Красная площадь

–  Не знаю. Если это не самоубийство, то убийство - третьего не дано…

–  Глубокая мысль!

–  Подожди. Строим гипотезу: а) разговор с Сусловым и разоблачение в связях с левым бизнесом - лучшее прикрытие для оправдания и инсценировки самоубийства. Верно? б) Мигун приехал от Суслова. Его кокнули и инсценировали самоубийство. И в) Суслов слег в больницу для вящей убедительности, что он к этому не имеет отношения.

–  Но зачем стрелять в форточку?
– упрямо повторял я.
– И как они могли знать, что он поедет не домой, к жене, не в свой кабинет, а именно туда, где его ждет засада?

–  Этого я не знаю… Но если это самоубийство - откуда вторая пуля?
– моим же оружием отстаивал свою версию Светлов.

Разговор происходил в полтретьего ночи в моей однокомнатной квартире у метро «Аэропорт». Мы с Маратом сидели вдвоем в туалете, да простит мне читатель эту бытовую подробность. Наши девочки утомленно спали: Нина на кухне, на уложенном на пол матрасе, а Тамара - в комнате, в моей постели, которую мы с Ниной уступили нашим гостям. Жена Светлова, конечно, не поверила моим телефонным уверениям в срочности и важности наших дел и после третьего моего звонка просто отключила телефон, а Светлов махнул рукой: «семь бед - один ответ». К двум часам ночи девочки уснули, а мы с Маратом тихо заперлись в кабинке совмещенного с ванной туалета. Мы дымили нещадно и тихо обсуждали версии гибели Мигуна.

–  А если просто какой-нибудь грабитель залез в его квартиру? Или какая-нибудь западная разведка?

–  Да?
– усмехнулся Светлов.
– И при этом выбрали день, когда Мигун поругался с Сусловым?

–  Что ж, - вздохнул я, - придется проверять все версии. Жаль, что Институт судебных экспертиз завтра не работает. Мы только в понедельник узнаем - Мигун стрелял в форточку или не Мигун…

Я вытащил из кармана несколько стандартных типографских бланков, которые заполнил тут час назад в одиночестве, пока Светлов был занят со своей Тамарой делами менее прозаическими. То были наброски «плана расследования по делу о смерти С.К. Мигуна». Здесь было все - от эксгумации трупа и графической экспертизы текста предсмертной записки Мигуна до судебно-биологической и баллистической экспертиз двух пуль и допроса всех родственников, близких и сотрудников Мигуна, а также допрос Суслова, Андропова, Курбанова. Здесь были разделы: «мотивы возможного убийства», «круг лиц, потенциально заинтересованных в смерти Мигуна», «способы проникновения в квартиру», «орудия преступления», «исследование одежды потерпевшего» и так далее.

–  Фью!
– присвистнул Светлов.
– Уже составил? Когда же ты успел? Дай взглянуть…

Он просмотрел мой план, приговаривая: «Так… так… так… это лишнее… это - да… годится». Я усмехался, наблюдая за ним. Он еще не знал, зачем я так поспешил с этим планом. Проглядывая мои записи, он вел себя как профессор, который проверяет контрольную работу студента-первокурсника. При всем том, что мы с ним провели вмеcте не одно дело и знаем друг друга больше двадцати лет, в каждом из нас сидит, хоть и глубоко затаенное, самомнение профессионального превосходства. Я считаю, что у оперативников Уголовного розыска нет широты взгляда, чтобы охватить событие во всех взаимосвязях с общественными проблемами, то есть, нет криминологического чутья, а он уверен, что мы, «важняки», не умеем из массы конкретных событий и фактов выхватить самую главную нить, которая напрямую ведет к преступнику, или, иными словами, что у нас нет криминалистического нюха. И теперь я как бы держал перед ним экзамен на следственную смекалку и, судя по его периодическим - «это ни к чему», «это туфта», «это лишнее», - с трудом тянул на тройку с плюсом.

–  Ну, ничего, старик, - сказал он покровительственно.
– Планчик годится. Но сроки ты себе поставил, извини, не управишься!

–  Один, конечно, не управлюсь, - сказал я.
– А с тобой - может быть.

–  Со мной?
– изумился он.

–  В понедельник буду просить начальство, чтобы тебя перевели в мою бригаду. Со всем твоим отделом.

–  Ну, это - фиг!
– сказал Светлов и встал весьма решительно.
– Во-первых, меня тебе не дадут. Я прикомандирован к ГУБХССу, к Малениной. И кроме того, меня совсем не тянет влезать в это дело. Советом подсобить могу, тем более, что у Ниночки такие подруги. Но влезать в это дело официально - извини. У меня дети. Я еще жить хочу. Тут Андропов фигурирует. Суслов! Ты что?! На фиг! Моя хата с краю!

