Кремлевские призраки

То, что грядет ремонт, обсуждалось давно, с лета. Надо было переезжать в соседний корпус, и это волновало всех: какие кабинеты дадут и где, с кем придется их делить? Уважат ли? Не обидят ли, не унизят? Переезд всегда большое событие. Особенно в столь солидном учреждении. Но пролетел август, а великое перемещение не состоялось. Потом президент издал указ, после которого начала стремительно раскручиваться туго сжатая пружина событий – тогда и вовсе забыли про какие-либо ремонты. Все внимание отвлекал большой, отделанный белым камнем дом на набережной Москва-реки: что нового там учудили? Какую пакость еще замышляют? Сведений оттуда ждали с особым нетерпением.

Позже начались митинги под красными флагами, стычки с милицией. Казалось, что неведомый режиссер, отвечающий за грандиозное действо, называемое историей, захотел наполнить особой, зловещей динамикой сентябрьские дни. «Чем это кончится? – волновалась Наташа. – Как ты думаешь, они захватят власть?» «Нет. Все будет нормально», – успокаивал жену Семенков, хотя сам не очень-то верил в собственные слова. Тревога не покидала и его. За толстыми кремлевскими стенами текла обычная суетливая жизнь, разве что справки приходилось готовить чаще. Да и звучало в разговорах сослуживцев: «Сколько это будет продолжаться? Пора принимать жесткие меры». А уж когда появился еще один президент при живом, прежнем, когда принялся пугать разными карами, иные коллеги Семенкова совсем погрустнели. Кривенко, давний обитатель кремлевских коридоров, ходил мрачный, а потом вдруг вспомнил брежневские времена. Это случилось, когда он и Михаил сидели в столовой.

– Тогда не все плохо было, – уверял Кривенко. – Столько не грабили, не убивали. Продуктов не хватало, да. Но стабильность была. Вера в завтрашний день. Думаешь, это мало?

Семенков не стал с ним спорить – старорежимный человек, непонятно как оставшийся в Кремле после того, как власть переменилась. Нет уж, не надо никакой стабильности. Только движение вперед.

В то роковое воскресенье Михаил по собственному почину отправился на работу в середине дня. Сложность момента особенно чувствовалась за кремлевскими стенами. Солдаты с автоматами стояли повсюду. На Ивановской площади притихшими чудищами замерли бронетранспортеры.

Муханов, начальник Семенкова, казался растерянным.

– Это хорошо, что ты приехал, – проговорил он, похоже, не отойдя окончательно от своих размышлений. – Ситуация сложная. Все равно сейчас всех поднимут.

– Чем заниматься? – спросил Семенков.

– Будь на месте. Скоро определимся. Жди.

Михаил даже не стал включать компьютер – не до него было Семенкову. Телевидение показывало, как неистовые демонстранты прорывают шеренги милиции, как дубасят милиционеров. Глядя на источающие ненависть лица, Семенков думал о том, что будет, если они захватят власть. Наверно, арестуют и его, ведь он работал на президента. Может быть, посадят или сошлют куда-нибудь в Магадан. Ему не было страшно за себя. Но зудящее беспокойство за детей повисло в нем, тревожа душу – за сына-второклассника и дочь, которая ходит еще в детский сад.

Пришли сообщения о призывах захватить мэрию и «Останкино», а вскоре штурм стоящего по соседству с Белым домом здания состоялся. Говорили, что нападавшими расстреляны десятки людей, называли известные фамилии. Непрестанно звонил телефон. Знакомые и не очень знакомые люди требовали ответа: что происходит? Где войска? Правда ли, что некоторые полки заявили о поддержке мятежников? И куда вдруг подевалась московская милиция? Во всем городе не сыскать милиционера. Что мог сказать Семенков? Он и сам хотел услышать ответ на эти вопросы. Но другие сотрудники, как и он, торчавшие в тот день в приемной, знали не больше него, а начальник отмахнулся: «Не паникуй. Ситуация под контролем. Работай». Начальник демонстрировал бодрость, но глаза были полны тревоги.

Начальника терпеливо ждал известный депутат, теперь уже бывший. Как всегда элегантный, вальяжный, он сидел, изящно положив ногу на ногу.

– Демократия, это не только желание властей внедрять ее, но и готовность народа к ней, – говорил он, красиво покуривая тонкую сигару. – Нашему народу ближе авторитаризм. Хотя большинство не осознает этого.

