Кот и крысы

Одно видение было страшным - страшнее некуда. Ее пытался похитить ужасный человек, нес куда-то на руках, шептал в ухо такое, что и в смертном бреду не примерещится. Очнувшись, Варенька обнаружила себя в постели и перекрестилась - очень уж правдоподобны были бредовые ощущения.

Наконец ее терпение иссякло и она стала кричать, стучать в дверь скамеечкой для ног и требовать правды. Правда же оказалась печальна - лишь ночь побыв женой, она уже четвертый день была вдовой. Ей сказал об этом без всяких церемоний хозяин дома, кавалер де Перрен, и предложил успокоиться и вести себя кротко, пока будет принято решние о ее дальнейшей судьбе.

Дальнейшей судьбы у Вареньки уже не было - плакать, молиться и ждать неизбежного…

Но разговор с Перреном Варенька тоже сделала для себя как бы несостоявшимся. Последним звеном цепочки она мыслила себе прощальный Петрушин поцелуй. И пережила его заново. А потом, сказав себе, что это еще не последнее упоение воспоминаниями, Варенька открыла глаза.

Полицейский служитель, сдается, отыскал в потолке уязвимое место и отчаянно сверлил его палашом.

Он повернулся, Варенька увидела совершенно не соответствующую ее настроению улыбку.

А меж тем улыбка была вымученной. Каким-то чудом Федька знал, что мерещится ей, лежащей с закрытыми глазами. И про поцелуй - тоже.

Помочь он не мог - разве что еще яростнее орудовать палашом.

– Будет вам, - сказала Варенька.
– Ни к чему все это. Сядьте лучше вот тут, посидите со мной.

– Тогда я свечку затушу, - отвечал Федька.
– Свечек-то у меня всего две. А огонь нужен, чтоб работать.

– С вами, впотьмах?
– удивилась и несколько смутилась Варенька.

– Да я вас пальцем не трону!
– воскликнул Федька и перекрестился.

– Тогда гасите…

В темноте им обоим как-то легче вздохнулось.

– Расскажите и о себе, - попросила Варенька.
– Как вас звать, кто таковы?

– Федором звать, про прозванью - Савиным. А кто таков… Коли слыхали, сударыня, про архаровцев - так это я и есть.

По Москве ходили слухи о том, что немалую часть полицейских господин Архаров чуть ли не в последнюю минуту отцепил от каторжного этапа и связал круговой порукой. Темнота способствовала смелости - Варенька прямо спросила, правда ли это. И Федька отвечал - да, чистая правда. Варенька удивилась - ей казалось, что каторжники и колодники все зверообразны. Федька рассказал про Ваню Носатого.

По-всякому он представлял себе свою первую беседу с Варенькой - но менее всего мог вообразить, что станет ей описывать скромный быт мортусов, их клейменые лица и дегтярные робы.

– Дивны дела твои, Господи, - сказала Варенька.
– Благодетельница моя Марья Семеновна пылинки с меня сдувала, доктор за мной, как за малым младенцем, ходил, девки всякое желание предугадывали, и кабы знать, что напоследок архаровец у моего изголовья сидеть будет…

Федька понял - она хотела сказать «каторжник», но и в предсмертный час довольно держала себя в руках, чтобы обратиться к нему любезно.

– А, может, и прав был господин Ремизов, - задумчиво произнесла Варенька.
– Не надо было мне из дому бегать. Как теперь поглядишь - так прав. Не убежала бы - и по сей день жила, как дитя… А тогда ведь изругала его, бедненького, что не хотел мне помочь… Коли даст Господь вернуться - на коленях у него прощения попрошу.

– У доктора?
– переспросил Федька, и рука сама потянулась ко рту - прихлопнуть болтливые уста ладонью.

Варенька в потемках не видела Федькиного движения.

– А может, и я была права, а он неправ, - упрямо заявила она.
– Кто же бы я была такова, коли бы жениха в беде бросила? Коли сделали бы по-моему, я бы той же ночью домой вернулась, а он мне все про ночную сырость толковал…

– Так что же с доктором вышло?

– Я как узнала, что Петруша в беде, так и вздумала к нему бежать. Думала - передам вещицы и тут же обратно. А доктор случайно мою тайну проведал и нам сочувствовал. Я попросила его как человека благородного поспособствовать мне, сопроводить к Петруше, да он отказался наотрез.

Федька хотел было спросить, каким образом узнала, коли имя Фомина в доме было под запретом, но воздержался, сообразив - не иначе, принес записочку волосочес Франсуа.

– Мне и всего-то надобно было, чтобы проводил, подождал, пока мы с Петрушей поговорим, и назад привез на извозчике, - продолжала Варенька.
– А как выйти из дому, я знала, я бы с Павлушкой уговорилась. А он - ни в какую, вред, говорит, от ночной сырости для здоровья, а я же не могу ехать одна… и слово с него взяла, что никому не сболтнет…

Федька подумал, что кабы Ремизов тут же рассказал старой княжне про эту благотворительную затею, то и остался бы жив.

– Так пришлось просить Франсуа, а он мне сам, как ту записочку принес, говорил, что я во всем могу на него положиться. Я с ним и сговорилась.

– А вас не насторожило, сударыня, что он знал, о чем в записочке сказано?
– спросил Федька.

– То есть, с чего вы, сударь, взяли, будто знал?
– возмутилась Варенька.
– Петруша обыкновенно все письма перстеньком запечатывал.

– А с того, что тут же свои услуги предложил. Хотите, сударыня, скажу, что в той записочке было?
– Федька завел глаза к потолку, вспоминая предсмертное письмо. Он слышал его всего раз, но кое-что в голове застряло. И настолько хотелось вспомнить, что слова словно бы кто подсказал.

– Не могу более длить свое постыдное существование, - сказал Федька.
– И потом, что обещаний не сдержал, и собирается помереть не от пули, а от стыда… И, должно быть, что слова ваше вам возвращает.

– Помереть от стыда?
– переспросила Варенька.
– О Господи… А про слово точно было… Вы хотите, судать, сказать, что он меня вовсе не звал, а я к нему, как дурочка, как девчонка, побежала?

Федька задумался.

Он не знал, как должны чувствовать и поступать в таких сомнительных случаях гвардейцы. Но Архаров бы ни за что не позвал на помощь девицу. И Левушка Тучков, который был куда ближе Архарова, тоже - даже проигравшись в прах и приставив пистолет к виску, не додумался бы слать письмо любимой особе, чтобы она прибежала проститься.