Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)

Теперь выпотрошенные из бумажного пакета внутренности второй бомбы безобидной с виду россыпью валялись на брусчатке. Громоздкий часовой механизм, примотанный леской к двум брускам триамита, тщательно наломанные лезвия бритв и множество разноцветных стеклянных шариков, которые продают детишкам с лотков, по полдюжины даже за нынешний, окончательно издешевевший целковый.

– Как думаешь, – хрипло спросил я стоявшего рядом эксперта, – кто?

– И думать нечего, – зло сплюнув в сторону, ответил он. – Эльфы. Я еще когда к площади подлетал, понял. Сверху оно знаешь как... алое на желтом... Эстеты проклятые.

Эльфы. Я еще раз посмотрел на кровавый след, пытаясь представить, как этот кошмар может выглядеть с высоты, и внезапно понял. Хотя понял я, наверное, раньше, просто догадка была настолько... кощунственной, что мозг не сразу смог признать ее.

Вторая, неразорвавшаяся бомба должна была начертить кровью недостающий изгиб руны «ваэль» – свобода!

– План-перехват объявили? – спросил Коля Девельков, пошевеливая пальцами так, что слышался хруст вражьих глоток.

– Мгм, – отозвался эксперт. – Сразу. А толку...

– Господа! Господа, пропустите!

Мы с Колей разом обернулись, нахмурившись – новомодное обращение, так и не вытеснившее раешных «братьев», резало слух. Сквозь плотную толпу благочинских всех званий и мастей пытались прорваться двое – боевитая газетерша и угрюмый оператор с магическим глазом на плече. У меня сердце екнуло при мысли, что немыслимо дорогая хрустальная сфера может выскочить из рук и грянуться о булыжник.

– Господа! Пропустите!

– А вы, сестра, кто будете? – недружелюбно поинтересовался Коля, загораживая широкой спиной залитую кровью площадь.

– «Независимое российское телевидение», Фатьма Торкулаева. – Девица подергала табличку на груди – с именем и кумпанейским иероглифом, нехорошо напоминавшим символ Международного теософского общества. – Отойдите, вы загораживаете ракурс!

– Да? – Коля картинно извернулся, безуспешно выискивая утерянный ракурс у себя за спиной, где-то в районе ягодиц. – Не вижу!

Газетерша фыркнула и переключила внимание на меня.

– Сударь, как вы относитесь к борьбе эльфийской расы за независимость от репрессивного пост-теократического режима? – выпалила она на одном дыхании.

– Коля, – попросил я, – покажи сестре ракурс.

Девельков покорно подвинулся, едва не своротив столик, на котором эксперт сосредоточенно выкладывал пасьянс из карт Таро.

– Ну и как вы думаете? – обводя кошмарную панораму взмахом руки, поинтересовался я – как мне думалось, риторически.

– Само собой, невозможно ставить знак равенства между действиями экстремистов, пускай и движимых благородной идеей, и искренними и честными представителями перворожденных, стремящихся выработать совместный модус вивенди для своей расы и смертных... – на одном дыхании выдала газетерша.

Девельков икнул. У него с длинными фразами шла вечная война, отчего Колины рапорты возвращались от начальства, как от редактора – исчерканные красным.

– Почему? – спросил я.

Сестра Торкулаева воззрилась на меня, как на умалишенного.

– Почему нельзя? – повторил я. – Что такого благородного в идее обнести родимый лес забором и сидеть за ним? С какой стати ради этой идеи надо бомбы взрывать?

– Как я сказала, экстремисты... – попыталась было вернуть темп газетерша, но я остановил ее.

– Если кто-то проповедует идеи, ради которых бросают бомбы, – жестко промолвил я, – он бросает бомбу.

Коля трижды демонстративно хлопнул в ладоши.

Газетерша не удостоила нас ответом.

– Трудно ожидать объективного расследования этого дела от наших правоохранительных органов, – пропела она в хрустальный глаз камеры, – более озабоченных сохранением своего имиджа борцов с терроризмом, чем выявлением причин, толкающих древнейший народ на сопротивление федеральным властям...

Меня толкнули в спину. Я обернулся.

Невысокая женщина в порваном цветастом платье смотрела на газетершу и ее спутника с такой лютой ненавистью, что я невольно посторонился, давая дорогу потокам силы, хлеставшим из лаково-черных, слепых от слез очей. За плечом женщины возвышался ее муж. Лицо его судорожно кривилось от горя и ярости, руки бессильно хватали что-то невидимое; по рукаву стекала алая струйка, и на груди расплывалось огромное пятно крови – но чужой, и уже подсыхающей.

– Фима, ракурс! – скомандовала Торкулаева властно и, не переводя дыхания, продолжила: – Поддерживаемое властями традиционное самоуправление Биармии во главе с Хирикулуримие – Хозяйкой Медной горы – не раз показывало свое бессилие...

Хмурый долговязый Фима повернулся, сладострастно пожирая пострадавших взглядом каменного глаза. Женщина – верно, приезжая с Кавказа, заметна была в ней примесь орочьей крови (впрочем, после назгуло-татарской орды все мы немножко гоблины) – шагнула к нему, стискивая кулачки. Оператор отшатнулся, и меня словно бес попутал.

Я подставил Фиме подножку.

Оператор завис на миг в позе Пизанской башни, балансируя на одном каблуке. Мужик шагнул к нему – не то поддержать, не то подтолкнуть, – и башня рухнула. Хрустальный глаз вылетел из неловких рук, словно арбузное семечко, замер в воздухе и грянулся под ноги оторопевшей Фатьме Торкулаевой. В миг падения что-то полыхнуло в нем яблочно-зеленым светом, и по желтому кирпичу Манежной площади рассыпались тысячи сверкающих изумрудов-осколков.

Газетерша обернулась ко мне. От возмущения она только открывала рот, подобно известной щуке, и в глазах ее билось беззвучное: «Сатра-апы-ы!»

Наверное, этот случай сошел бы мне с рук, если бы я держал рот на замке.

– М-да, – пробормотал я, подавляя полусмех-полурык. – Ну что же вы? Такой ракурс упустили...

Всеволод Серов

Этот сон мне снится чаще других. Кажется, я знаю, почему.

К утру нас осталось шестеро. Колобок, Аоэллин, Анчарский, я и еще двое, чьих имен я не знал – они были из второго отряда и к нам попали в общем-то случайно – по полку прокатилась очередная эпидемия черт-те-чего, но с обязательным поносом, после которой боеспособных штыков едва наскребалось с роту. А посему группы, выходящие «на войну», добивались до штатного всеми, кто попадался под руку.

Один из этих двоих был эльф, ангельски красивый парень с васильковыми глазами и длинными не по-уставному волосами цвета спелой пшеницы, а второй – человек.

У нас оставалось по горсти патронов на каждого, две фляги воды и початая пачка «Эльбруса». Позади – пропасть.

Склон перед нами был усеян черными телами – перед рассветом, когда басмачи поперли особенно плотной толпой, по ним отработали ступы. Басмачам это обошлось в сотню поджаренных, а мы остались без наводчика – во время последнего захода его засек шаман или мулла – леший знает, кто у них там был.