Кремлевские призраки

«Слава Богу, пронесло», – подумал Гавриков.

Вдруг какой-то фотокорреспондент умудрился заметить хозяина, выскочил вперед, начал щелкать кадр за кадром. Но в ту же минуту к нему подлетел один из телохранителей, вырвал камеру, грохнул со всего размаху о брусчатку. Та разлетелась на части. Корреспондент замер с удивленным лицом: никак не мог поверить, что такое возможно.

Это было весной. Как все изменилось с тех пор.

Днем его вызвал к себе шеф. Гавриков поднялся на третий этаж. Просторный кабинет был пуст, но из раскрытой двери, ведущей в комнату отдыха, доносились голоса. Шеф был не один: напротив него за круглым столом сидел Муханов, близкий к хозяину человек; невысокий, плотный, напоминающий боксера. На зеркальной поверхности возвышалась большая бутылка отборного виски, опорожненная наполовину, стояли тарелки с мясной закуской, солениями.

– Указ не помог… – Эти слова, сказанные Мухановым, повисли в воздухе.

– Извините, что помешал, – проговорил Гавриков, собираясь уйти.

– Садись. – Шеф махнул рукой, властно, сверху вниз. Он был немного навеселе. Широкое лицо раскраснелось, как после парной.

Гавриков присел на красивый, обитый дорогой тканью стул.

– Как у тебя с подготовкой?

– Все готово.

Шеф одобряюще кивнул, взял бутылку, налил виски в хрустальный стакан, добавил себе, Муханову. Поднял свой стакан.

– За что? – На секунду задумался. – Давайте за людей, которые в нашей Службе. Какие люди. Настоящая опора власти. Кремень. За них. – Он лихо опрокинул стакан.

Гавриков не любил виски: самогон, да и только. Но отказываться не стал. Осторожными глотками выпил налитое. Муханов тоже пригубил без удовольствия. Закусили. Молчаливая пауза растеклась по комнате.

– Наш дражайший Александр Сергеевич ведет переговоры в Свято-Даниловом монастыре, – продолжил прерванный разговор Муханов. – Патриарха втянул. Глупо верить, что это поможет? Он переговаривается, а в Белом доме назначают своих министров обороны, внутренних дел. Подговаривают армию выступить против Ельцина. Теперь выясняется, что и Конституционный суд на их стороне. Что делать, Саша? Пассивно ждать? – Он смотрел на шефа беспомощными глазами.

– Есть способ. Есть. – Шеф не выглядел очень пьяным, хотя выпил больше всех. – Надо спровоцировать левых на вооруженное выступление, а потом задушить, может быть перестреляв сотни две-три самых отъявленных коммунистов, самых горячих.

Муханов осмыслил услышанное, быстро проговорил:

– Опасно, Саша. Опасно. Ситуация может выйти из-под контроля. Тогда все потеряем.

Шеф смотрел победно:

– Не потеряем. Ситуацию удержим.

– Ты уверен?

– Да.

Гавриков понял, о чем идет речь. Но виду не подал: сидел так, будто его это не касается. У шефа другие люди выполняли деликатные поручения. Гавриков отвечал за охрану Кремля.

– А если узнают, откуда ноги растут? – с тревогой спросил Муханов. – Скандал будет.

– Не узнают. Если делать с умом, не узнают.

– Гарантии? – не унимался Муханов.

– Полные. У нас люди надежные. – Шеф глянул на Гаврикова. – Так?

– Так, – без особого энтузиазма подтвердил тот.

Позже Гавриков стоял у окна в своем кабинете и смотрел на просторную Ивановскую площадь, на древние храмы, поднимающиеся за ней. Он привык работать здесь, на пространстве, огороженном высокой кирпичной стеной. Он воспринимал Кремль как нечто особое: страну в стране. Даже больше: есть Кремль и есть остальной мир.

Он думал о том, что спровоцировать левых на вооруженное выступление, а потом задушить, перестреляв при этом две сотни самых горячих сторонников – это выход. Но как хорошо, что он, Гавриков, подобными делами не занимается.

Они с шефом работали вместе еще в КГБ, в «девятке» – девятом управлении, охранявшем руководство страны. Их связывало одно прошлое, нелегкая служба, хорошие отношения. К тому же, Гавриков никогда никого не подводил – это знал каждый. Все равно Гавриков был благодарен за то, что шеф взял его в Службу безопасности. Но как хорошо, что он отвечает только за охрану.

