавистных сватов Сплавить со двора». Белую гусыню Посадил в возок: «Доченьку доныне Сам растил-берег!..» Светлая опушка, Темные леса… Встречь кричит кукушка: «Вот так чудеса! Даже и в помине Нет девицы тут, Белую гусыню Жениху везут! Просты вы, гляжу я! Верьте старику! Доченьку меньшую Скрыл от вас, ку-ку!» И возок с гусыней Покатил назад, Сватушек отныне Плутни не смутят! Вспять путем знакомым Кинулись ужи, Подкатили с громом… Ну, старик, дрожи! Эгле ждет защиты. Как же быть теперь? Старший змей сердито Барабанит в дверь: «Если к нам невеста Тут же не придет, Не сползти мне с места — Передушим скот! Новенькие сети В клочья разорвем. Ты, старик, в ответе Перед женихом! Всей деревне вашей Гибель суждена, Если, слово давши, Эгле неверна!» И рыбак со вздохом Говорит: «Ну что ж! Поезжайте с Богом, Вас не проведешь!» Белую овечку Посадил в возок. Снова от крылечка Тронулся в лесок. Светлая опушка, Темные леса… Вновь кричит кукушка: «Вот так чудеса! Эгле недалечко Скрыл от вас отец. Белая овечка Едет во дворец! Взяли вас обманом, Верьте старику! Лишь с одним приданым Едете, ку-ку!» В гневе и тревоге Покатили вспять. «Встречные — с дороги, Иль несдобровать! Что ж не держат слова Эгле и старик!..» Вот к воротам снова Прискакали вмиг. Гневный стук все чаще… Разнесли забор, И клубок шипящий Катится во двор. Ближе, ближе, ближе… Норовят в избу, И скользят по крыше, И ползут в трубу. Эгле со слезами Говорит родным: «Мне, поймите сами, Надо выйти к ним, Лютый гнев змеиный Вам терпеть за что ж? То моя судьбина, От нее ль уйдешь! Вы мне принесите Свадебный венец, Косы закрутите, — Волюшке конец. Ты ль меня не холил, Батюшка родной! Золотую долю Дал мне, молодой!» Плача, сестры с нею Вышли на крыльцо. Вкруг невесты змеи Заплелись в кольцо. Снова мчат драконы Золотой возок. Снова — тот зеленый Молодой лесок. Братья скачут следом, Люты не к добру. Братьям страх неведом, — Выручат сестру! Но застыли с горя, Как, блеснув разок, Скрылся в бездне моря Золотой возок. Вихри налетели, Света не видать. Братья в лодки сели, — Только где ж догнать!

Дух Балтики

Вольно и широко Море бьет волной, Радуга-дорога Манит глубиной. Зыбью светозарной Вглубь идут вдвоем Во дворец янтарный Эгле с женихом. Светлых волн изгибы Ввысь бегут со дна… «Милая, спасибо, Слову ты верна! Здесь, в морском просторе, Ждут тебя друзья, Все мы — дети моря, Дружная семья. Не в гроз'oвых взмывах Волны мчатся в ряд, — На конях на сивых Братья к нам спешат. Рада ли невестке, Мать — морская глубь? Здесь, в янтарном блеске, Встреть и приголубь!.. Здесь сокровищ горы — В кораблях на дне; Здесь русалок хоры Слышны в тишине». За руку Эглуже Крепко взял жених, И тропа все глубже Увлекает их. Ветер тиховеен, Волны чуть шумят, А жених… не змей он, Не постылый гад! Он хорош на диво, Глаз не оторвать, Молодой, красивый, Ж'uльвинасом звать. Жильвинас — зовется Балтики душа, Что ныряет, вьется В облике ужа. Море ль свирепеет, Темен день, как ночь, — Он один сумеет Рыбакам помочь. Только непокорным Гибель суждена: Их на дне просторном Леденит волна. В глубине пучины Встретит их в упор Ледяной, змеиный Неподвижный взор… Но с невестой ныне Лишь краса-жених. Шелк зелено-синий Зыблется вкруг них. Хорошо девице В царстве глубины. Смотрит и дивится, Словно видит сны. Говорит жених ей: «Не забуду дня, Как твой голос тихий Окликал меня. Ты на братьев горько Плакалась тогда, И от слез, как зорька, Вспыхнула вода. С этого мгновенья Стало скучно мне Усмирять смятенье, Скрытое в волне. Властвуя морскою Грозной глубиной, Я мечтал с тоскою О тебе одной. Проглядел глаза я, Но со мной ты вновь, И, не угасая, Светится любовь. Одарю весельем Молодость твою, Звонким ожерельем Шею обовью. Стан твой нежный, гибкий Зори обоймут, Плавниками рыбки Путь наш обметут. Водяницы алый Принесут наряд, Жемчуга, кораллы В косах заблестят». Рдеет замок змея Жарким янтарем, Здесь туман яснее, Дивно здесь вдвоем. Здесь, бесшумны, гибки, Трепетно-легки, Проплывают рыбки, Чудо-огоньки. Для питья и снеди Искрится кристалл, Белый мех медведя Устилает зал. И волной невольной В замок занесен Нежный, колокольный, Затонувший звон… И моря, и сушу Покидает день, Нежной Эгле душу Омрачает тень. Грустно Эгле кроткой Думать, что порой Корабли и лодки Гибнут под водой. В дали необъятной Тают облака. Жильвинасу внятна Девичья тоска. «Как ты пожелала, Так тому и быть, Больше у причала Людям не грустить. Я клянусь безвинной Детскою слезой — Не вздымать пучины Гибельной грозой. Пусть ведут лишь зори Разговор с волной… Мирным будет море, Только будь со мной».

