Красно Солнышко

Глава 4.

После сытного завтрака дружинники спихнули лодьи на воду, и вёсла вновь рассекли гладь моря. К обеду Путята-жрец подошёл к Брячиславу, идущему на первом насаде:

– Княже, Оловянные острова.

– Вижу.

Коротко ответил тот. Справа по борту показались в дымке меловые утёсы. Князь кивнул кормчему, тот переложил широкое рулевое весло, и слегка накренясь, лодья повернула к отвесным обрывистым берегам. Внезапно вперёдсмотрящий, находящийся на вершине мачты, засвистел, потом крикнул:

– Паруса впереди! Вижу парус! Спускают! Брячислав задрал голову, крикнул:

– Не потеряешь?

– Такого то урода?

Ответил вопросом на вопрос дружинник, и короткое неудовольствие на миг промелькнуло по суровому лицу князя, но он промолчал, просто отдал короткую команду:

– Добавить ходу.

Грохнуло чаще било, отбивающее ритм гребцам. Кормщик задрал голову, и сидящий на мачте воин указал направление. Некоторое время прошло молча, только плеск воды в борта, да шум белопенных усов, скрип уключин и гнущихся вёсел. На лице Брячислава появилась довольная ухмылка – большой грузовой корабль спешил изо всех сил к берегу. Пузатый, неуклюжий, с двумя высокими надстройками-башнями на носу и на корме. Там тоже гребли изо всех сил, паруса они спустили в тщетной попытке спрятаться, надеясь, что заваленная между скамей мачта поможет им затеряться среди блеска лазурной глади… А вскоре и донёсся звук барабана. Задающий темп надсмотрщик был либо неопытный, либо просто растерялся, хотя вполне возможно, что гребцы на «купце» просто устали от непосильного напряжения. Время от времени одно из вёсел не успевало за остальными, лопасти сталкивались, и корабль сразу терял ход на то мгновение, пока надсмотрщики не восстанавливали порядок. Напротив, четыре славянские лодьи шли ходко. Воины держали постоянный ритм, к которому привыкли за недели пути, а узкие корпуса легко резали воду. Брячислав вздел к небу свой меч, по этому сигналу первая смена, до этого сидевшая на вёслах, уступила места второй, уже облачённой в доспехи, и бросилась одевать снаряжение.

– Стрелки.

Четверо лучших бросилось на нос. Заскрипели могучие луки из турьих рогов, запели тетивы… Резкий хлопок по щитку, прикрывающему руку, оперённая стрела взвилась в небо, провожаемая взглядами… Есть! Вошла глубоко в борт вражьего судна. Но не пробила, хотя рабы на весле перепугались изрядно, даже выронили своё весло, отчего корабль вновь замедлил ход на несколько мгновений… Дружинники быстро внесли поправку в прицелы и… Первые тулы опустели за считанные мгновения – когда стрелок накладывал на свой лук пятую стрелу, первые четыре ещё шил в воздухе, и смертоносный град обрушился на купеческий корабль. Оттуда донеслись вопли, крики раненых, вёсла с терском столкнулись, «купец» окончательно потерял ход, и через несколько ударов вёсел лодьи настигли его. Взвились в воздух крючья, намертво сцепляя корабли. Ухватившись за канаты, дружинники с рёвом подтянули борта друг к другу. Сухой треск дерева… Звон лопающихся вёсел, которые чужаки просто не могли втянуть внутрь… Грохнуло о борт купеческого корабля славянское весло, и словно танцуя, лёгким быстрым шагом по нему пробежал Брячислав… Его встречали – короткая стенка воинов к металлических коротких доспехах, обнажающих бёдра, с прямоугольными длинными щитами, украшенными массивными умбонами, составили плотную стенку.

– Барра!

Непонятный, но явно боевой клич. Блеск коротких клинков и злых прищуренных глаз из под шлемов, украшенных перьями… Князь потянул из ножен второй клинок – римляне. Либо – англы. Как говорили в Арконе – Рим покинул Оловянные Острова, раздираемый набегами варваров-кочевников, отозвав оттуда войска на защиту вечного города… Ну, сейчас выясним… Его мечи взметнулись вверх – правый, готовый ужалить врага в любое место. Левый, прямо перед собой, наискось. А позади и рядом уже верные дружинники… Выстраивается клин, и воины словно не замечают, что вся палуба завалена тюками и бочками. Они словно проходят сквозь препятствия… Обманное движение, и острый взгляд замечает, как один из противников кривится от боли – знатные стрелки в дружине княжеской… И пятна крови на досках. Где же те, кого нашли славянские стрелы? А нашли, похоже, немало! Алые лужи ещё даже не изменили свой цвет. Правда, несколько дорожек уходят к квадратным отверстиям люков… Спустили под палубу? Выпад, отбив… Силён враг, силён! Едва не отсушил руку ответным ударом. Опытный воин… Да не учёл, что сталь на славянских клинках куда лучше, чем у него. Вскрикнуло перерубленное железо. Улетел куда-то за борт отсечённый ударом славянского меча клинок вражеского оружия. Но один из стены вдруг выбрасывает руку в жалящем смертельном ударе, и спасают дружинники, сразу тремя мечами пригвождая смертельное жало стены щитов к коже. Вскрик, ибо уже знает враг, что потеряна его рука навсегда. Обрывающийся в клёкоте, ибо из-за спин тех, кто рубится в первых рядах вдруг выпрыгивают другие, свежие воины, со страшной силой бьют в щиты, разнося стенку солдат… И замечает вдруг князь проклятый символ Распятого Раба на груди брони своего противника. Мгновенно каменеет лицо Брячислава, звучит страшная команда:

– Никого не щадить! Проклятые!

