Красно Солнышко
Шрифт:
– Ешь.
Сам поднялся, Беззубого позвал, наружу вышел, чтобы не смущать женщину. Пусть спокойно поест… Кликнул одно из воинов, попросил коня запрячь – дорога то пробита до града. Тот не отказал в просьбе, уважил. Привёл вскоре гнедого жеребца, подержал, пока жрец в палатку не вернулся, да не вынес оттуда свёрток, плотно в меха укутанный, перед собой в седло не посадил. Тронулся. Тихо вокруг. Лошадь время от времени всхрапывает. Значит, застоялся жеребец. Рад пути. Идёт конь ровно, гривой потряхивает. Беззубый рядом бежит. То вперёд умчится, то шутливо пугает наездника. Обвыкся пёс совсем. Один такой породы в граде. Ни у кого больше нет. И большие псы его не обижают. Баловень детворы. Уж больно ласковый… Вскоре гонец догнал, выкрикнул приветствие, умчался вперёд. А жрец не спеша, чтобы не растрясти свою ношу с непривычки. Шагом, шагом, неспешно. Но вскоре хода добавил, когда уснула скво на ходу от сытости забытой, да от тепла шкур мягких. И сам воин тёплый, даже через мех чувствуется, что горяч слав, будто огонь в костре… Ночевали на заставе промежуточной. Специально для таких вот дел построенных. Ещё три по пути будет. Жрец женщину снял с седла, внутрь шатра натопленного внёс. Уложил на лежанку бережно, осмотрелся – уже заранее приготовили похлёбку для неё славяне, не забыли и жреца: здоровенный кусище мяса кабаньего, жареного, ароматного, да хлеб ещё тёплый, полотенцем шитым укрытый, чтобы не остывал. Все воины, кроме дозорных, своими делами занимаются. На него и скво внимания не обращают. Ну, добыл себе мужчина женщину. Что такого? В порядке вещей это. Мало ли меднокожих дев в избы славянские хозяйками вошли? А Путята что, не мужчина, что ли? Коли выбрал себе такую же, не им пенять. Благодарен в душе жрец друзьям-товарищам, побратимам воинским. Смотрит, чем те заняты. А воины ладят костры будущие, ветками еловыми прикрывают горки дров уложенные, с берестой сухой внутри. Ясно почему – передал гонец, спешащий в Славгород, распоряжение князево. И то – на одном очаге на тысячу голодных ртов еды не наготовишься…
Поели, жрец свою добычу на улицу вынес. В отхожем месте пристроил. Дождался, когда та дела свои сделала, забрал, в шатёр отнёс. Им угол выделили, шкурами отгороженный. Положил бережно женщину на лежанку, сам рядом лёг, согревая. Коня дружинники обиходили, накормили, напоили. Отдыхай, Путята. Не скоро ещё придётся так спокойно путь держать… Утром поднялись – еда уже готова. Повар ночной постарался. Накормил скво, даже крошечный кусочек мяса ей дал. Съела, и опять уснула. Проспала до следующей заставы, а там – как на предыдущей. Встретили, накормили, напоили, коня обиходили, даже Беззубому мяса нарезали мелко-мелко, поскольку псина жреца всем известна, ешь, пёс, радуйся жизни… А там и Славгород раскинулся привольно, широко, свободно! Улочки прямые, ровные, ведут все к Детинцу, на холме стоящему, стенами высокими опоясанному. Там у Путяты дом. В самом сердце города. Выделили ему князья место для избы, да общиной и построили. И амбар есть на дворе, и скотный двор, все постройки, славянскому хозяйству крепкому положенные. Только вот пустые. Один-одинёшенек Путята-жрец живёт, кроме лайки беззубой нет у него никого, и ничего. Правда, когда дома хозяин, то всегда полна изба гостей: и
– Здравствуй, дядя Путята. Меня тятя [61] прислал, супруге твоей помочь обустроиться.
– Вовремя ты, солнышко. Спасибо тебе за доброту, за ласку. Мне в обратный путь уже пора, а ты, пожалуйста, присмотри за ней. Хорошо?
Снова девочка поклонилась, ей всего-то десять годков, а уж умница-разумница растёт, рукодельница. Выпрямилась, посмотрела на скво, спросила:
– Какого ты племени?
