Красноармеец Горшечников

Под пыльной пальмой браво приосанился Дигорев, рядом из плетеного кресла пугливо улыбалась узкоглазая Танька - дочка старого ходи Ю-ю.

– Красивая, - вежливо сказал Гарька, возвращая карточку.
– Добрались, похоже.

Ночь спустилась на мир глухим пологом.

– Сюда, - тихо скомандовал Горшечников, скользнув за плетень.

Навстречу с лаем кинулись два лохматых кабыздоха. Дигорев схватился за наган. Гарька швырнул псам по куску сала, те приняли угощенье с благодарным рыком.

– Учись, Сидор!
– ухмыльнулся Горшечников.

Вертясь ужами, Гарька с Сидором пробрались сквозь лабиринт подсолнухов и мальв, заглянули в окна хаты.

За столом сидели кряжистый Сиробок, Петр Пасюк - начальник контрразведки Безносого, рыхлый, похожий на мирного бухгалтера. Вместо левой кисти - протез, затянутый в кожаную перчатку. Деревянные пальцы растопырены. Говорили, будто этими пальцами Пасюк выдавливал глаза пленным. Чернобородый есаул Ранкин разливал по рюмкам водку. Рядом брезгливо морщился на миску с варениками старый гарькин знакомый - напомаженный, франтоватый корнет Злоклятов: неровный свет отражается от бриллиантинового пробора, белесые усишки задорно закручены кверху. Когда-то корнет с Горшечниковым учились в одном классе армавирской гимназии.

Во дворе было шумно несмотря на поздний час, люди входили и выходили, бряцало оружие.

Гарька и Сидор взялись считать, но скоро сбились. Тогда пробрались на конюшню и пересчитали лошадей. Вышло пять дюжин. В отряде Севера после боев осталось сорок человек.

– Пулемет, - прошептал Горшечников.
– Давай доберемся…

Во двор, тяжело ступая, вышел Сиробок, подозвал псов.

– Эй, хлопцы! Кажись, лазит кто-то под окнами. Поглядите-ка.

Два бандита вразвалку направились к подсолнухам.

– Беда, - прошептал Дигорев.
– Пропадем ни за понюх табаку.

– Хватит панику разводить, - отшептал Гарька. В груди, как челнок, ходило взволнованное сердце.

– Давай задами и через бахчу, - распорядился он.

Вокруг хутора простиралась голая степь, кое-где пересеченная оврагами. Вдали виднелся темный холм. Красноармейцев не преследовали. Собаки взлаивали в отдаленье. Таинственный холм, до которого добрались Гарька с Сидором, оказался большой купой деревьев и кустарника.

* * *

– Передохнем, - сказал ободрившийся Горшечников, - и назад, в Чаплыжное.

– Пленных не нашли, - вздохнул Дигорев.

– Плохо, - согласился Гарька.
– Вернемся?

Сидор пожал плечами.

Они обошли купу и припали к земле: в тени деревьев неподвижно стояли люди, десятка два.

– Чего это они?
– прошептал Дигорев, глядя на застылые фигуры.
– Стой, куда!

Он чертыхнулся, поерзал по сухой колючей земле и пополз вслед за Горшечниковым, распугивая полчища долгоногих «кобылок».

Скоро они добрались до странного молчаливого строя.

Гарька поднялся на ноги. Позади глухо охнул Сидор.

Привязанные к кольям, стояли пленные. Смердела разлагающаяся плоть. Оловянные глаза блестели в свете луны, да только не все - чернели пустые глазницы у тех, над кем поработал лично Пасюк.

– Есть живые?
– спросил Дигорев.

Они двинулись вдоль страшного частокола. Живых не было.

Молча красноармейцы вернулись в село.

Услыхав о пленных, комиссар дернул щекой. Чернецкий выругался. Лютиков смотрел в стол и улыбался странной улыбкой, пальцы у него дрожали.

– Собирай людей, - велел Снейп Георгине.

Сонные бойцы, отмахиваясь от комаров, столпились перед хатой, в которой квартировал комиссар.

– Утром в бой, - выразил общее недовольство Хмуров.
– Зачем людей баламутишь, Север?

– Дело такое, - сказал тот и изложил результаты разведки.
– Освобождать некого, - закончил он.
– Пути у нас два: сидеть тихо и ждать Шмелева - в село банда не сунется. Или так: утром налетим на них и со всей нашей коммунистической яростью порубаем контру!

– Как бы нас самих не порубали, - вякнул кто-то.

– Струсили? Надо было дома за печкой сидеть!
– закричал Горшечников.
– Вся армия дерется, а вы решили под копну закопаться?!

Бойцы зашумели.

– Ты, парень, не ори, - сказал Хмуров.
– Дело тут ясное, надо идти в атаку. Однако как бы людей зря не погубить.

– Никто на войну не гнал, - отрубил комиссар.
– По доброй воле пошли.

– Если мы так оставим смерть товарищей, будем последними подлецами!
– рявкнул Чернецкий.

– Отомстить надо, - сказал Лютиков стеснительно.

Красноармейцы согласно загалдели.

– Шабаш, - закончил Север.
– Завтра на заре выступаем.

Утром отряд выстроился на улице. Бойцы сидели в седлах прямо, их лица дышали отвагой и жаждой мести. Отряд вылетел за околицу села, оставив позади разорванный собачий лай; с разгона промчались через обмелевшую реку.

– Товарищи!
– крикнул комиссар, осаживая Воронка.
– Нас мало, будем брать не числом, а наскоком!

Поднялись на пригорок. Снизу, с дороги удивленные крики - не ждали. Однако бойцы опытные, вмиг собрались, поскакали навстречу.

«За волю-ю-ю!!!»

Затрепыхалось по ветру черное знамя.

«За счастье народное!» - закричал слева от Гарьки Дигорев.

«Ура!!!»

Отряд дрогнул и пошел вперед, двигаясь все быстрее и быстрее.

Две волны лошадей сшиблись, заплясали молнии шашек над белой пеной папах.

Гарька пригнулся. Шашка свистнула над ухом и вошла в шею Дигорева, смахнув Сидору голову с плеч.

Горшечников закричал от ярости и горя, вышиб врага из седла, да поздно - Сидора было не вернуть.

Впереди, в гуще сражения - комиссар, рядом на белом коне Чернецкий. Кудрявая грива полощется по ветру, шея и под пулями не гнется - легко ей нести бесшабашную, недумающую голову. Бок о бок с ним бьется помполит Лютиков, зубы щерит по-волчьи, стекла пенсне горят кровавым огнем, маузер щелкает, как орехи, буйные казацкие головы.

Вынесся навстречу помполиту красноармеец Горшечников - уставилось черное дуло Гарьке в лоб.

– Это ж я, товарищ Лютиков!

Не слышит помполит. Подоспел комиссар, хватил помполита по руке - выстрел ушел в воздух.