Красноармеец

Я постепенно осваивался, меня сначала на кройку, две недели впитывал бесценный опыт, потом уже на шитьё, где и работаю по сей день. Чтобы все этапы знал, погоняли. Да, меня в портной цех отправили, не сапожный. Унты другие делали. А тут срочно всё остановили, и на плац. Зачем?! Я швы проклеивал, очень сложная и скрупулёзная работа, а тут всех во двор, где построили в три ряда. А понятно, снова добровольцев в армию отбирают, в штрафбаты. В августе уже набирали, и неделю назад, по три десятка согласных было. Что-то зачастили. Да и сейчас я с интересом смотрел кто ещё согласится. Нет, с их выбором я согласен, даже уважал его, Родину защищать надо. Сам я ни в какой форме, категорически не хотел на фронт. Моё мнение таково, навоевался. Хватит с меня. Почти тысяча немцев на счету, пусть кто побьёт этот мой неофициальный рекорд. Так что я никому ничего не должен, вон по рукам надавали и на зону упекли, ни за что, я жизнь свою спасал, так что пошли они. А вообще на фронтах положение тяжёлое, немцы снова несколько котлов организовали, Юго-Западный фронт почти весь сгинул, моя Шестая общевойсковая армия тоже, и уже вышли к Сталинграду. Что он им так прям глаза мозолит? Идут бои за город. Поэтому я и смотрел, как и остальные, с немалым интересом на тех, кто выходит. Уже десяток есть, но видимо всё. В последних наборах набрали, остальным и тут хорошо. Тут я и почувствовал мощный толчок в спину, от которого выбежал вперёд, сделав четыре быстрых шага. При этом потирая спину.

– Одинцов, - сообщил начальник лагеря, а вербовщик начал записывать.

– Идите к чёрту. Меня из строя вытолкнули. На х*ую я вашу армию и штрафбат вертел.

Развернувшись, я кинулся обратно. Крепкий такой заключённый, тоже из бывших фронтовиков, новенький, что меня и вытолкнул, пытался блокировать руку, но удар коленом в пах, а потом мощный удар лбом в переносицу, заставили его поплыть, но я успел ещё нанести несколько ударов, пока меня не оттащили. В горло ударил. Дважды. Удары смертельны, помрёт скоро. Меня им братки научили ещё в прошлой жизни, в девяностых. Применил всего раз. Теперь вот второй такой случай. Я такие подставы не прощаю. Однако не смотря на моё крайнее возмущение, что я не согласен, и мат, меня всё равно включили в состав добровольцев. Думаю, всё для этого и затеяно было, и этого урода подговорили, чтобы вытолкнул. Ну вот чую, что это так. Ну ему я отомстил, несколько часов и сдохнет, а вот со мной поступили не так как я хотел. У нас в колонии запрещены драки, сразу в карцер, однако ничего подобного, включили в группу добровольцев. Ну точно дело не чисто. Подстава и есть. Вообще колония наша шик и блеск, спокойная. Да, работаем много, с шести утра, до семи вечера, перерыв час на обед, но и план всегда выполняем. Правда, начальник лагеря установил порядок, тем кто выдаёт больше готовой продукции, увеличивают пайки. А кормят не густо, хорошо речка под боком, выручает, много рыбы. А с дополнительными пайками жить можно, поэтому таких желающих хватает. Ну мне это не надо, я выполнял точно по плану, был в середнячках, а подкармливался из своих запасов. Ни с кем в бараке или у рабочего места не сошёлся, опера, что пытался вербовать, послал, но мягко, так что особо общительным не был. Да и не надо мне этого. Срок мой выйдет в сорок седьмом, вполне нормально. Так я был в предвкушении тихой и безмятежной жизни в колонии, и до окончания срока. Даже особо и на УДО на рассчитывал, так досижу. Припасов как раз и хватит. А там на волю с чистой совестью, куда-нибудь на юга, где и устроюсь. Ещё пока не решил, дожить надо. А тут такое. Оно мне надо? Оно мне совсем не надо, но под прицелами часовых чёрт с два дёрнешься. Пожить-то хочется, и тут в колонии, а не на передовой.

Когда отбор закончили, всего двенадцать добровольцев и я, тринадцатый, то вербовщик встал перед нами и начал зачитывать список, пофамильно. Когда дошёл до меня, я сказал:

– Я против. Вы отбираете добровольцев, а я ни разу не доброволец.