Та смотрит удивлённо, ничего не понимает – вроде бы такая же, как она, а одета не по их обычаям, по чужим. И говорит свободно на чужой речи. Ведёт себя не как скво положено, а как у белокожих. И общается с её хозяином, как равная. Что за чудо? Ответил всё же, что из тускарора происходит, а зовут её Чепи, Дух Лесной. Кивнула на те слова девочка в одеждах незнакомых головой, улыбнулась, потом к Путяте кинулась, прижалась, ласкаясь:
61
отец, (старославянс.)
– Дядюшка, утром обоз пойдёт с воинами. Поезжай с ними лучше. Что ты один, да один? Отдохни с дороги, скоро тяжко тебе придётся, снова столько народа на ноги поставить нужно будет?
Погладил жрец ласково девочку по голове – добрая душа растёт. Ласковая. Кому то повезёт в будущем… Задумался на миг, кивнул согласно. Просияла Иси, улыбнулась ласково. Смотрит скво, ничего не понимает – что творит этот ребёнок, а девочка вновь на понятном ей языке заговорила:
– Там баню истопили, дядюшка. Желаешь с дороги помыться? Попариться?
Знает, чем слава уломать. Давно уже тот косточки свои не грел, всё в походе да в поиске. Совсем уж было собрался идти. Да спохватился – не один же он теперь, но девочка верно всё угадала, молвила:
– Иди, дядя Путята. Сейчас мои мама с подругами придёт, мы твою Чепи в женскую баню отнесём, отмоем, да назад принесём.
Ну раз так… Вынул мужчина бельё чистое и одёжу из сундука, набросил сверху тулуп, пошёл в баню, как сказано… Хорошо! Стены жаром пышут, веники спину охаживают, словно сбрасываешь с себя всю усталость и грязь накопившуюся… Попарился, кваску холодного в предбаннике выпил, на ржаном хлебе настоянном, вкусном до изумления, вернулся домой, благо, идти всего ничего было. В доме лишь Иси сидит, дожидается. Вскочила, когда дядя пришёл, показала глазами на ложе – там спит скво под одеялом пушистым из шкуры медведя, уже в рубахе белой, вышитой, высовывается кусочек ткани из-под серебристого меха. Едва ли не блестят чистое тело и волосы. Поблагодарил Путята девочку, договорился, что присмотрит она за женщиной его, пока он в отъезде будет, проводил на крылечко. Прижалась девочка ещё раз на прощание к нему, убежала. Только слышно как поскрипывает снег под ножками лёгкими. Вернулся жрец в дом – лишь ровное дыхание слышно. Спит тускарора крепким сном. Постоял мужчина возле ложа, подумал. Улёгся рядом, накрылся один одеялом. Уснул сразу же. И встал рано утром, чтобы с воинами да обозом санным закончить эту проклятую войну поскорей. А когда уходил, смотрит – уже спешит оленёнок к его дому, торопится. Хочет успеть попрощаться с дядюшкой. Успела. Ткнулась носом в живот жрецу, тот её по волосам погладил, полез в карман, выудил кусок твёрдого сока сладкого, в рот сунул. Помахал рукой, когда на санях сидел, что в голове отряда шли.
– Я скоро вернусь!
Крикнул на прощание и улыбнулся ласково… Долго Иси стояла, смотрела, как уплывает за холмы обоз медленно. Сто саней, семь сотен воинов пошли. Почти вся сила ратная. Да не меньше и здесь осталось. Что ни житель в граде – всяк воин, каждый умеет в руке не только топор да мотыгу держать, но и мечом махать обучен. Так что не страшно. Зато война, наконец, закончится… Вздохнула девочка, в избу вошла. Скво на локте приподнялась, проснулась, как дверь хлопнула, смотрит на неё удивлённо. Что делать то? Некуда деваться. Пообещала ведь дядюшке присмотреть за Чепи. Значит, придётся… Села напротив, спросила:
– Голодна? Есть хочешь? Тогда поднимайся. Будем учиться.
Та попыталась вылезти из-под медвежьего одеяла, выкарабкалась, встала босыми ногами на деревянный, из досок пиленых, да скобелем чищенных, пол, Ахнула удивлённо. Впервые ведь… Осмотрелась с любопытством – вчера сомлевшая с дороги была. А из бани её вообще принесли без чувств. Только сейчас и рассмотрела, куда попала… Волшебство!.. Стены из цельных стволов, очищенных от коры, ровные. Вдоль них лавки длинные, чтобы сидеть можно. Окна большие, в них вставлены пластины из светлого камня, что уличный свет пропускают. Стоит посередине типи нечто вроде лежанки из тёсаных ровно стволов древесных, изукрашенное. Девочка-гуронка на это ложе-не ложе показала, произнесла слова на незнакомом языке, потом на родной речи сказала:
– Повтори.
