Красавица и генералы
Шрифт:
Однажды услышав, как они весело гоготали и плескались водой, умываясь прямо возле курятника, он завидовал им.
Да и что пленные? В поселке их сотни.
Однако хуторские австрийцы почему-то вызвали у пришельцев любопытство и сочувствие. Между ними не было той незримой черты, которую ощущал Макарий, и у них быстро завязался разговор простых людей, как обычно затевался у солдат или рабочих. Макарий услышал высказанную ломаным языком тоску по дому и злую усмешку по поводу реквизиции у хозяина.
– Сколько волка ни корми, - сказал Родион Герасимович.
Снова пронесли мешок, ухнули
– Сколько вам платят?
Ответа Макарий не услышал, видно, показали на пальцах.
– Всего-то? - не поверил спрашивающий. - И на махру не выстачит!
– Врагов жалеете? - воскликнул Макарий. - Они нас травили газами, разрывными пулями рвали...
– А кто на нас с ружьем кидался? Ты бы молчал насчет врагов!
– Черт с вами! - сказал Макарий. Он снял с плеча гармонь и растянул мехи. - Берите себе харчи, а я вам песню спою.
Он отошел от амбара и начал:
Покрыты костями Карпатские горы,
Озера Мазурские кровью красны,
И моря людского мятежные взоры
Дыханьем горячим полны.
Пронесли новый мешок, отвели нагруженную телегу. Макарий сбился с мелодии, но продолжал петь, играя без боязни сбиться.
Зарницами ходит тут пламя пожаров,
Земля от орудий тут в страхе дрожит,
И вспаханы смертью поля боевые,
и много тут силы солдатской лежит.
Душа Макария стала рваться, голос дрогнул, к слепым глазам подступили видения лесистых гор и ночных кочевничьих костров, окруженных торжественно поющими, измученными людьми.
Как свечи далекие звезды мерцают,
Как ладан кадильный туманы плывут,
Молитву отходную вьюги читают,
И быстрые реки о смерти поют.
Он почувствовал, что вокруг него все остановилось, шаги стихли. Кто-то привалил мешок к крыльцу. Макарий заканчивал песню.
Тут синие дали печалью повиты,
О родине милой печальные сны.
Изранено тело, и души разбиты,
И горем, и бредом тут думы полны...
Макарий замолчал. Теперь ему было безразлично, сколько вывезут из дедовских запасов. Он все еще жил среди ночных костров и измученных войной людей.
– Ой, дитятко, дитятко, - послышался вздох Хведоровны. - Получилось! Сжалился над тобой Господь.
– Вы, мужики, имейте совесть! - раздался бодрый голос Родиона Герасимовича - Оставьте и нам, убогим да старым, не губите!
– Сыночки, не губите! - взмолилась Хведоровна.
Макарий сложил гармонь, повесил на плечо и побрел к саду.
– Давай, чего стал! - крикнул один. - Тащи!
– Почекай трешки, - ответил другой. - Треба и людям оставить.
– А ты про них не думай! - сказал первый. - Ты про нашу задачу думай.
"Нельзя уходить", - решил Макарий и вернулся. У него стали спрашивать о боях, аэропланах, о внешней стороне войны, обо всем том, что всегда интересует невоенного человека, которому хочется найти в бессмысленности закономерность. Время от времени раздавался раздражающий призыв продолжать нагрузку зерна, однако пришельцы втягивались все глубже в разговор со слепым летчиком и в амбар не ходили.
Уже становилось понятно, что дело завершится мирно. От летовки, где Хведоровна готовила яичницу для угощения, пахнуло дымком и горячей
сковородкой.Пришельцы, застенчиво отнекиваясь, перебрались в сад и за столом под старой грушей закусили, очистив пять сковородок.
В итоге из четырех прибывших на хутор подвод в двух увозили зерно, в третьей связанных попарно кур, а последняя уезжала пустой.
– Бывайте здоровы, - говорили пришельцы на прощанием. - Спасибо, что миром договорились.
– И вы бувайте здоровы, - отвечала Хведоровна.
И стих шум обоза.
– Ну Макар, подводу хлеба заробил, - сказал Родион Герасимович. Теперь твоя стезя определилась. Будешь перед сильными петь и плакать ради куска хлеба.
– Спаси Боже! - отозвалась Хведоровна и закричала: - Куды вы?! вырвала у Макария байдик и кинулась куда-то вдоль ворот.
– Что там? - спросил Макарий.
– Австрияки, - объяснил Родион Герасимович. - Похватали свои торбы, сукины дети. Тикают.
– Куды! Вот я вас! - голосила Хведоровна. Какая-то даль стала манить Макария бросить все, уйти невесть куда.
– Останови ее, - велел он старику. - Дайте им харчей. Послышался треск сломанного байдика, чужие голоса с решительными нотами. Хведоровна охнула.
Родион Герасимович пошел вперед, оставив Макария, и стал просить:
– Господа австрияки! Что ж вы уходите?.. Никак нельзя. Работать надо... Вот хлеб уберем, тогда идите... Нельзя, нельзя! Понимаете? Хлеб, говорю...
– Клеб, карашо. Дом надо, - отвечал пленный.
– Нельзя, господа австрияки! Хлеб надо убрать...
– Басурманы! - крикнул Хведоровна. - Казаки вас похватають, конями потопчуть... Чи думалы вы своими головамы?
Пленный засмеялся:
– Дом надо, Кведоровна! Казаки - досфидань. Русья - досфидань.
– Уйдут, Герасимович, - сказала она. - Сил у нас нема выдержаты...
– Дайте им харчей! - повторил Макарий.
– Черта им лысого, а не харчей! - выругалась старуха. - Казаки похватаготь, потопчуть. Чуете?
Австрийцы ушли открыто, не таясь. Хутор остался без работников. Где было взять новых, неизвестно.
На григоровской шахте, в помещении нарядной, висела на стене большая карта, исколотая булавками по линии Карпат, Польши, Восточной Пруссии, где когда-то проходил фронт. Сейчас булавки с белыми флажками переместились в глубь карты, потоптались в районе Луцка, изображая последнее наступление Юго-Западного фронта, и еще больше ушли назад.
На карту мало кто смотрел, устали от смотрения, говорили о погоде, часто глядели на небо.
"Афганец" нес жару. Лето стояло сухое, грозило неурожаем. Но лишь к вечеру в белесом небе появлялись небольшие облака и куда-то исчезали, не пролив ни капли.
Инженеры и штейгеры тоже устали.
Шахту следовало закрыть. Производительность была низкая, шахтеры отвлекались на митинги, в комиссии и комитеты, но рудничный совет требовал оплачивать эти отлучки. Не давали закрыть две силы - война и сами рабочие. Война, разрушив остов хозяйственной жизни, сбила с двуглавого орла корону и подбиралась к организации военной диктатуры, грозя подмять и даже уничтожить российскую демократию.