Красная королева

Конечно, это всего лишь мои шаткие размышления, но я подозревала, что отделенная от ромейского престола и выведенная из-под власти Папы Ромского церковь Луарона пытается сейчас стать номером один в государстве. То есть не король будет первым человеком в церковной иерархии, не он будет стоять над церковью, а церковь будет стоять над королем и по собственной воле выбирать правителей. Разумеется, тщательно следя, чтобы эти будущие правители никакой свободой воли не обладали вовсе.

Пусть на моем лице сейчас лежала приличествующая случаю маска скорби, пусть я крестилась в нужных местах и аккуратно подносила к глазам кружевной платочек, пусть мне даже жалко было Ангердо, к которому я привыкла за эти годы как к неизбежному злу, но все во мне в это время говорило: «Вот он, твой настоящий враг!».

Кардинал бормотал слова утешения, говорил, что Господь в своей мудрости сам решает, кому и сколько жить на этом свете, рассуждал о смирении и покорности…

Я смотрела в мудрое лицо сухонького кардинала и повторяла про себя фанатский лозунг: «Кто не с нами, тот против нас.* Об этом еще Христос предупреждал. Только, несвятой отец, работает это всегда в обе стороны!»

* * *

* Кто не с нами, тот против нас — фраза, ставшая популярной в Советской России после Октябрьской революции. Её использовали как угрозу и предостережение для нейтралов в политике. Первоисточником считается фраза Христа, упомянутая в Евангелии от Матфея: «Кто не со Мною, тот против Меня.»

Глава 2

День похорон короля, дождливый и ветреный, стал для меня наглядным примером деления придворных на группировки. Как ни странно, самая скромная поддержка оказалась у герцога де Богерта. Зато к кардиналу Ришону, вышедшему, чтобы сесть в карету, союзники устремились со всех сторон: кланялись, заглядывали в глаза, целовали перстень кардинала и просили благословения. А я про себя отмечала как совершенно ожидаемых придворных вроде Этель Блайт и министра торговли, так и людей, которые до сих пор казались мне нейтральными.

Помимо привычной охраны из королевских гвардейцев меня и детей окружали еще два десятка молодых выпускников школы дофина. Одетые по всем правилам придворного этикета в черные траурные плащи, мальчишки все равно смотрелись именно мальчишками на фоне матерых гвардейцев. Все же в королевские гвардейцы отбирали людей определенной конституции и определенного же роста. На их фоне ученики школы смотрелись субтильными малолетками. Это было вполне объяснимо: самому старшему из них было всего восемнадцать. Сегодня, ввиду торжественности события, капитан Ханси сопровождал меня лично, так что за нашу охрану я была более-менее спокойна. Прямо на похоронах нас не убьют.

Мы уже отстояли молебен, и сейчас длиннющая вереница карет, затянутых в черное, должна была проводить королевский гроб до склепа, где покоились все умершие члены дома Солиго.

Алехандро немного капризничал: ему был утомителен и сам молебен, и долгое ожидание кардинала, который как будто нарочно задержался в храме. Марта подхватила дофина на руки, но он недовольно брыкался, пытаясь вырваться. Элиссон гораздо лучше, чем мой сын, понимала, что произошло что-то жуткое. Она невольно жалась ко мне, напуганная количеством траурных одежд и скорбными лицами вокруг. Пока охрана рассаживалась по коням, я тихо спросила Софи:

— Ты виделась с послом, дорогая?

— Да, я принесла вам ответ, моя королева.

Конечно, голубиную почту трудно сравнить с электронной. Но и посол Сан-Меризо, лорд Ферзон, занимался своим делом слишком давно, чтобы хоть что-то оставить на волю случая. Пока его величество Ангердо трое суток метался в агонии, пока проходили всевозможные молебны и богослужения, пока тело короля, уже несколько попахивающее, по старинной традиции семь дней лежало в открытом гробу в главном храме Сольгетто, дабы каждый подданный мог проститься с ним, почтовые голуби летели без остановки.

Я написала своему отцу до того, как выехала из Малого Шаниза. Голубиную почту я возродила там еще пару лет назад. Проблема общения с лордом Ферзоном и отцом пропала полностью. От моей столицы до королевского дворца Сан-Меризо голуби доставляли почту за четыре дня. Разумеется, это не был один и тот же сумасшедший голубь.

Это была сеть голубятен, которая тянулась до самой границы страны и содержание которой я оплачивала лично. Голубь знал только одну дорогу и одну свою собственную башню, но там попадал в надежные руки: с него снимали крошечный сверток письма, потом поили и кормили и отправляли на отдых. А второй свежий голубь в эти же минуты вылетал из окна башни.

Способ передачи новостей таким образом был весьма затратный. Содержание каждой из башен, где-то деревянных, а где-то и каменных, обходилось мне примерно в четыре монеты золотом в год. Всего для связи с отцом мне понадобилось семь голубиных башен.

Это было то, что никогда и нигде не пряталось, было известно абсолютно всем и возведено или восстановлено с благословения мужа. Я не так уж долго и жаловалась ему, что скучаю по сестрам и жалею, что не могу с ними переписываться. Более того, около двух лет я почти каждое такое письмо, полученное от отца или других родственников, обязательно показывала мужу или, как минимум рассказывала о нем. Сообщала, что моя сестра, та самая, которую высмотрела ему в жены Ателанита, родила уже третью девочку. Что у отца разыгралась подагра и в главном храме Сан-Меризо служили молебен его о здравии. Что один из братьев исключен из списка наследников престола, поскольку желает жениться на неродовитой дворянке. Надо сказать, Ангердо эти новости не слишком интересовали, но он терпеливо выслушивал их и иногда даже забирал эти письма. Думаю, ими интересовалась внутренняя безопасность.

Однако никто не знал, что есть и вторая тайная линия связи с Сан-Меризо. Эти башни ставила не я, а различные купцы, заинтересованные в том, чтобы узнать цены на товары в крупных торговых городах. Возможно, я не стала бы городить огород и устраивать тайную линию, тем более что ее содержание обходилось в два раза дороже на каждую башню, а поставить пришлось на три башни больше, поскольку линия связи была не совсем прямая. Так вот, возможно, я и не стала бы городить огород, если бы иногда, действительно нечасто голуби с письмами не пропадали.

Конечно, это могла быть случайность — ястреб или кречет нашел себе сытный обед. Но поскольку королевский трон быстро воспитал во мне недоверие ко всему на свете и повышенное чувство тревожности, то страховку я делала, где могла. Самое интересное в этой ситуации было то, что ответ от отца, также написанный в двух экземплярах, пришел только по одной линии: по той самой, которая вовсе и не считалась королевской. Возможно, это было просто совпадение, но это было такое совпадение, в которое я не верила. Скорее этот случай дал мне понять, что охота началась.

Письмо я прочитала в карете, которая медленно тряслась по разъезженной дороге. На тонкой рисовой бумаге, которую завозили из Шо-Син-Тая, отец обещал мне любую помощь, которая понадобится, и сообщал, что часть помощи уже в пути. Дочитав, я вздохнула чуть свободнее, но серьезного облегчения пока не было. Я прекрасно понимала, что самые серьезные бои еще только предстоят. И проходить они будут не в чистом поле, а в роскошном зале, где собирался государственный Совет.

Я понимала, что жизнь дофина, а также моя и дочери висят на тонюсенькой ниточке. Радовало одно: на точно таких же ниточках висели жизни кардинала Ришона и герцога де Богерта. И если герцог хотя бы понимал, что я вполне достойный противник, то церковь сделала ровно ту же ошибку, что и я. Она не восприняла королеву всерьез.