Красно Солнышко

– Потянем, братья!

– Гой Да!..

Крики умирающих, вопли краснокожих воинов, дико улюлюкающих свой клич, хруст разрубаемых костей и мяса, скрежет камня и кости о металл. Вой рассекающих воздух стрел и надсадное хеканье, словно у дровосеков, дружинников, рубящих сплеча. Стоны раненых… Брячислав, шатаясь и волоча за собой меч, двинулся к вышедшему из стены воинов высокому человеку в доспехе. Добравшись, стянул с головы шелом, кое-как просипел:

– Не такой встречи хотел я, брат… Но хвала Богам нашим, вовремя ты…

Гостомысл шагнул вперёд, и рёбра брата затрещали от объятий:

– Жив! Главное – жив!..

…Дым переселенцы увидели издалека. И сразу навалились на вёсла так, что те даже затрещали от натуги. Одновременно мужчины облачались в доспехи, торопливо извлекали из трюмов тулы с запасными стрелами, готовясь к бою. Едва дощатые корпуса лодий коснулись пристани, как с них бросились в бой первые ряды, чтобы поддержать своих, дать им хотя бы немного роздыху, оттягивая на себя следующий удар нападающих. Ну а тем временем прочие корабли закончили швартовку, и почти все мужчины ринулись в бой…

– Воды…

Прохрипел князь, и тут же в руки ему ткнулась кожаная фляга с прохладной озёрной водой. Сделал несколько глотков, пополоскал во рту, выплюнул. Чуть подождал, на этот раз выпил чуть-чуть. Потом спросил терпеливо ждущего брата:

– Сколько вас?

Тот горделиво ответил:

– Две тысячи. Сорок лодий.

– Две?!

– Две. Все семейные. Так что…

Договорить ему не дали. Из-за спин воинов вывернулось нечто визжащее, плачущее, бросилось Гостомыслу на шею, начало торопливо, лихорадочно покрывать его лицо поцелуями. Младший князь деву не отрывал, только прижал крепче к себе свободной рукой, стиснул так, что у той перехватило дыхание. Потом ответил на поцелуй, чуть отстранил, опустил на землю:

– Замуж пойдёшь ли за меня, девица красная?

Та задичилась, прикрыла заалевшее лицо рукавом длинной славянской рубахи, смущённо кивнула. А Гостомысл улыбнулся брату:

– Не дождалась меня Дубрава. И к лучшему, как я понял. Ладно. Веди людей в град, брат. Там говорить будем. И думу думать…

Навстречу братьям и воинам, возвращающимся с поля брани, вышли жрецы, прибывшие с караваном, глянули быстрым взглядом на заваленное телами убитых и раненых поле, багровое от крови, торопливо отдали распоряжения. Их городка заспешили люди, стали разбирать тела. Убитых складывали длинными рядами, раненых клали отдельно, на чистое место. Жрецы захлопотали возле них, делая перевязки, вправляя выбитые булавами кости. Гостомысл было дёрнулся, но брат удержал его:

– Нам миром бы всё порешить, брат. А воевать против всей земли – не потянем.

Тот утих, прижимая к себе идущую о бок Эпику. Понял. Брячислав добавил:

– Народу много теперь. Кто лодьи пусть выгружает, а кто тут поможет…

К вечеру скорбный труд закончили. Насчитали две с половиной тысячи убитых врагов. Раненых было едва больше сотни. Тяжёлых – немного. Но жрецы заверили, что выживут все. На всякий случай пленным связали ноги, но те не предпринимали никаких попыток бежать или навредить лечащим им служителям Святовида, молча глядя на неуязвимых для их оружия пришельцев с невиданно бледной кожей. Выставили удвоенные дозоры. Славянские волкодавы, приехавшие с хозяевами, свирепо порыкивали на охраняемых воинами пленников, да молча кружили вокруг города, который сразу вырос в несколько раз. Пока, правда, из-за шатров походных, но это ненадолго… Брячислав быстро пришёл в себя после битвы. Убитых не было. Зато поранены оказались почти все. В пылу боя люди не обращали на раны никакого внимания, охваченные бешенством сражения. А теперь и славянам пришлось обратиться к лекарям за помощью. Лечили наравне с туземцами, разницы не делали, и те, видя это, делали нужные поселенцам выводы… За день выгрузили скот, птиц. Пригнали в городок, поставили в новенькие, изготовленные загодя теми, кто оставался на зимовку, стойла. Что удивительно было для всех, собаки не тронули волков, живущих с людьми. Обнюхали, запоминая запах, но не сцепились насмерть. Те, впрочем, тоже агрессии к извечным врагам не проявили. Миром обошлось… Ночью почти не спали. Кто вернулся, делились новостями с остававшимися. Рассказывали, что нового в мире, оставшимся за Великим Морем… Храбр нашёл Слава сразу после битвы. Тот командовал требучетами, которых на всякий случай построили десять штук, и стрелки их этих орудий внесли немалый вклад в победу. Хотя и им досталось тоже. Небольшой отряд смог преодолеть частокол, и воинам пришлось сойтись врукопашную. Впрочем, вырубили краснокожих быстро, хотя некоторых из славян поранили… А теперь оба побратима сидели в новенькой избе Слава за богато накрытым Анканой столом, не меньше мужа обрадованной возвращением Храбра. Тугаринка, за долгий путь уже окончательно оправившаяся от раны, молча ела, бросая острые взгляды на славян и иннуитку, время от времени отвлекавшуюся на кормление ребёнка…

– Значит, сын у тебя? Рад, друже. Весьма рад.

– Ага. Парень. Первый, родившийся здесь. Ну, да ты рассказывай, что дома?

