Котельная номер семь
Шрифт:
– Участковый...
– подсказал Сережечка.
– Вот-вот... Проявил участие: ее подобрал и к себе в участок повез. Только она, в машине его отогревшись, тут же описалась. Сделала лужицу, контуром близкую к Каспию. А он только коврики новые постелил. К тому же побили его в Дербенте три года назад. Ну, он ее опять из машины и выбросил. На соседнем участке. В разгар полноценной русской зимы.
– Когда это было?
– Да уж года три тому. На рождество.
– Не похоже на них, - сказал Павел.
– Не могли они женщину - на мороз.
– Ну, похоже - не
– Такая вот рождественская история...
– вздохнул Сережечка.
– Избили и изнасиловали заодно.
– А она ведь с наилучшими намерениями к ним. Насурьмила брови, наложила круги румян...
– Не женщина, а тайна Господня.
– Кофту надела новую...
– Встречают-то по одежке, а уж провожают - без.
– Хотела скрасить им вечер своим женским присутствием. Одарить собой это общество. Сделать собой событие. Чтоб это событие, случившись, стало судьбоносным для них.
– Оно и стало, только совсем уж не с той стороны.
– Дело-то ведь было под самое рождество.
– Такая вот рождественская история, - теперь вздохнул этой фразой Данилов.
– Она к тому времени уже была сирота. Никто не научил ее избегать романтически настроенных пьяных мужчин.
– Хотя любой девушке в ее возрасте ясно: береги честь спереди.
– Ей бы, конечно, удвоить девичью бдительность, а она - наложив на лицо глянец, накрасившись для красы, в глазах - соблазн...
– Да жениха выискивала, - перебил артиста с досадой Данилов.
– Им ведь вынь и положь положительного мужика. А положительные у нас где? В кочегарках сосредоточены.
– Известно, женщины. Им бы всего побольше и почаще.
– Вот они и вынюхивают там женихов, присматриваясь к привлекательным. Отдыхая от бездуховности.
– Конечно, встреть она этих негодяев в другой обстановке, то разобралась бы, кто есть кто.
– Но в другой обстановке эти негодяи не водятся.
– Елизарый ей наиболее симпатичен был... Красиво ухаживал, убаюкивал байками. Она и раньше отдавалась ему - доверчиво и простодушно. Ты хочешь что-то сказать, брат?
– Я плакать хочу.
– Елизарый же был склонен к насилию. Я вам цитировал про фашизм.
– Подоспела она как раз к тому времени, когда кавалеры выпивают и выбирают дам.
– Ну и выпила с ними для храбрости.
– Юрка, тот первый к ней воспылал. Пытался обманом ее обнять. Давал знать о своей страсти специальными сексуальными символами.
– Она же сделала вид, что не понимает его. И только смотрит большими-большими глазами.
– Эти любители чужого и запретного настырны весьма.
– А когда Елизарый провожал ее в душевую кабинку, чтобы самому там остаться с ней, Юрка и к нему обращался с жестами: мол, помочь?
– А Елизарый за ее спиной ответным жестом ему: мол, все в порядке, не рыпайся. Женщина, мол, некрупная, справлюсь сам.
– И пока Вовка, Елизарову службу неся, подкидывал в топку и ворочал в ней кочергой...
– Кочерга есть искусственный символ похоти, изогнутый на конце. В пекле шуруют ей.
– ...за стеной
в зуде телесном разворачивался внеслужебный сюжет. В тесной душевой кабинке, словно дешевая тайская девушка ...– Нет, в раздевалке лавка была.
– Вступала она с ним в плотские игры, отдавалась его лобзаньям, а Елизарый своей распаленной плотью попирал ее плоть.
– Как же звали ее?
– Аллочка. И не успел, выходя, Елизарый закрыть за собой дверь, как в тесную душевую кабинку...
– Говорю: там была скамейка...
– Как к ней на эту скамейку Юрка проник.
– Юрки - они юркие...
– И уж что только с ней сей изощренный деятель не вытворял, куда только уд свой не закидывал, доходя до последней степени озорства.
– Пока Вовка...
– Вовка не был насильником в глубине души, и стал добиваться от нее внутреннего согласия, а не так просто - мол, на и всё. Ну и добиваясь, конечно, избил.
– Вовки - они ловкие...
– Поимели ее эти поимщики и выгнали вон.
– Милую, голую - на мороз.
– Хоть и просила их: пожалейте, пожалуйста.
– В дверь стуча, крича не по-девичьи.
– А потом исчезла она.
– Исчезла?
– Павел слушал внимательно, в то же время пытаясь дрожь в колене унять.
– Не вполне, тело нашли. Но души в этом теле не было. Совсем отошла душа. И открылся ее слезами Сезам.
– В этой кочегарке дело было?
– вновь спросил Павел.
– В этой, в этой...
– сказал Сережечка.
– Ты и в прошлом году так говорил, - упрекнул Данилов.
– Хотя та кочегарка совсем другая была.
– Ну, ошибся разок.
– Я же их всех, кроме участкового, лично знал, - волновался Павел.
– Выпивали... Вместе работали.
– Да ты садись, - сказал Данилов.
– Стоит, как восклицательный знак в конце предложения. Есть еще времечко до конца.
– Он еще с вопросительным не знаком, - сказал Сережечка.
– Да. Мы тебе еще предложения не делали, а ты уже вскочил. Да и не трясись ты так. Мы из бюро расследований. По расстрелам у нас другое бюро.
Колено вдруг перестало трястись, вместо этого Павел почувствовал в ногах слабость. Он сел.
– Так вы это... Вы эти...
– бормотал он.
– Мы этот случай расследовали. Причем Юрка отрицал не только вину, но и дееспособность. Мол, мой только пиджак был под ней.
– Пиджак же был не его, - сказал Сережечка, изображая конфиденциальность.
– Скажу вам больше: мы выяснили, чей это был пиджак.
– Так вы следователи? А то осветитель, артист, - почему-то обрадовался Павел, хотя милиции никогда особо рад не бывал. Но оказалось, что они не из милиции.
– Точно. Следователи. ФБР. Фигуральное бюро расследований.
– Данилов вынул и помахал перед безносым лицом визитной карточкой - той самой, с черепом, которую у Сережечки взял.
– И эту темную тему мы проясним. Был ведь еще и четвертый фигурант.
– И адвокаты, и прокуроры. Полномочные представители в мире ином, - сказал Сережечка.
– Мы и вам выражали свое недовольство. Но видимо наше недовольство до вас не дошло.