Лица славян искажаются ненавистью, и мечи вздымаются в верх с утроенной, учетверённой скоростью. Миг, и изрубленные тела защитников торгового судна уже лежат бесформенной грудой на палубе, густо залитой рудой… Воины бросаются в башни-надстройки, выламывают запертые двери. Слышны истошные вопли умирающих, отчаянный визг женщин… Тщетно, дружина не знает пощады. Христиане умирают один за другим, славяне не щадят ни женщин, ни мужчин… Всё. Остались лишь те, кто прикован цепями под досками палубы. Рабы, сидящие на вёслах… Двое воинов спрыгивают в низ, звенят разрубаемые бронзовые цепи. Щурясь от солнечного света наверху появляются существа… Ибо назвать из людьми у воинов не поворачивается язык… Их рёбра, кажется, сейчас прорвут кожу. Волосы спутаны и грязны, бесформенными клочьями свисают с голов. Многие полностью наги, редко у кого чресла препоясаны куском мешковины. Их глаза слезятся, а грудь сотрясается от кашля, рвущего внутренности. Рабы отвыкли от чистого воздуха, находясь всё время под палубой, в вони испражнений и гнили… Кое-кто крестится. Таких берут на заметку, но пока не трогают, просто отводят чуть в сторону от остальных. Лицо одного из освобождённых вдруг загораются радостью, когда он видит славянские символы на щитах воинов. Силится что-то сказать, но тщетно. Его горло душат спазмы, и тогда бывший раб делает некий жест… Жрец Путята, завидев это, молниеносно перемахивает с кормы насада на борт вражьего корабля, подбегает к освобождённому, не обращая внимания на грязь и вонь, исходящие от несчастного, подхватывает ходячий скелет и бережно поддерживая под руку, отводит его в сторону. Усаживает, срывает с пояса флягу с водой.. Раб жадно пьёт, потом начинает кашлять. Жрец терпеливо ждёт, когда у освобождённого кончится приступ… Наконец тот начинает быстро шептать нечто на ухо Путяте. Шептать, потому что нет сил говорить громко… Славянин выслушивает очень внимательно. Дружинники не на шутку заинтересованы происходящим, не забывая сортировать всё ещё поднимающихся снизу гребцов… Наконец жрец поднимается, подзывает к себе двух младших отроков:

– Отмыть и одеть. Но пока не кормить. Я сам.

Два молчаливых кивка. Плещет брошенное за борт ведро, набирая воду для мытья освобождённого, а Путята подходит к князю, что-то шепчет тому на ухо. Кивает в знак согласия Брячислав, и жрец скрывается в носовой башне. Потом возвращается, удовлетворённо кивает, возвращается на свою лодью – его ждёт освобождённый человек, которому очень нужна помощь. А князь суровым взглядом обводит кучку христиан, потом звучит короткая команда, и рабы летят за борт с жалобными воплями…

…Небольшой сундучок с золотом, ворох свитков. Куча тюков с тканями, заморские вина из неведомых земель. Тщательно запечатанный ларец с кучкой оправленных в серебро костей. Человечьих. Кости летят за борт, к ещё барахтающимся там живым. Серебро – в общую казну. Добыча невелика. Ну да ладно. Не за ней пришли славяне сюда, к Оловянным Берегам. Это так. Мимоходом.

– Что с прочими делать, княже?

– Брось их. Выживут – значит, так тому и быть. Проклятых среди них нет, и ладно…

…Слав вместе с Храбром суетятся возле спасённого, исполняя приказы жреца. Таскают воду из-за борта, обмывают страшно исхудалое тело. Обрезают длинные грязные волосы. Человек постепенно затихает в их ловких руках, и Путята хмурится было, но пощупав жилу на виске, успокаивается. Заворачивает спасённого в чистую шкуру, относит на нос. Тем временем лодьи отцепляются пузатого, но уже выпотрошенного судна, ударяет чистым голом било, и четыре корабля ложатся на прежний курс… Вокруг «купца» уже не видно плавающих и кричащих. Удары вёсел отправили всех, кто ещё был жив к этому моменту к морским богам. Жрец присаживается рядом с завёрнутым в шкуру человеком, на лице которого написано неземное блаженство, и они вполголоса начинают беседу…