Тёк неспешный рассказ… Пока Слав не догадался спросить:

– А что супружница твоя молчит? Из каких краёв родом будет? Чьего племени? Что не наша – по облику вижу, несмотря на одёжу.

Парень нахмурился:

– Не жена она мне пока. Зовут – Йолла. А роду-племени того самого, что семнадцать зим назад Род Первых Волков под корень извёл…

Слав начал подниматься из-за стола. Молча. Страшно. Но побратим осадил его:

– Охолонь. Время прошло. И я тоже не забыл. Но вот, выбрал. Можешь – прости. Нет – расстанемся.

Парень снова сел, взглянул тяжёлым взглядом на тугаринку. Помолчал, потом вздохнул:

– Ежели так…

– Здесь, среди нас все роды живут. Все племена. И все – равны. Коли сможет она нас принять – станет такой же. Нет… Значит, не судьба. Но дева мне по сердцу, хоть и нравом дика, как рысь лесная. Не знаю почему – сразу глянулась, честно признаюсь. Надеюсь, станет мне женой по доброй воле со временем…

Слав вздрогнул, перехватив острый внимательный взгляд, брошенный тугаринкой на побратима, но промолчал. Потом, спустя мгновение спросил:

– А как ты с ней объясняешься?

Храбр неожиданно смущённо улыбнулся:

– Да как ты с Анканой поначалу. Знаками. Иногда, правда, приходится и подзатыльник отвесить, чтобы не кусалась.

Хозяин дома усмехнулся, потом обратился к Йолле:

– И не надоело тебе? Парень тебя хороший выбрал. Всё по чести делает. У князя, как вижу, на добром счету. Будет тебя любить, оберегать. Чего прикидываешься?

И Храбр ахнул, услышав обиженный ответ на чистом родном языке:

– А он меня спрашивал? Выкуп платил отцу? Увёз, не спросив…

Воин запальчиво выпалил:

– Да коли б я тебя не купил, давно бы померла, или тешились бы с тобой все, кому не лень!

Услышал в ответ не менее горячий ответ:

– Потому и жив до сих пор! Любого другого давно удавила во сне!

И замерла, когда он прижал её к себе и коснулся губ своими губами. Потянулась навстречу…

Рассвело быстро. Только-только туман сизый от Озера Великого на берег языками лохматыми полз, ан, уже истаял под лучами солнышка красного. Скорбное поле брани озарилось светом, выявив павшие тела, уложенные рядами. Люди копошились на стройке, благо работы предстоял непочатый край: первым делом укрепить град заново. Поправить расшатанный кое-где частокол, собрать стрелы, что на вес золота сейчас, оружие трофейное, да сжечь его, чтобы неповадно впредь было. Раненых врагов обиходить, да решить, что дальше делать с ними. Жрецы решили их излечить, да пристроить к делу – мало ли работы в граде найдётся? Лес заготовить, поле распахать, пни выкорчевать, да новые делянки расчистить. Даже необученным сельским работам рукам занятие подыщут. Ну и ещё кое-что – увидят чужие, что не обижают пленных, не казният их лютой смертью – глядишь, додумаются дела миром решать. Не хотят славяне на те же грабли наступать, что и на Зелёной Земле. Нет у них желания вновь истреблять всех. Ведь земля новая велика и обильна, и народу в ней, как выяснилось, множество превеликое. Просто измором возьмут те, кто жил здесь прежде, пришельцев новичков. Выжгут поля, скот перебьют, зверя лесного и птицу отпугнут, рыбу распугают. Что тогда, вновь уходить неизвестно куда? Вести жизнь кочевую, пока либо не перебьют всех, либо не потеряют славяне уклад свой и обычаи, превратятся в племя кочевое без истоков и корней… Не хотят этого князья. Не желают жрецы. Да и прочий люд так же думает…

Кое-кто из пленников краснокожих уже осваивается. Похоже, они, как некоторые дикие люди, доброту за слабость считают. Не понимают щедрости сердца и души победителей. Она ведь у славян отходчивая. Да, в бою воин земли Славянской суров, беспощаден, жесток и злобен. Но после сражения не зазорно раненому врагу воды подать, оставить раненого в живых, раны его перевязать. Но при условии одном – коли бился супротивник честно, подлых приёмов не использовал, людской мукой не тешился. Честный враг – честная битва. Ну, а коли преступил законы войны – не обессудь. Пока в могилу последнего ворога осиновый кол не забьют – не успокоятся… Так вот тут один из пленников вдруг ударил жреца, над его товарищем склонившегося, что тот ему солнышко застил… Ударил, на землю свалил, и смеётся. Нагло причём. Зубы щерит. А остальные ждут – что будет. Тоже скалятся. Но молча… Ну и не было ничего. Подошёл караульный, свалил посмевшего святителя Святовида обидеть на колени, а потом… Вопль дикий раздался, когда сверкнул серебряной молнией меч, и вывалились наружу потроха наглеца…

Спокойно воин вывернул рёбра рассечённые, да лёгкие наружу вытянул. Кровавый орёл. Лютая по своей жестокости казнь… И – как обрезало все улыбки, ухмылки. Притихли мгновенно пленники. Кое-где посерели от ужаса лица красные. Не привыкли они к подобному зверству. А жрец осенил знаком святым воина, да вновь за свои дела принялся: кому настой дать, лихоманку сбить. Кому повязку поправить или поменять. Спокойно так. Словно и не крутит глазами изуродованный человек рядом, не в силах молвить ни звука, не бьётся его тело, не хлещет кровь струёй, пузырясь на земле. Равнодушно, словом…