Чепи попробовала, Иси поправила. Опять попробовала – почти получилось. С третьей попытки совсем правильно вышло:
– Божья ладонь… А что это?
– Так мы называем помост для еды. Ладонь Маниту щедрую, еду нам дающего…
…Скрипит снег под полозьями широкими, идёт обоз к последней заставе воинской, перед лагерем четырёх племён расположенным. Шагает колонна воинская. Семь сотен воинов, закованных в сталь. Но не ратная работа ждёт дружину славянскую. Другая. Может, печальная, может и радостная. Всяко повернуться может. А если ошибся жрец? Что тогда? Сойдутся в сече люди, окропят алой кровью снег белый, и исчезнут племена. Останутся лишь те, кого сильные на смерть изгнали, да только не получилось – выжили они… За три дня дошли, как и ожидалось. Разбили шатры, палатки, отдохнули с пути. А на утро четвёртого дня начали задуманное в жизнь воплощать: вырубили шесты длинные, словно праздник Ярилин собрались встречать. На шесты те, на перекладины, развесили хлеба, мясо, яблоки сушёные, маис, тыквы, захваченные у меднокожих ранее. Потом двинулись к стойбищу последних живых. Подошли близко совсем, а там и не шевелятся. Ни дозорных нет, ни постов тайных. Собаки молчат – давно их съели уже. Кого не съели – те к лагерю славянскому прибились. Белые их не гонят, не обижают, иногда подкармливают, но к себе не берут. Так стаей и бродят вокруг заставы белокожих. Одно время их волкодавы огромные славов повадились гонять, да быстро та забава им приелась. Больше внимания на лаек мелких не обращают. Считают ниже своего достоинства громадные псы мелюзгу всякую обижать. Но сейчас все собаки в лагере славянском остались. Не пожелали хозяева, чтобы те с ними пошли. Не нужна сейчас людям помощь звериная. Позже она потребуется… Выстроились славы на льду. Ждут. Луки наготове. Меднокожие на такое расстояние стрелу докинуть не смогут. А вот славянскому оружию оно не помеха. Как раз самое оно… Воткнули в снег шесты с едой, вышел вперёд Путята. Развёл руками в сторону, воззвал к Богам своим. Подул ветерок слабый, от дружинников к дому длинному, под снеговой крышей угадывающейся, да вигвамам запорошенным. Следов то и не видно. Почти не ходят меднокожие. Всё свою силу берегут, только для чего, спрашивается? Дует ветер, несёт запахи необычайные, уже почти позабытые прямо к становищу. И вдруг зашевелились там, послышались голоса возбуждённые, дрогнули шкуры на входах жилищ, посыпался снег с покрышек кожаных… Вышел на свет белый первый воин из островерхого конуса вигвама, вылез в снегу весь из дома длинного человек. Три… Десять… Двадцать пять… Не видят они врагов. Лишь шесты перед ними с волшебной обильной пищей, словно во сне дурном: маис! Тыквы! Мясо! Мясо!!! И рванулись было к еде, да мгновенно остыли горячие головы, когда вдруг стрелы огромные, чёрные, перед их ногами в снег вонзились, затрепетали опереньем цвета воронова крыла. Вздрогнули, спохватились, тогда только увидели ряды воинов, блистающие на солнце металлом. А ветер, жестокий ветер, несёт к ним запахи, от которых ум помрачается… Не выдержав, сел один из воинов на снег, завыл, словно волк, раскачиваясь из стороны в сторону, зажимая свои уши руками. Все стоят, слюну глотают, давятся. А белоликие издеваются, размахивают лепёшками, тыквами трясут, потом сами есть принялись: чавкают громко, рыгают сытно! Мутится рассудок у краснокожих воинов, тьма появляется перед глазами… Не выдержала скво мучительного зрелища, шагнула к врагам. Первый раз шаг сделала, второй… Не стреляют страшные люди. Словно не видят. Нет, видят! Просто внимания не обращают. Бредёт женщина по снегу, шатается, из последних сил себе путь пробивает. Добралась. Не стали её убивать. Стоят, смеются, словно собаку дразнят – поднесут к носу кусок мяса, а когда та пытается поймать, отдёргивают. Разрыдалась скво, на колени рухнула, руки перед собой скрестила в знаке подчинения. Сразу смех и глумление прекратилось. Вышли двое славов, подхватили под руки, подняли с колен, увели в глубину строя. Что с ней делают – не видно за могучими телами. Пуще прежнего
