Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)

Я искренне сочувствую Ладоге, но помочь ему ничем не могу. Из высохшего русла ручья, где устроилась наша подгруппа, дорога просматривается отлично до самого входа в ущелье, и на ней нет никого. О чем я ему и сообщаю.

– Ч-черт, – выдыхает он и, тут же спохватившись, осеняет себя крестным знамением. – Прости господи, вырвалось... хоть бы рассвет поскорее настал, а?

– Да брось ты дергаться, – шепчу я. – Вон, с Гимли пример бери.

Третий в моей подгруппе – рыжебородый сержант-гном тоже лишен ночного зрения, но, кажется, это его нисколько не беспокоит. Равно как, впрочем, и много еще чего. Свою склянку с эликсиром он небрежно сунул куда-то в карман, арбалет положил на землю. Озабочен же наш с Ладогой напарник состоянием большого пальца своей правой ноги, который он и пытается разглядеть в зыбком лунном свете.

– Гимли.

– Ну?

– Одень носок обратно, – шепотом приказываю я.

– Зачем?

– Он распространяет вокруг настолько неповторимый аромат, – поясняю я, – что на этот запах скоро сбегутся все окрестные гоблины.

К моему удивлению, гном подчиняется и, лишь начав шнуровать мокасин, бромочет себе под нос что-то вроде «интеиллихент хренов».

– Как-как ты меня назвал? – переспрашиваю я, догадываясь, впрочем, что именно пытался выговорить гном. «Инатерилериутелиен»... это свое прозвище я и сам без подготовки разве что с третьей попытки произнесу.

За горами на северо-востоке ночное небо на миг озаряется багровой вспышкой. Долгие мгновения мы ждем грохота – но его все нет и нет.

– А земля-то дрогнула, – авторитетно заявляет Гимли. – Не иначе как «Огненным смерчем» врезали.

– Скажешь тоже, – недоверчиво мотает головой Ладога. – Делать нашим больше нечего, как «смерчем» по хребту наобум лупить.

– Ну почему же наобум, – возражает сержант. – В той стороне как раз трасса проходит. Я по ней в прошлый раз конвой сопровождал... три дня, жара за сорок... думал, сдохну на солнцепеке. Там на блокпостах такие сопляки сидят – подходы минами завалили, сами за частокол нос высунуть боятся. В них из темноты одну стрелу пустят – сразу поддержку запрашивают. Я одного отловил, спрашиваю: «Вы хоть один секрет выставляете?» Так он на меня та-акими глазами посмотрел. Днем-то они храбрые – сигареты у погонщиков клянчить да мирных декхан трясти.

– Да какие они тут мирные? – огрызается Ладога. – Еретики, одно слово. Пока ты на него ствол наведенным держишь, он тебе и лыбится и кивает, а стоит отвернуться – и сразу кинжал под лопатку.

– А не хрен кирасу снимать, если по дувалам бродить собрался, – говорит Гимли.

– Угу. В ней же два десятка фунтов. В полдень самое то.

– Если ты такой хиляк, хрена в егерях делаешь? – презрительно замечает гном. – Я вот еще и кольчужку дедовскую под панцирь подсунул – и сижу спокойно, а ты, сын ишака, трясешься, как зомби на танцах.

– Слышал, а? – разворачивается ко мне Ладога.

– Слышал.

– Ну так скажи чего... ты ж у нас, типа, старший... по званию. Чего этот недомерок тут разоряется.

– Во-первых, рядовой, – говорю я, – брат сержант тебе не разоряется, а разговоры разговаривает, а во-вторых, правильно он все излагает. Если ты сам...

– Чу, – перебивает меня Гимли. – Слышу.

Слух у гнома тоньше моего... но на дороге чисто до самого входа в ущелье, а потому я без лишних слов разворачиваю винтовку в сторону кишлачной зоны и приникаю к прицелу.

Вскоре звук доносится и до меня. Противный, дергающий нервы скрип арбы, которую, наверное, лет пять не смазывали... или эта арба везет чего-то совсем уж неподъемное.

– Одна, – шепчет мне гном.

Я коротко киваю, не отрываясь при этом от прицела – ибо как раз в этот момент арба показывается из-за поворота. Она и впрямь перегружена по самое «не могу» – чем-то габаритным, заботливо укутанным брезентом.

– Ну? – горячо шепчет Ладога и, не дожидаясь моей команды, опрокидывает склянку себе в горло. – Че там?

Я коротким жестом показываю, чтобы он заткнулся, – время разговоров кончилось!

Арба приближается к нам очень медленно – я успеваю во всех подробностях рассмотреть морду переднего вола, мало чем отличающееся от него рыло сидящего на передке гоблина и лицо сидящего рядом с ним человека, небрежно придерживающего длинный и тонкий – похоже, китайский – посох.

Амулет в нагрудном кармане молчит – и значит, командир группы не считает нужным отступать от первоначального плана. По нему головная или единичная цель должна пропускаться – для поражения средствами подгруппы, дальней по маршруту движения.

О... задергался...

– Слушаю, брат лейтенант.

– Продолжайте наблюдение за окраиной, – доносится до меня сквозь характерное каменное потрескивание. – Если посветится еще что-нибудь – сообщайте.

– Понял.

Арба неторопливо проезжает мимо нас. Снова текут минуты... наконец удаляющийся скрип прерывается щелчками разряжаемых арбалетов, хриплым вскриком – и характерным треском файербола. Короткая суматоха боя длится буквально несколько секунд, после чего на дороге вновь воцаряется тишина.

– Уй-е, – разочарованно бормочет Ладога. – Нашумели-таки.

– Не каркай, – одергивает его Гимли. – Один бабах – еще не шум. В этих горах по ночам часто стреляют.

В моем кармане вновь начинает дергаться амулет.

– Слушаю, брат лейтенант.

– В вашу сторону, – в этот раз помехи меньше, и голос командира группы слышен достаточно отчетливо. – Движется один.

– Понял.

Я разворачиваюсь в сторону ущелья как раз в тот момент, когда уцелевший басмач, решив, очевидно, что он достаточно удалился от места засады, вылезает обратно на дорогу. Впрочем, движется он осторожно, а в руках у него... в руках у него, похоже, давешний китайский посох, хотя сам басмач не тот, что сидел рядом с гоблом-погонщиком.

– Брать живым, брат лейтенант?

– Нет! – после короткой паузы сообщает мне амулет. – Валите... только тихо.

Тихо – это не ко мне.

– Гимли, – шепчу я. – Видишь гостя? Надо бы его успокоить без лишней пыли.

– Я таких гостей, – бормочет гном, поднимая арбалет. Несколько секунд старательно целится... затем, пробормотав нечто, совершенно не поддающееся переводу со Старой речи, осторожно кладет арбалет на землю и, прежде чем я успеваю что-либо сказать, исчезает впереди.

Мы с Ладогой обмениваемся недоуменными взглядами.

– Ну... – шепчу я, поднимая арбалет. – Гимли, сын Гвалина... инициативный, блин. Ты мне еще...

До басмача с посохом остается не меньше двух десятков шагов, когда темное пятно рядом с дорогой резко дергается – и получивший тяжелый гномский нож в горло человек беззвучно падает в дорожную пыль.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, или Об удачной маскировке

Всеволод Серов, суббота, 19 июня

– Значит, так, – сказал я, взгромождаясь на вычурно выгнутую спинку скамейки – дурацкая мальчишеская привычка, от которой, видимо, так и не излечусь. – Первое, что нам нужно сделать, – это замаскироваться.