Тоска по земле

Как денек за ночкой, Так за годом год: Рыбакова дочка Все домой нейдет. Ей легко живется, Кротки деверья, Ей не доведется Плакать в три ручья. Эгле — королева Необъятных вод, Нежностью напева Море к сердцу льнет. Волны сна не знают: Им что день, что ночь… В замке подрастают Три сынка и дочь. Мать поет про лето И про то, как в срок Девушки с рассвета Теребят ленок… «Вправду или в сказке?.. А какой он, лен?» — «Словно ваши глазки, Синецветный он». Сколько песен новых Для детей морских!.. Пела о кленовых Граблях расписных, О пчеле прилежной, Пахнущей медком; И о тучке нежной С тайным холодком. Для детей чудесней Нету стороны, Материнской песней Заворожены. Знать хотят упрямо, Просят, вынь-подай: «Где же, где он, мама, Твой прекрасный край?» «Там, где у дороги Гнутся тополя, Вольный и широкий Дивный край — земля. Там кругом раздолье. Утром до зари С песней ходят в поле Жнеи, косари. Жильвинас любимый, Хоть на краткий час Свидеться с родными Отпусти ты нас! Я одно лишь море Вижу десять лет. Дай взглянуть на зори, Вспомнить белый свет! Сердце плачет, рвется На земной простор, Повидать неймется Братьев и сестер. Ласточкою мне бы, Лебедью мне быть! Улететь бы в небо, По морю уплыть!» Он молчит, угрюмый, Не подымет век. «Милый, не подумай, Что уйду навек! Мы вернемся в море! Верь моей любви! Мы вернемся вскоре, Только позови!» Жильвинас в тревоге Думает: «Как быть? Как пути-дороги Эгле преградить?» «Три работы прежде Выполнить сумей, — Говорит в надежде Не расстаться с ней.— Хитрости в них мало, Все они легки. Износи сначала Эти башмачки». В думах бесполезных Эгле проку нет: Башмаков железных Хватит н'a сто лет. К знахарке тюленя Эгле тайно шлет И ее веленья В нетерпеньи ждет. «Их сносить нельзя ведь, — Был ответ гонцу, — Башмаки расплавить Дайте кузнецу». Шлет тюленя снова, Хоть устал гонец. Огненноголовый Выручил кузнец. Жильвинас в тревоге Думает: «Как быть? Как пути-дороги Эгле преградить?» Он кудель дает ей: «До утра спряди, За пустой работой Долго не сиди». Но не спрясть кудели И на третью ночь, В непосильном деле Кто бы мог помочь? К знахарке тюленя Эгле тайно шлет И ее веленья В нетерпеньи ждет. Знахарка сказала: «Разгадать не мне ль? Тут заботы мало — Надо сжечь кудель!» И сжигает Эгле, Трепет затая: Вьется в белом пепле Черная змея… Жильвинас суровый Не дает вздохнуть И работой новой Преграждает путь. «Прежде чем проститься Нам настанет срок, Припаси гостинцы, Испеки пирог!» Но посуда скрыта, Эгле как без рук. Лишь худое сито Объявилось вдруг. Как пустое место, Хоть какой бы прок! В чем поставить тесто? В чем испечь пирог? К знахарке столетней Вновь плывет гонец… Ночью труд последний Кончен наконец.

Они поклялись

День встает, сияя, А царевич-змей Грустен, провожая Эгле и детей. Берег. Эгле знает Все тропинки здесь. Жильвинас вздыхает — Как разлуку снесть! Затаив тревогу. Говорит жене: «Эгле, путь-дорогу Сыщешь ли ко мне? Вот он, край отрадный, Что тебя манит! Ветер беспощадный Сердце леденит. Люди здесь объяты Злобою слепой. Сгубишь здесь меня ты, Не спастись самой. Коль проговоритесь, Как меня зовут, — С вами не увидясь, Я погибну тут. В замок наш прекрасный Не найдешь путей, Горьким и напрасным Будет плач детей. Минет день девятый, Вас я буду ждать; При лучах заката Свидимся опять. Как придешь обратно, Крикни, Эгле, мне. Зов тысячекратно Прозвучит на дне. Жив я — белоглавой Выплеснет волна. А погиб — кровавой Подползет она». И клянутся дети, И клянется мать: Никому на свете Тайны не узнать!