Враги веселятся, издеваются над голодными, у которых уже ум за разум заходить начинает. Потом расступились белокожие, показали – сидит скво на шкуре, перед ней – еда!!! И есть она, и никто не отбирает у неё пищу. Жадно рвёт руками лепёшки, кидает куски в рот, глотает, почти не жуя. Хорошо всем видно. Просто на диво! А ветер… Ветер!!! И уже рвётся через снег вторая скво, третья… Не убивают, видно, женщин чужаки! А значит, есть надежда насытиться! И – выжить! А если захочет враг взять их как женщин – пускай! Если не смогли мужчины их племени защитить своих скво, значит, недостойны они продолжать род! Не должны рождаться у них дети! Ибо только сильный может позволить себе иметь потомство! А славы – сильны! Высоки они, могучи! Обладают знаниями и умениями великими, не боятся они холода и морозов, не страшны им длинная голодная зима – вон сколько у них еды! Еды!! Еды!!! И идут скво, тащат совсем ослабевших, помогают друг другу… Не обманули белокожие. Оправдали надежду на чудо. Подхватили мужчины женщин, отнесли за строй. Прикрыли своими телами от слабых мужчин. Расстелили шкуры бизонов на снегу, развели костры небольшие, усадили женщин в кучки вокруг огня, дали им пищу, накормить иссохшие желудки… А запахи… Запахи!!! Они сводят с ума, дразнят… И воет тот, который раскачивается на снегу. Совсем разум потерял, отобрал его дух и силу Маниту. Не посчитал достойным быть воином! А может, и прав белоликий колдун, когда говорил на Совете Племён, что его Бог – Перун, стал отцом Бога краснокожих, издревле эти края населяющих, и теперь нужно молиться ему? Взвыл ещё раз сумасшедший, вдруг отшвырнул в сторону копьё своё, лук отбросил, томагавк боевой, пополз на четвереньках к славам, ничего не видя кроме маиса, на шесте раскачивающемся дразняще… Подполз, почти ухватил вожделенную пищу, да вдруг словно очнулся, уперевшись лбом в стальные сапоги слава. Обожгла его кожу ледяная сталь. Привела в чувство. Вздрогнул воин. Пришёл в себя. Смотрит на длинный нож в руке врага, сверкающий смертью на солнце. И одновременно на те початки маиса, что привязан к шесту. А враг стоит, улыбается, мол, что выберешь, воин? Смерть или жизнь? Покинула смелость воина мохаука. Ушёл навсегда в неизвестные дали его дух. Лишь два желания у него – еда и жизнь… Поднимается с четверенек воин, становится на колени, скрещивает перед собой руки. Он сдаётся. Он просит пощады… Позор!!! Неслыханный, и не виданный доселе среди Племён! Опущена его голова. Он уже не смотрит ни на славов, ни на еду, ни, тем более, на своих соратников… Теперь он не воин. И не мужчина. Ни одна женщина не ляжет с ним, чтобы родить от него детей. Проклятие и бесславие падёт на весь его род. Слёзы, опять же неслыханное дело, беззвучно ползут по впалым от голода щекам, но в руки ему вкладывают кусок мяса… Мяса!!! Большой, ароматный кусок жареного мяса бизона!!! И мгновенно уходит стыд, исчезает его горе. Рвёт остатками зубов человек пищу, глотает… Уходят тупые ножи. Резавшие его желудок, ссохшийся без пищи за те дни, что прошли с момента ужасного бега от прохода на Великие Равнины, когда славы швырнули с небес негасимый огонь… Он ощущает тепло от еды, силу, вливающуюся в его тело… И понимает, что теперь будет жить… Просыпаются другие чувства… Поворачивается голова, и едва не кричит воин от удивления, потому все, кого он знал по последнему стойбищу, уже стоят перед славами на коленях со скрещёнными руками подчинения… И с горечью приходит осознание того, что больше нет союза Пяти племён, возжелавшего съесть больше, чем влезет в рот. И проклинает бывший воин, а ныне – раб, тот день, когда вождь его согласился помочь в несправедливой войне… Ибо свободны теперь пять мест у Костра Совета Племён. И нет больше ни сенека, ни каюга, ни онондага, ни мохоков, ни тускарора… Сбылись слова Вождя Белоликих. Сбылось пророчество зловещее их колдуна… Дружинники не церемонились с пленными. Накормив, мужчин заковывали в цепи и пристёгивали к длинным верёвкам из китовой кожи. Женщин вели так. Правда, кое-кого пришлось тащить на спинах. Благо, недалеко. До заставы. Там уже вовсю горели костры в шатрах, ждали победителей. Но ослабевшие люди не могли двигаться быстро,