На это вербовщик не обратил внимания, а я получил тычок прикладом от охранника. Вот так закончив, нас повели к выходу, там в машину усадили, думал пешком поведут, надеялся, что утеку. Однако доехали до вокзала, где нас и высадили, тут эшелон стоял, кроме нас ещё в городе собрали три десятка добровольцев. Тут у Казани не одна зона, точно не знаю сколько, но есть. Нас всех в одну теплушку, места на хватало на нарах, некоторые на полу спали, я под нары залез, не подумайте чего, уберу часть пола и утеку. Однако двери не успели закрыть, начали окликать мою фамилию. Откликаться я и не думал, лежу себе, жду отправления. А этот не унимается. Приказал выгнать всех наружу. Я маленький кусок доски в стене убрал, как будто сучок вытащил, и глянул, и тут оцепление, а световой день, фиг сбежишь. Поэтому вагон я покидал последним, с хмурым видом пристроившись в конце строя. Капитана, что меня окликал, всматриваясь в лица, я игнорировал. Тот явно меня в лицо не знал. А паиньку строить уже не надо, бежать собираюсь, теперь-то уж что. Эх, надо было того урода, что меня вытолкнул, заточкой, как швейной машинкой быстро нанеся удары, и не выживет и меня оставят. Правда, срок прибавят, но не страшно. Не догадался. Впрочем, тот всё равно помрёт. Видимо капитану указали на меня и тот подошёл, спросив:

– Заключённый, почему не откликаетесь?

– Глухота у меня. Избирательная.

– Выйти из строя.

Сделав два шага вперёд, я встал, и тут же полетел от удара в голову. Вообще тот в челюсть метил, но я чуть пригнулся и поставил более крепкий череп. Взвыв, капитан схватился за руку. Отбил. У меня у самого звон стоял в ушах, как бы контузию не получить, и так от прошлой неделю отходил. Сам я, держась за голову осторожно сел. В общем, по приказу начальника эшелона, а этот капитан им и был, меня в карцер отправили. Откуда тут карцер? Обычные теплушки, даже охрана в таких же ехала. Нашёлся. Я думал вагон прицепят специально для меня, где есть карцер. Нет, поступили просто, сунули в ящик, тот у паровоза был, под тендером с кучей угля. Запирался на замок. С некоторым трудом, но я там поместился. А вскоре и дали приказ на отбытие. Так что эшелон пошёл прочь от Казани. Как стемнело, я убрал тот кусок стенки ящика, где ноги были, и стал осторожно выбираться, под ногами шпалы мелькали, свалюсь, в фарш под вагонами превращусь. Однако я утёк, и покатился под откос, даже вполне благополучно, ничего не поломав. Эшелон уходил вдаль, мелькнув огоньком фонаря на последнем вагоне, там часовой маячил, а я встал, отряхиваясь, отдав им последний привет, ударив по сгибу локтя, показывая всё что думаю, и развернувшись, побежал прочь. Надо от одежды заключённого избавится. Обычная городская одежда есть, сейчас искупаюсь, и можно переодеваться в чистое. Вообще вода уже холодная, не для купания, меня из колонии забрали одиннадцатого сентября, пятница. Через несколько часов суббота наступит. Что дальше делать, я уже решил. В отшельники подамся, уйду в леса, найду сторожку заброшенную и буду жить, охотится, грибы собирать. До конца войны так проживу, и дальше выйду к людям. На фронт уж не пошлют, закончилось всё, а от остального отобьюсь.

Я не считаю себя трусом или предателем. Я воевал, честно воевал, и хорошо, пока по рукам не надавали, и на зону не упекли. Продолжать снова, как будто ничего не было, не буду. Да я знаю, есть такие люди, прощают, но я не такой, я не буду прощать. Не умею.

Обидно, но поймали меня этой же ночью. Под утро, пинком. Оказалось, искали пропавшего в лесу ребёнка, прочёсывание шло, а наткнулись на меня. Скрутили, так что не пошевелится, ещё и попинали, выпытывая, не я ли ребёнка скрал. Пока милиционер не подошёл, что участвовал в поисках. Я не переоделся, видно, что беглый.

– Кто такой?

– А по мне не видно?

Уже светало, и поисковики гасили факелы некоторые расходились, звали ребёнка. Девочка, судя по имени.

– Не ершись. Я по-хорошему спрашиваю.

– Бежал с эшелона, добровольцев везли с разных зон на фронт. В штрафбаты.

– Там же обучать должны?

– Это тех, кто не воевал и не служил. А я с начала войны и до июня этого года в войсках, пока под трибунал не попал.

– Так чего бежал, если доброволец?

– Я не доброволец, меня вытолкнули из строя. Того кто это сделал я убил, есть специальный удар в горло, умирает через час, максимум два, задыхаясь и кашляя, но меня всё равно записали. И в карцер сунули. А я утёк.

– Давно?

– Через час как стемнело где-то.

– Ясно. Кем в армии то был?

– Последняя должность?

– Да.