Семенков тоже не осознавал, но ему лень было спорить. Какая разница? Сейчас все казалось несущественным. Кроме того, что происходило неподалеку, в километре от Кремля.

– Слышали, они направляют грузовые машины с боевиками к «Останкино»? – Бывший депутат вновь пустил аккуратную струйку дыма. – Намереваются штурмовать.

– Слышали, – ответил Семенков. – Насколько я знаю, меры уже приняты.

– Посмотрим, – изящно прозвучало в ответ. – Мэрию тоже вроде бы защищали. Итог известен.

Что Михаил мог ответить? Он уже видел эти кадры по телевизору: цепочка безоружных милиционеров, молоденьких, испуганных и бесполезных, перед разъяренной толпой, какие-то люди, избивающие ребят в милицейской форме, снимающие с них бронежилеты, шинели, каски; грузовик, таранящий стеклянные двери здания, бывшего в прежние времена символом мировой системы социализма. Все это рождало один вопрос: как такое стало возможно?

Вскоре пошли сообщения о том, что в Останкино рядом с телецентром идет стрельба. Из стоящего неподалеку от телебашни жилого дома звонили в приемную бывшие депутаты, возмущались, рассказывали о новых и новых грузовиках, набитых людьми с красными флагами, которые движутся к телевизионному комплексу.

Странный рокот, возникший неизвестно откуда, начал нарастать, повис над Кремлем. Сотрудники заволновались: что происходит?

– Вертолеты, – пояснил Семенков.

Это еще более обеспокоило присутствующих – чьи вертолеты? Куда летят? Что намерены делать?

– Может быть, десант на Кремль? – Кривенко смотрел на коллег затравленными глазками поверх одетых на кончик носа очков.

На это никто ничего не ответил. Установилась тишина, и лишь рокот по-прежнему наполнял большую комнату.

– Слушайте, они в самом деле садятся, – воскликнул Михаил.

– Только без паники, – голос Виктора Петровича звучал умоляюще.

– Идемте посмотрим, – сказал кто-то, и все кинулись к тому холлу, окна которого выходили на Ивановскую площадь.

Они видели, как два вертолета опустились по очереди на брусчатку посередине между соборами и соседним, расположенным ближе к реке зданием. Винты еще не успели остановиться, как из последнего вертолета вышел, окруженный телохранителями, державшими наизготовку автоматы, Ельцин. Президент и его сопровождающие быстрым шагом приближались к старому зданию, из которого за ними наблюдали Семенков и все остальные. В падающих сумерках выделялась седая голова. Мгновенье, и она стала недосягаема для взоров. Президент вошел в тот подъезд с крылечком, который смотрел на кремлевские соборы и которым он в обычное время не пользовался.

– Борис Николаевич здесь, теперь все пойдет нормально, – с деланной бодростью в голосе произнес Кривенко.

– Не стоит спешить с выводами, – философски заключил элегантный бывший депутат.

Он оказался прав, этот бывший депутат – судя по сообщениям, бой у телецентра продолжался, и нападавшие наседали всерьез.

Выйдя в коридор и остановившись у окна во внутренний дворик, Семенков размышлял о тех, кто пытался захватить власть, восстановить завоевания социализма. Что будут они творить, если добьются своего? Наверно, с той же неистовостью уничтожать все, что связано с нынешней властью. Семенков почему-то не испытывал к ним ненависти, как, впрочем, и симпатий. «Среди них есть те, кто хочет вернуть утерянную власть, – спокойно думал он. – Есть и те, кто хочет сохранить богатство, созданное в прежние годы. Но ведь есть и те, кто по-прежнему верит в коммунистические идеалы. Эти идеалы прекрасны. Все у нас общее: сама планета, моря и океаны, горы, леса, поля. И все богатства Земли должны быть общими. В принципе. Может быть, и будут. Когда-нибудь. Только не сейчас и не в ближайшем будущем. Из-за природы человеческой. Пока алчность и жажда власти движут людьми, это невозможно…»

– Семенков! – разнеслось по коридору. Он повернул голову. Из-за распахнутой двери выглядывала Татьяна. – Иди, начальник вызывает.

Обычно веселая, любящая шутки и совсем не переживавшая по поводу своего дородного тела, Татьяна была непривычно серьезна в этот день. Понимала – момент ключевой. Поворотный. Семенков прошел к Муханову.

– Миша, у Моссовета проходит митинг сторонников президента. Надо бы съездить, посмотреть, сколько там людей собралось, все ли нормально. Бери мою машину и вперед.