как воины, тем более, что славы были на лыжах. Словом, пока добрались до заставы, времени ушло много. Но уже готово было горячее, и пленников вновь накормили. Женщин уложили спать под полотняными крышами палаток, мужчин – прямо на снегу возле костров, выдав им по паре шкур, чтобы накрыться. С утра растолкали и тех и других, снова накормили. Скво погрузили на сани, рабов-мужчин погнали своим ходом. В обед, поскольку шли пешком – снова кормили. Правда, на ходу, выдав по куску варёного мяса и хлеба. Воду выдавали славы, идя вдоль цепочки пленников, прикованных к длинным толстым верёвкам, поя каждого из деревянных кружек. К вечеру добрались до второй заставы. Оставалось два дня пути до Славгорода. Так что переночевали, позавтракали горячим, двинулись дальше. С дружиной и пленниками уходили и те, кто содержал бывшие лагеря. Война окончена. Так что теперь не нужны заставы. По крайней мере, до весны… И шли колонны рабов, сопровождаемые закованными в сталь воинами, легко скользящими на лыжах, с улыбками на лицах. Ведь они – победили! Уже который раз…Глава 24.
…Пир по случаю победы закатили знатный: три дня веселился Славгород! Не обидели и пленников – выдали по чаше мёда стоялого каждому. Горечь плена запить. Скво расхватали холостяки – их в граде всегда больше, чем женщин. А те и рады – станут с настоящими воинами жить, рожать им детей! Эти не предадут, не склонят свои головы за маисовую лепёшку. Когда отшумело празднество, снова горожане за обычные дела принялись. Рабов пока откармливали, давали время сил набраться. А уж куда их пристроить – продумали заранее. Пока снег лежит – на лесоповал. Заготавливать дерево, да возить его в град, на мельницы сушильные и доскотёрные. Нужен флот Славгороду. Ой, как нужен! И людей доставить из родных краёв, и возить руды да горюч камень с рудников северных, когда Озёра великие вскроются ото льда. Да можно будет после возвращения из Арконы Благословенной послать корабли на Полдень, где пуэбло и навахо станут ждать уговоренных товаров, торговля – лучший способ завести себе союзников, убедить сомневающихся в том, что мир куда выгодней и лучше войны. Особенно, с такими врагами, как славы. Да и домницы нужно строить новые, поскольку металла куда как больше нужно теперь – ведь все племена захотели и котлы купить, и ножи, и топоры. А наконечников для стрел вообще требуется без счёта – видимо-невидимо! По осени, когда луовераны с иннуитами на рынок явились – вообще почти всё выгребли из закромов общинных! Злата привезли едва ли тысячу пудов. Уж не знали князья, чем рассчитаться, но кое-как выкрутились. Словом, расстались довольными опять обе стороны. Все рассчитывают на дальнейшую торговлю. Луовераны привезли и сведения о своих землях. Опять чертёж на тюленьей шкуре выделанной. По рисунку выходило, что начинается их земля на другой стороне тех краёв, что славы осваивают. И тянутся те земли далеко к Полудню, откуда начинаются острова в море. Храбр увидел, снова загорелся походом, да хорошо, что у него жена разумница. Хоть и родом из диких тугар необузданных. Отвесила Йолла мужу подзатыльник, не чинясь, ткнула едва ли не носом в то, что ещё первая задумка не выполнена, на Полдень с другого края материка пройти, а ты уже опять неведомо куда собираешься! Притих витязь – верно жена говорит. Сначала одно сделать надо, потом другое. Тем более, что есть два племени, которые уже торговать готовы. И товары для них приготовлены. Согласился, что этот поход куда нужнее граду, чем новый. Тем более, что края там вовсе неизвестные, и не ясно, что там найти можно. К тому же высказал свою другую задумку – поскольку сейчас война закончилась, а, по словам пленных и гуронов, земли вокруг принадлежащие им раньше, теперь к славам перешли, то нельзя ли послать будет отряд воинов, как снег сойдёт, разведать пути сухопутные до моря по ту и другую стороны Озёр? Ведь если удачны будут поиски, и расстояние окажется не таким большим, то можно будет основать малые грады на берегах бухт удобных, и строить корабли прямо на местах. Да и зиму хранить там же под охраной. Ведь