– Заместитель начальника штаба бригады по разведке. ПНШ-два, Пятой гвардейской танковой бригады. Капитан. Дважды Герой Советского Союза.

Глаза троих парней, им нет и восемнадцати лет, мужика, похоже из фронтовиков, калека, кисти руки нет, двух женщин и старшины, надо было видеть.

– А как так?
– спросил милиционер.

– Да просто. Приказал мне командарм, когда части в окружении попали под Харьковом, выводить к своим. Больше ста тысяч вывел. А тут последняя группа, и немцы на хвосте, моторизованная рота. У меня танк, топлива нет, снаряды есть. Я показал куда и как им пройти через передовую к нашим, а сам роту встретил и придержал. Сжёг три танка, несколько грузовиков. В общем, меня подбили, танк горит. Еле выбрался. Контузило хорошо. Один был, экипаж с остальными отправил. Сам перешёл фронт в другом месте, а там свежая дивизия. Решили, что капитаны такими молодыми быть не могут, документы липа, в штаб моей армии запросы слать не стали. Выбивали признание что я диверсант немецкий. Или ряженый, форму с убитого снял. Я разведчик, контуженный, мне убить этих четверых что сплюнуть. Вот и убил, как избивать стали. Меня в погреб, потом начальник разведки дивизии допрашивать стал, и эти избивать. Очнулся в землянке, смог дверь открыть, я в плохом состоянии был, оглушить часового не смог бы, убил я его и утёк. А днём застрелил и майора, и сержанта, что меня избивал. У меня жизненное кредо такое, я всегда мщу. И своими я их не считал. Потом вышел к своим, а меня под руки, и в камеру, свидетели были как часового убивал, остальных досказать не могли, но всё равно притянули к делу. Пять лет дали, вместо пятнадцати. Я не признавался. Думал хоть тут спокойно поживу, в колонии. Два месяца счастья, форму для лётчиков шили, а тут раз, этот подлый толчок в спину и меня сразу записали в добровольцы. Твари.

– Подстроено?
– проявил проницательность старшина.

– Конечно. Вот и решил уйти в леса, буду на заимке какой жить, охотится. После войны выйду к людям. Опознаюсь и дальше что будет.

– Фронта боишься?

– Старшина. Я больше тысячи немцев лично убил, своими руками. Я не боюсь. Меня в штрафбат отправят, там процент выживаемости семь-девять процентов. Поверь, я попаду в оставшиеся девяносто. Мне это надо? Я лично считаю, что свой долг выплатил в полной мере, после предательского суда, пусть дальше без меня воюют, тем более не считаю, что кому-либо должен.

– Раз разведчик, то следопыт?

– Нет старшина, вот в этом я как раз такой же профан, как и все. Ясные следы увижу, остальные нет, не обучали. Это же целая наука. Пожил бы в лесу, может и научился, но сейчас вам помочь не могу. Я бы сделал, если бы мог.

В это время донеслись крики, похоже нашли, живая, меня подняли и повели, идти я мог. А потом село какое-то, пролётка, и железнодорожная станция. Меня отправили в Москву следующим эшелоном. В купе везли, в наручниках, трое милиционеров. Кто-то из них не спал, и наблюдение за мной было постоянным. Боялись, что сбегу. Так и доставили в Москву. Там в какое-то здание, кажется военным принадлежит, а запрели в кабинете, я на диванчик прилёг, и вскоре зашёл, быстрым и стремительным шагом, маршал Шапошников.

– Да, беглец, заставил ты многих понервничать. Зачем с эшелона сбежал?

– Карцер не понравился.

– Про карцер ничего не знаю. Стоит сказать, удивил. Думал ты с первой группой вербовщика вернёшься к своим, а ты вон сколько продержался.

– Армия для меня больше не своя. Значит, это вы всё устроили, чтобы меня добровольцем записали?

– Нет конечно, только намекнул что ты нужен.

– Армии я не нужен, суда бы не было, если бы нужда была. Там я был пострадавшим, а перевернули всё наоборот, что меня сделали виновным. Так что на фронт я не хочу. Верните меня пожалуйста обратно в колонию. Там тихо, не стреляют. Я выспался впервые, не слыша шума бомбёжки или артиллерийских ударов.

– Знаешь, я дал аналитику всю информацию по тебе, и парадоксальный факт, там где ты, там сопутствует успех в наступлении. А всё довольно точные данные по противнику и представленные вовремя. Как это делаешь выяснить не удалось. Почему ты не хочешь на фронт я понял, но почему бросаешь своих?

– Где я их бросил? Скорее они меня. Удара в спину не прощают. Я убил тысячу немцев, и думаю с меня хватит и этого.

– Тысячу?

– Ну округлил, но восемь сотен точно есть.

– Значит тебя всё устраивает?