Костер

— Талантливо все-таки! — сказал Гривнин. Лицо его сияло от внутреннего умиления. Ему сочувственно улыбались.

— Ей-богу, здорово! — еще больше просиял он. — Хотя и не очень много мыслей… Что делать?.. Мысли передаются жанром, портретом. А если кому не дано?

— Если, в само деле, не дано? Тогда как, а? засмеялся Ергаков.

Гривнин стал серьезен.

— Я сделал больше полсотни автопортретов. Напишу, покажу. Спрашивают: это, наверно, ты?..

— Страшный кошмар! — сказал Пастухов и обнял Гривнина.

— Вы про искусство? спросила Юлия Павловна, подводя под руку Доросткову и Евгению Викторовну.

— О, мой de L'academie всегда только об одном! сказала Гривнина.

— Да, вы знаете, это ужасно! почти на самом деле ужаснулась Юлия Павловна. Судьба жены художника делать вид, что ей не надоело слушать каждый день разговоры об искусстве. Надо быть настоящей героиней, чтобы это выдержать! Надолго ли может хватить терпенья? У одной женщины — на год, у другой — на два. Но только у редких — на всю жизнь.

— Ты сама, Юленька, из редких? — спросил Пастухов и часто помигал, точно хотел прочистить глаза, чтобы лучше смотреться в лицо жены. — Понять страдания жены художника нетрудно, брезгливо двигал он опущенными губами. — Надо только представить себе, что было бы с ней, если бы она вышла замуж за водопроводчика и он каждый день плел бы ей про фановые трубы.

— Шурик сердится, но я говорю, что мы, жены, обязаны всегда с увлечением слушать наших водопроводчиков (Юлия Павловна приложила голову к плечу Доростковой, потом к плечу Гривниной). Софья Андреевна Толстая — всем нам поучительное назиданье. Если бы она терпеливо слушала за обедом и ужином проповеди Льва Николаевича, может быть, не было бы никакого Астапова?.. (Она сделала задумчивую мину.) Мне кажется, частые семейные драмы в среде художников объясняются именно этим неуменьем женщин годами слушать с утра до ночи: искусство, искусство, искусство!.. Это неизбежно ведет к разводам.

Все хором засмеялись, но так же сразу утихли, и кое-кто взглянул на хозяина.

Безжалостно раздался полный удовольствия голос Музы Ивановны:

— Это что? Предупреждение?

Юлия Павловна значительно поглядела на всех женщин по очереди, будто посвящая их в свои особые мысли.

— Интересно, Юленька, но немного длинно, — сказал Пастухов.

— Однако я страшно начинаю беспокоиться, — другим голосом сказала Юлия Павловна. — Стол накрыт на веранде, и мы должны откушать, пока светло: там не сделано затемнения.

— Да, затемнение… — сказала Доросткова.

Тогда чего же терять время, а? — забеспокоился Ергаков. Кого вы ждете? — по-деловому спросила Муза Ивановна. Хозяйка подняла брови.

— Как кого? Должны приехать народные.

— Ах, народные? Кто же именно? спросила Гривнина. Тетя Лика, разумеется, — сказала баском Муза Ивановна.

— А еще кто?

Шурик просил тетю Лику привезти Улину, — сказала Юлия Павловна несколько пышно, как подносят сюрприз.

— Будет Аночка? — на громком шепоте проговорила Доросткова. Разве она в Москве?

— Ах, Улина! — скучно сказала Муза Ивановна. — Это которая приезжала с этим… как его, этот периферийный театр?

Нас не было в Москве, когда Аночка приезжала, и я страшно рада, что она сегодня будет, — сказала Доросткова с нежностью, — я ее обожаю.

— Ну что она за Аночка! Вторая молодость к концу… возразила Муза Ивановна.

— Она цветет, как вербена, — сказала на шепоте Доросткова.

— Удивительное существо, — вздохнул Захар Григорьевич, — и достоинство необычайное: актеры при ней галстуки подтягивают.

— Берите пример, женщины: рассказывают, она возит с собой мужнины фотографии! — вдруг нравоучительно сказал Пастухов.

— Это говорит больше о муже, чем о ней, — сказала Муза Ивановна.

— Мои, к примеру, фотографии Муза Ивановна не возит, а, а? — засмеялся Ергаков.

— Гудок! Слышите? Едут, едут! — воскликнула Юлия Павловна и побежала через веранду в сад.

Все пошли за ней.

Тимофей трусил по дорожке — открывать ворота, Чарли, навострив уши, обгонял его с увлечением, какой-то красный кот с перепугу махнул по стволу липы в гущу кроны.

В сад осторожно въехал длинный черный лимузин.

Маленькая старушка, сперва попробовав одной ногой землю, как пробуют лесенку, спускаясь в купальню, бочком выбралась из дверцы автомобиля, вытянула за собой допотопный ридикюль и с улыбкой во все лицо осмотрела встречающих. Глаза ее совсем потонули в радушно лукавых морщинах. Пастухов взял у нее сумку, она подняла руки для объятий. Но раздалось сразу несколько голосов:

— А Улина?

— Аночка разве не приехала?

— Где же Анна Тихоновна?

Морщины тети Лики расправились, блеснули быстрые глаза.

— Родимые мои! Вы что ж, не знаете, что ли? Ведь она, наверно, к немцам угодила!

— К немцам? Аночка?

— Бог с вами, Гликерия Федоровна! Она же в Москве!

— Кабы в Москве, милые!

— В себе ты, матушка, или нет? — оторопело сказал Пастухов. — Где ж мы ее с тобой видели?

— Сашенька мой, — с выступившими слезами ответила она и быстро прижала к себе руку Пастухова. — Да-ть Аночка наша за день до войны в Брест улетела! На гастроли!

— Боже мой! — выдохнула Доросткова, закрывая лицо длинными своими пальцами, и Захар Григорьевич участливо потянулся к ней.

— Ну, здрасте, приехали, — баском сказала Муза Ивановна.

Все двинулись к дому, по пути наскоро целуя Гликерию Федоровну — кто в щеки, кто в губы.

Ступив на крыльцо, она вдруг оборотилась назад, еще раз осмотрела всех мокрыми, горько-сморщенными глазами, потрясла головой, будто жалеючи всех нестерпимой бабьей жалостью, сказала:

— Вот ведь мерзавцы какие, что делают, супостаты!

И пошла в дом, кулачком вытирая лицо.

4

Есть дружбы, которые выражаются постоянными взаимными насмешками или подтруниваньями друзей. Это особый фасон, рожденный неприязнью к открытым излияниям чувств. Люди, умеющие любовно посмеяться над приятелем, умеют посмеяться, над собой, знают настоящую цену шутке. Искренностью симпатий поощряется юмор, и юмор исключает показные высказывания любви — они отдают лестью.

Застольный шум у Пастухова на веранде был похож на зауряд-дачные семейные празднества. Может быть, всего было побольше — побольше болтовни, смеха, спичей, побольше и споров, цитат к месту и не к месту, громких, однако не слишком радикальных расхождений. Вин было немного, зато на разный вкус, и каждое только на изысканный. Совсем не было пения.