если, скажем, путь до берега даже две недели на лошадях займёт, то всё-равно будет куда короче, чем подниматься в верх по Озёрам, затем плыть по реке, пересекать Море Ледяное, и потом лишь, обогнув Зелёные Земли, гнать лодьи к родным берегам. К тому же, по словам иннуитов, да и сами воины убедились, что вдоль берега идёт течение сильное морское на Полночь, а значит, будет и оно подгонять кораблики к дому. И вот ещё время на чём экономить станут – уходить от новых градов станет возможным не дожидаясь, пока Море Ледяное ото льдов вскроется! Пока лодьи до Арконы, али других мест доплывут, да свои дела сделают, и назад пойдут – по любому льды из того места уйдут, и можно будет либо прямо к Славгороду выйти на них, по реке, да по Озеру, либо спуститься дальше течения на Полдень, и пристать к новым градам, а оттуда уже обозами, либо своим ходом до дома… Йолла поначалу опять вспыхнула, но выслушав, успокоилась сразу – уж больно разумные вещи её супруг предлагал. Доброе дело затеял старший воин. Очень доброе! На том и постановили на Совете, что после окончания войны состоялся сразу же. Пока Крут в Аркону пойдёт – пошлют отряды малые на Восход и Заход, пусть пройдут до моря-океана по обе стороны, промерят пути, разведают дороги, найдут места подходящие, чтобы грады новые основать. Порадовались князья – хорошего они себе воеводу нашли. Головастого! Соображает парень на диво! Далее ещё вопрос решили, с рудниками северными. Постановили основать там поселения малые, постоянные, и добывать руды нужные и горюч камень не только в тёплую пору, но круглый год. Иначе просто не смогут славяне выполнить все заказы племён, прослывут лжецами и обманщиками. А надо такое людям? Нет, конечно! Нужно будет и дороги прорубить – просеки, чтобы зимой, как станут воды озёрные и речные, санным путём возить добытое в град. А потом ещё поразмыслили и сообразили, что так же нет смысла везти всё сюда, коли можно на месте печи плавильные построить, и сразу на месте плавить руду, перегонять её в сталь, и везти в град уже готовые слитки на переделку кузнецам! Подивились – чего раньше не додумались. После сообразили – те земли ещё племени новому не принадлежали. Вот почему. Работали то там украдкой, можно сказать… Спохватились с отрядами, которые пути к океану пойдут разведывать, ещё и рудознатцев послать. Пускай смотрят по дороге земли новые, глядишь, ещё что полезное для общины встретится… Летят дни, слово сокол сизокрылый, мчаться месяцы. Отшумели метели лютеня [62] Прошёл Капельник [63] , наступил Цветень [64] . Вышли в поля люди, поднимают землю целинную, копают гряды под огороды, сеют рожь, пшеницу, злаки вкусные, и старые, и новые. Тыквы посеяли, репу, горох, маис посадили. Старики, что на смерть отправлены были соплеменниками, ничего не утаили, отплатили за доброту, за ласку, с которой приняли их славы, рассказали все секреты возделывания, показали, что и как делать нужно, чтобы налились соками початки, дали зерно сладкое, сытное. Кое что и улучшили славы: не стали вручную мотыгами да тяпками землю рыхлить. Зачем зря пот проливать, коли можно поднять борозды плугом стальным об остром лемехе с отвалом? Тянут его туры ручные, усталости не чуя. Погоняет пару быков мальчонка смуглый в рубашке белой до колен, без штанов ещё. Мал золотник, а при деле! На ристалище воины мечами звенят, учатся. Нельзя без меча дня прожить, не позвенеть хотя бы час, пусть и каждый миг сейчас дорого, потеряешь сноровку, навык – сложишь голову в первом же бою. Потому и, когда сделаны все дела за день, скотина напоена, накормлена и обихожена, да в стойла поставлена, выходят мужи в поле, звенят мечами булатными, мечут стрелы в цель, да копьями бьются тупыми. Составляют тройки боевые, отрабатывают слаженность в битве. Всякий мужчина в общине – воин. Это – Закон. А среди белых торсов и медные мелькают, то гуроны, в племя принятые обучаются незнакомому ремеслу, но нужному. И подростки так же учатся, и даже девы племени. Не даёт им покоя умение Йоллы-тугаринки, жены Храбровой, упросили её обучить их стрельбе из лука. Почему не мужчин? Так доказала