Какой-то шорох за дверью заставил нас оглянуться. Светлов открыл дверь.

–  Господи, что тут происходит?
– под дверью туалета стояла полураздетая, в моем домашнем халате, Тамара.
– Я думала, тут просто занято, а они курят!

Часть 3 Суббота - «нерабочий» день

Суббота, 23 января, 10 утра

А снег все шел. Заметь белых разлапистых хлопьев скрывала очертания домов и деревьев. Улицы были пусты, лишь группы алкашей торчали у дверей винно-водочных магазинов - ожидали открытия. Но в метро было оживленней: веселая, никогда не унывающая молодежь в шерстяных и байковых лыжных костюмах шумно ехала к Белорусскому и Савеловскому вокзалам, чтобы оттуда махнуть за город, в заснеженные подмосковные леса. Им не было никакого дела до Мигуна, Суслова и Брежнева. Они себе живут, катаются на лыжах, хохочут, валяются в снежных сугробах, целуются обветренными губами и не знают, что, может быть, в эти дни решается судьба их правительства, а значит - и их собственная.

Я и сам не знал этого в то субботнее утро, я просто тихо выбрался из своей квартиры, где еще спали Ниночка, Светлов и Тамара, и поехал в Прокуратуру, чтобы в тишине своего кабинета на свежую голову еще посидеть над планом следствия.

В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал:

–  А, это ты? Привет. Получил новое дело? Слыхал, слыхал! Ну, и как идет?
– при этом он, словно невзначай, прикрыл папкой какие-то машинописные листы.

–  Раскачиваюсь, - сказал я.
– А что у тебя?

Восемь лет назад, когда я только пришел в Прокуратуру Союза, Бакланов - высокий, худой, далеко за сорок, - был тут уже ведущей фигурой, опытным следователем по особо важным делам, и охотно учил меня уму-разуму, особенно за кружкой пива в соседней, в Столешниковом переулке, пивной. Но последние годы мы с ним вроде сравнялись и по опыту, и по важности расследуемых дел, и хотя я по-прежнему считаю Бакланова куда квалифицированней себя и старше, в пивную мы почему-то стали ходить все реже и еще реже стали посвящать друг друга в свои дела. Наверно, поэтому он сказал:

–  У меня? Да так, текучка… - и вставил сигарету в свой неизменный янтарный мундштук.

–  Хорошая текучка!
– усмехнулся я.
– Каракоз сказал, что ты заварил эту кашу с «Каскадом»…

Насчет «заварил кашу» я перебрал, это было обычной подначкой, но Бакланов откинулся в кресле, сказал сухо:

–  Я? Я ничего не заваривал. Меня прикрепили к ГУБХСС, только и всего. А Каракоз за эти сплетни…

Телефонный звонок прервал его, он снял трубку.

–  Слушаю, Бакланов… Доброе утро, Надежда Павловна… Гм… - Он покосился на меня.
– Можно я позвоню вам минут через пять? Вы дома или… Нет, у меня все готово, но… Да, вы угадали. Я вам через пять минут позвоню.
– Он положил трубку и молча уставился на меня, явно ожидая, когда я уберусь из его кабинета.

–  Это Надежда Маленина?
– спросил я.

–  Да, - ответил он нехотя.
– А что?

–  Она мне нужна. Она дома или в ГУБХССе?

–  Она на работе. А зачем она тебе?

–  Да так, пустяк… - Я усмехнулся.
– Текучка… - И хотел уйти, уже взялся за дверь.

Но Бакланов вдруг встал.

–  Игорь, я хочу тебе кое-что сказать. Конечно, лучше бы это сделать в пивной, но времени нет. Послушай. Дело, которое тебе всучили, - не для тебя. Подожди, не обижайся. Просто ты зря будешь надрываться, но как раз этого тебе лучше не делать, поверь.

–  Почему?

–  Старик, я не могу тебя во все посвящать, - сказал он.
– Просто я к тебе хорошо отношусь, ты же знаешь. И я тебя по-дружески прошу - возьми больничный лист и свали с этого дела. Хотя бы на неделю. Поезжай в санаторий, я тебя устрою в любой, возьми с собой твою девочку, хоть трех! А через десять дней все изменится, поверь…

–  Что изменится?

–  Старик, не пытай меня. Просто поверь - не нужно тебе лезть в это дело.

–  Коля, мы свои люди, - сказал я совершенно спокойно.
– Через десять дней очередное заседание Политбюро. Когда ты говоришь, что что-то изменится, ты это имеешь в виду?