…Долго ли, коротко ли, поднялся Путята, прошёл на корму, к князю. Отроки, как и велено, за спасённым приглядывают. Человек как человек. Лишь полосы у него на щеках. Непонятные. Словно бы в узоры складываются. Треугольники. Спирали. Квадраты. Чужак вскоре очнулся, взглянул на славян острым на удивление взглядом, но слова не молвил ни единого. Просто молча лежит. Набирается сил. Отдыхает. А тем временем насады начали курс менять. Огибают Оловянные острова. Уходят южнее, вдоль белеющих меловых скал. Весь день шли под парусом. По правому борту тоже земля показалась. Чужак её как увидел, заволновался. Одно слово вымолвил, да худой, словно у скелета рукой из-под шкуры выпростав, на второй остров указал: «Эрин». Знамо, так та земля называется… Но ночёвку к берегу не приставали. Остановились на глубокой воде, выбросив за борт плавучие якоря – запасные мачты, связав их тросом. Да сторожевых поставили вдвое против обычного. А поутру, едва рассвело и через туман утренний воду рассмотреть с бортов можно стало, дальше тронулись. Роса обильно покрыла всё, но вскоре ветерок высушил влагу, хотя одежда ещё долго волглой была. И так два дня. Питались всухомятку – разводили муку водой, делали болтушку. Мясо вяленое грызли. Так и перебивались, благо воды пресной вдосталь с собой ещё у франков набрали. Шли в тишине. Князья строго-настрого запретили лишние разговоры, и обычных шуток и подначек слышно не было. Словно тревожились о чём то братья-вожди. Опасались. На третий день Брячислав на берег взглянул, подозвал к себе Путяту. Тот тоже долго в зелёные берега всматривался, потом к чужаку пошёл. Опять о чём то беседовали, отроки ни слова из того языка, на котором речи велись, не поняли. Но, видно, жрец наречие неведомое прекрасно понимал, потому что вернулся на корму к князю, что-то тому нашептал на ухо. Брячислав головой кивнул, и отдал команду приставать к берегу… Подходящее место нашлось не сразу. Уж больно берега обрывисты были. Но потом отыскалась бухточка… Пятерых воев отправили на утёсы, что вплотную окружили небольшой песчаный пляж, в дозор. Остальные на берег сошли. И чужак с ними. За время, что на славянской лодье был он в себя пришёл, немного окреп. Путята между делом поведал отрокам, что сей чужанин – брат по вере славянской. Друид. А корабль тот – каторгой римской был. А чужанина солдаты римские отловили за Стеной, и служки Обрезанного Иудея поначалу хотели чужого жреца живьём сжечь, да, видимо, заступились Старые Боги, и отправили того всего лишь на каторгу, гребцом на корабль, где тот три года веслом ворочал… Подивились отроки лютости ромейской. На заметку взяли. Запомнили накрепко. Пытались расспросить чужака про веру в Обрезанного, но тот по-славянски слова не разумеет, а они его наречие не знают. Так что неудача их постигла. А жаль… Сутки дружина в той бухте лагерем стояла. Сушилась, ела горячее. А на второй день сторожевые сигнал подали – гости пожаловали…

…Храбр и Слав с удивлением смотрели на старцев в белых одеждах, украшенных цветочными гирляндами и посохами с растущими из тех веточками. Те вышли из дубравы, виднеющейся вдали, и неспешной походкой, но удивительно быстро подошли к дозорным. Те, предупреждённые заранее, препятствий пришедшим не чинили. Напротив, едва увидели, как те из лесу выходят, как тут же послали вниз сигнальную стрелу. И когда чужинцы к бухте, где дружина лагерем стояла, подошли, встречали одетых в белые одежды оба князя славянских, Путята-жрец, да спасённый славянами чужак. При виде своих родичей чужак склонил голову перед ними, потом на колени опустился, и каждый из пришедших касался рукой правой головы спасённого, что-то произнося на своём языке. Потом лишь к князьям подошли, но уже все вместе, приветствовали друг друга, как равные. Правда, каждый по-своему. Но зато не чужаки князьям кланялись, а князья перед ними головы гордые склонили…

…- Значит, Арторус и Мирддин перешли Стену?

Старший из друидов, которого кроме посоха отличал ещё и висящий на поясе небольшой золотой серп, утвердительно кивнул. Гостомысл переглянулся с братом, затем вновь задал вопрос:

– И помогают им в этом жрецы Распятого Раба?

– Проклятые Богами основали своё поселение неподалёку отсюда. В дне пути ваших кораблей. Аллоэль, холм Предков, осквернён этими исчадиями Богов Тьмы! Священные рощи они сводят на то, чтобы построить капища своему Проклятому Истинными. Воины, сопровождающие нелюдей, ловят наших братьев и сестёр, заставляют их пытками отречься от Старых Богов, а затем делают рабами. Строят заставы, прокладывают новые дороги. И повсюду – смерть! Людей жгут живьём, распинают на символах Иудея, топят. Им отрубают конечности. Воистину, невозможно представить то, что творят с народом жрецы Распятого! И мы молим наших братьев о помощи – изгнать проклятых Богами прочь! Освободить народ от чужой нам веры!