супруга витязя, что не уступит никому из мужчин ни в седле, ни в бою. А её наука больше женщинам подходит, чем мужская. У мужей всё на силу, да на сноровку мужскую рассчитано, а у неё искусство боевое для жёнок приспособлено. Да и легче девам между собой уговориться, чем к мужьям идти, а ну как поднимут на смех? Скажут, прялкой лучше занимайся, да печкой, не твоё это дело, долговолосая, стрелы в цель метать, да саблей вострой махать. Иннуитки в первых рядах. Они вообще заводилы. Как с первого посева начали песню петь перед посевом, так и прижился этот обычай в племени новом. Теперь каждую весну выбирают славы самых красивых дев, и те пляску Плодородия исполняют на Первом поле, потом обходят остальные процессией. И родят поля, как не дивятся самые недоверчивые, на диво. Мастера корабельные своё дело исполнили. Построили не двадцать лодий, а двадцать пять, и рассекают теперь двулодники глади озёрные, учатся экипажи их манёвры исполнять, строем ходить, да действовать вместе с бою. Обучаются дружины корабельные науке морского боя. Измыслили и построили ещё мастера и другие корабли, грузовые. Чем на морских лодьях руды и металл возить, можно построить корабли специально под озеро рассчитанные, и чисто под груз. Вот и закачались на воде громадины дощатые, благо мельницы доскотёрные круглые сутки доски пилят, с плоскими днищами. Насыпай туда руду, горюч камень, паруса вздымай, и вперёд. Волны большой на реке да на озере нет. С морскими штормами не сравнить. Так что в самый раз плоскодонные баржи для пресных вод. И строить их куда как легче. Почитай, ящик сколотил квадратный, и плыви. Лето отходишь – все труды окупятся. Можно на дрова пускать, если износ большой, а на другой год новые строить. А что велики они, так не один человек строит, почитай, вся община. И дымят домницы новые, прямо на рудниках заложенные, плавят руду, выдают на свет крицы готовые, которые в град на баржах новых плывут, кузнецам на радость. Построили на местах добычи селения – дома длинные, в них и рудокопы из пленников живут, и мастера. Последние, правда, меняются. Семьи им взять с собой не разрешили, уж больно там климат суров. Детям тяжело переносить. Ну а рабы… А что – рабы? Объявили им победители славяне, что пять лет пройдёт – отпустят их на волю. А там пусть сами решают, кто останется при них, а кто пойдёт искать новое племя и новые земли. А коли захотят жить вольно, но на прежних местах, то пусть клятву принесут, что вреда чинить не станут, и будут дань платить. Сразу велели не говорить ответа, поскольку слушать не собираются. А тем более – исполнять. Пусть сначала срок свой отработают, сколь дадено им. А коли будут лениться да лодырничать, уж не обессудьте – ещё добавим… Кормят хорошо. Одежду дают. Хоть и непривычную, но добротную. Голодом не морят, не обижают зря. И впереди – свобода и воля. Так чего не поработать? Лишать человека надежды не любят славы. И слово своё держат. Все убедились. Посовещались между собой пленные, решили честно трудится. А решать, что дальше делать, уж когда время настанет. Потому и работают на совесть, без лишнего понукания. А заодно и учатся новым знаниям, перенимают потихоньку ухватки полезные у славян. И стада растут. Почитай, на каждом дворе теперь градском корова мычит, овечки бегают, гуси да куры шумят. А чуд лесной – так вообще прижился. Даже и щипаться больно перестал. Соберутся детишки разноцветные у какого-нибудь подворья, дразнят страшилку, забавно им глядеть, как у того нарост мясистый на лбу кровью наливается, как распушит тот перья, да начинает своей бородой трясти, с ноги когтистой на ногу переваливаться смешно. Потом зерна кинут, за обиду, уйдут. Тот клюёт, курлычет довольно, или жалуется, что не сам такой уродился, Бог Маниту его создал. Так за что дразнитесь, дети человеческие? С конями, правда, тяжело. Лошадь ведь, что человек, почти год приплод носит. Так что табун едва до двухсот голов вырос, и те стригунки [65] пока. Его ни в плуг, ни в телегу, ни под седло ещё рано. Гулять ему два года, самое малое, пока в силу войдёт. Зато туры верховые прибавляются. Ходят