Глядя сумрачным взглядом на Ивановскую, он вспомнил случай, который произошел только что истаявшим летом, когда поздним вечером в Кремль через Боровицкую башню ворвался на большой скорости «Жигуленок». Дежурные не успели среагировать, и он, снеся опущенный шлагбаум, пронесся через раскрытые ворота, влетел на кремлевскую территорию. Потом он кругами носился по Ивановской площади. Его пытались нагнать на служебных «Волгах», но он, более легкий, маневренный, увертывался. Это напоминало игру. Погоняв минут десять по Ивановской, «Жигуль» рванул к Спасской башне в надежде улепетнуть из Кремля. Но там уже были закрыты большие деревянные ворота, опущена кованная железная решетка, оставшаяся с давних времен и служившая дополнительной преградой на тот случай, если ворота сожгут. В эту решетку автомобиль и врезался. Когда вытащили из машины водителя, тот оказался в стельку пьян. Его пытались допросить, но он был не в состоянии хоть что-нибудь объяснить. Утром, проспавшись, он никак не мог поверить, что натворил такое. Не помогло. Его судили за хулиганство, заставили платить немалый штраф. Но если честно, мужик сделал полезное дело: благодаря ему стало ясно, что охрана была не готова к подобному штурму ворот. Срочно закупили и установили сетки, способные падать в доли секунды и создавать преграду для автомашины.

Дома Гавриков не стал разнимать сына и дочь, которые опять подрались. Он будто не слышал их звонких криков: сидел в кухне и думал о том, что спровоцировать левых на вооруженное выступление – нечестно. Хотя, возможно, и необходимо. Во имя каких-то высших интересов. Какое счастье, что он такими делами не занимается.

«Такое ощущение, – говорил он самому себе, – что на нас надвигается что-то неотвратимое, чему мы не можем противостоять. Какая-то катастрофа. И это сильнее нас. Это злой рок. А мы заняты чем-то другим. Мы похожи на людей, которые спорят, какое здание лучше построить, что-то пытаются делать, а уже близится землетрясение, которое сметет все в этих местах. И любые усилия бесполезны…»

– У тебя что-то произошло? – спросила жена.

– Нет. Просто устал, – глухо сказал он и подумал без всякого осуждения: «Надо же, заметила. Через неделю после Нинки». – Очень много работы.

Ему не хотелось пугать жену.

За окном было совсем темно. Сонную тишину рвал натужный звук мотора легковой машины – какой-то автолюбитель регулировал двигатель.

«Выпью-ка я водки», – решил Гавриков.

XIII. Время власти

«Что сильнее, наслаждение от любви? Или наслаждение от власти? Первое – быстротечно. Второе – только крепнет с годами. Власть – наркотик. Привязывает к себе. Разжигает азарт… Тьфу, идиотизм».

Его мучила бессонница. Казалось бы, дикая усталость, и есть несколько часов, чтобы забыться, отдохнуть от проблем, глыбой висящих над ним, над страной. А он все вздыхает, частенько думает про всякие глупости да ворочается с боку на бок. Хорошо, что жена спит отдельно, в спальне, и шум достается кабинету, где он, Александр Сергеевич, и работает поздними вечерами, и коротает ночи на диване в последний месяц.

Мысли одолевали его. Размышляя о том, что может произойти, он спрашивал себя: «Что волнует меня больше, собственная судьба или судьба России? То, что я могу потерять работу, попасть в тюрьму? Погибнуть? Или то, что эта несчастная страна свалится в гражданскую войну, окажется отброшена с того пути, которым, наконец, пошла после долгих лет коммунистического режима?» Он верил, что для него важнее второе, и гордился этим.

На даче, предоставленной ему как высокому начальнику, было тихо, спокойно. Сюда не пускали посторонних, можно было гулять по лесу в полном одиночестве, дышать прекрасным воздухом, любоваться приметами осени, которую он любил, как и его двойной тезка, великий поэт. Насладиться всем этим не удавалось: возвращался он поздно, садился за бумаги, а рано утром приезжала машина и вновь отвозила его в Кремль. Это напоминало конвейер, неумолимый и неостановимый.

Машина появилась как обычно – в половине восьмого. Александр Сергеевич, невыспавшийся, усталый, успел принять душ, что не слишком приободрило его, и пил кофе. Есть ему не хотелось. Он думал про любимую внучку Аню, которую не видел уже три недели. Ей летом исполнилось тринадцать. Она училась в хореографическом училище, и он пристально следил за ее успехами. С удовольствием слушал ее рассказы о преподавателях, о подругах, о событиях, происходивших в училище… К мыслям о внучке примешивалось диссонансом то, что висело в последние недели над ним, над президентом, над всеми, кто работал в Кремле. То, о чем не хотелось вспоминать.