те, кому Дар дан, по стадам, приманивают дикарей, выбирают среди тех, кто уже при людях живёт, годных для дела такого. Измыслили мастера дел железных и доспех особый для быков, и для всадников их. Витязи поначалу не хотели на таких зверях ездить, боялись, что засмеют их. Да когда распробовали… Бык послушен на диво. Идёт под седоком, словно конь. Слушается и поводьев, и стремян. Мощь ощутимая так и дышит от тура. И бежит он хоть неспешно, медленней лошади, но зато дольше. И навьючить груза на него, если что, больше можно, да и доспех тяжелее, а значит, прочнее, можно изготовить. Значит, у наездника защита лучше. Да и ход у тура куда как ровнее, чем у всадника на лошади. Следовательно, стрелок из лука более меток. Куда ни кинь, а положительного куда больше, чем худого! И первые пятьдесят воинов уже обучаются и ищут новое в бое на турах могучих. Пробуют задумки разные, выбирают, что из конных навыков годно, а что – нет. И самое главное – рождаются дети. Растёт племя. Четыре года славы живут на новом месте, а уже ясно, что прочно их поселение, сильно семя, и велика сила. Не сгинут они теперь бесследно. А пронесут свой Род до скончания веков… И пришло время долгожданное, отходит флот Славгорода от причалов, держит путь в Аркону благословенную. Грозовик горит на белых парусах, символом града и нового племени. Режут воду, вздымая белопенные усы острые носы корпусов. Ощетинилась копьями дружина, сияя начищенными до блеска доспехами. Решили братья князья показать, что зря пожадничали жрецы Храма Святовидова, отреклись от братьев своих по крови. Пусть посмотрят теперь, каковы люди стали в новых землях, удавятся от зависти. Плывут с ними и меднокожие воины. Немного их, всего пятеро. Но увидят их впервые славяне в Арконе. Хотел было Крут и всадников на турах взять, хотя бы пару, да вот это князья не позволили – ни к чему секрет подобный выдавать раньше срока. Да при том непонятно – своих туров, что на Славянской земле живут, обучить седлу не удавалось. А здешние вот – привыкли. Может, хоть вид у зверей и одинаков, нрав разный? Вполне возможно… Ну а пока плывут корабли невиданные через синие моря океаны, а работах полевых перерыв небольшой выдался, можно и отряды видоков засылать к морям по краям новых земель славов. И двинулись всадники через леса и степи на Восход и Закат Ярилы Красного, путь держа до самого синего моря…
62
февраля
63
март
64
апрель
65
жеребята
…Не спится Путяте-жрецу. Не лежится на ложе удобном. Вроде месяц не был дома, пока заканчивали войну, да вели пленников в град. А вернулся – и не узнать жильё. Чисто всё, вычищено, вымыто. И посуда появилась незнакомая, и печь не остывает, топится постоянно, а потому не дымит, не коптит, чисто выбеленная мелом. В сараях да овинах жито и репа лежат, связки грибов сухих, да маиса, лука и чеснока. На дворе птица бегает, овечки две в стойлах блеют, корова тяжёлая приплода ждёт. Откуда что взялось? Обмёл сапоги меховые, снял, поставил. Одел ноги в постолы валяные, сбросил с плеч одежду пропотевшую, потом пахнущую. Налил воды, в вёдрах новеньких стоящих у печи, обмылся наскоро. Всё-равно сегодня в баню идти. Заглянул в печь – каша стоит с мясом, хлебушек свежий, тёплый, пирожки-шанежки сладкие, только испечённые. Откуда? И где… Додумать не успел – дверь хлопнула в сенях, а следом и в избу ведущая отворилась, шагнула через порог скво, в руках охапку дров тащит. Увидела мужчину дома, охнула, поленья из рук посыпались. Медленно подошла, поклонилась по славянскому обычаю, рукой пола коснувшись. Потом села напротив, руки на коленях скрестив, замолчала. Только губы дрожат мелко-мелко. Волнуется. Для жреца страсти людские, что книга открытая. По мелким, незаметным для другого приметам читает душу Путята. Чуть шевельнулся, подхватилась женщина, вскочила. Торопливо скинула с плеч шубку, оставшись в поневе и рубахе, сбросила с ног валенки, переобулась. Метнулась к печи, застучала мисками, спешит накормить мужчину. Наложила того, другого, третьего. Поставила с поклоном, хлеба отрезала, положила перед ним. Снова села, ждёт. Путята отведал – понравилось.