Крепостная

— И что мне с ними делать теперича? – под нос себе спросил барин. Я без вопросов поняла, что говорит он о сыне и нелепой этой невестке, о их отъезде скором, о нежелании сына доучиваться и жить по привычному всем укладу.

— Подождать надо, барин. Ведь коли решения сразу нет, то стоит присмотреться к ситуации со всех сторон, поглубже копнуть, прислушаться, принюхаться, - тоже, словно сама себе, ответила я тихо.

— И то дело, - барин громко цыкнул, наклонился вперед, показывая, что хочет встать.

Я помогла, поскольку Фирса рядом не было.

— Поеду, пока они не встали. Скажи Фирсу, чтоб запрягал. Мастерскую надо проведать, а потом и к нотариусу попасть.

— Хорошо, я быстро, - поторопилась к хозяйственному выходу из дома, и там же, на крыльце столкнулась с Фирсом.

Чтобы не застать гостей, и не наделать чего-нибудь, что рассердит Осипа Германовича, похоже, из дома ретировались все слуги за исключением той парочки, прикрепленной к ним. Когда я, тепло одевшись, вышла на улицу, эта не слишком счастливая пара слуг прошла в гостиную.

Утро было волшебным: морозец, светлое, будто выкрашенное голубой краской небо, березы у берега в изморози. Постарался морозушко за ночь, побелил все вокруг. Если бы не история с гостями, я могла бы считать, что жизнь удалась.

Посмотрев на свою «тропу здоровья», поняла, что поздно для прогулки: люди уже снуют по ней что твой рейсовый автобус. Вздохнула, и пошла к Нюре.

Моя новая подруга вместе со старой рубили на пеньке мясо. Глафира держала телячью ногу, а Нюра замахиваясь, каждый раз попадала по разному месту.

— Ты чичас нарубишь ее, как на пельмени, Нюрк. А надо крупными! – поучала кухарку Глаша.

— Ты поговори мне ишо, под руку-т! – негодовала девушка с топором. Вышли они, видимо, давненько, и решили, что разберутся со всем быстро. Обе в полушубках нараспашку, без косынок и в коротких, обрезанных, как калоши, старых валенках.

— Здорова, подруги. Барин уехал, и я тоже решила уйти. Думаю вот… сейчас молодые проснутся, и запросят еды. А барин велел только кашу. Вы чего сами рубите? – спросила я.

— Каша ужо готовится. Только масла положить и можно подавать. Я бы поглядела, как эта свистулька будет кашу есть. Она поди в своих франциях только и кушает, чем в ресторациях потчуют, - ответила Нюра, и снова ударила топором не туда. Часть телячьей ноги, куда целилась кухарка, и правда, походила уже на тартар.

— Брось, Нюр. Вернется Фирс и порубит. А во «франциях» не больно-то и вкусно кормят. Говорят, они даже лягушками не брезгуют! – я подошла и забрала топор, приставила его к крыльцу, - давай помогу занести ногу обратно, а вы заходите, а то от вас уже даже пар не идет. Простудитесь, - я помогла Глаше поднять несчастную эту ногу, и мы вошли в кухню.

— А где мы ей лягушек чичас в мороз-то найдем? – как обычно, вылупила на меня глаза Глафира, а Нюра рассмеялась.

— Да шутит она, ты чего ей веришь-то все время? Барин-то далече уехал? – Нюра разделась и поторопилась к печи, где на загнете уже стоял небольшой котел. Пахло пшеничной кашей, но даже я почувствовала, что не хватает в этом запахе привычного оттенка топленого молока.

— На воде? – мотнула я головой на котел.

— Как барин приказал, - Нюра улыбнулась.

— Ой, чего начнется сейчас в доме-е! – качала головой Глаша.

— А что за мастерская у барина? И зачем она ему, коли в имении столько деревень? – решила уточнить я.

— Да, станки там какие-то. Деревянные баклашки Митяй в ней делает. Китайцы хорошо берут. Весной и осенью караван приходит большой, забирают почти все. А потом, говорят, они их раскрашивают, и у себя продают. Больно им нравится посуда эта красочная. Я раз видела в соседской усадьбе, - Нюра покачала головой, сжала губы и развела руки в стороны. В ее интерпретации этот жест означал: «шик, блеск, красота».

— А барину оно на что? Неужто много денег приносит? – уточнила я еще раз.

— Не много, да ведь у него в собственности только усадьба, да мастерская. Правда, мастерская-т на хорошем месте, недалеко от пристани, и от улицы с магазинами – всегда на виду, - ответила Нюра, и принялась накладывать в невысокие деревянные миски кашу, - садитесь скорее, завтрекать будем.

Я улыбнулась этому «завтрекать», и села за стол. И тут же поняла, что эти неглубокие, аккуратные деревянные миски я видела каждый день, но так и не отметила их своим вниманием.

— А эти миски, Ань? Тоже из мастерской? – уточнила я.

— Почитай вся посуда, окромя той, что в усадьбе из мастерской. Барыня не любила ее, говорила, мол, только крестьяне из ней подчеваются. В усадьбе-т самой сервизы и хрусталь. А нам и так пойдет, - Нюра наложила каши себе, потом достала тоже деревянную емкость с крышкой в виде бочонка и зачерпнув щедро топленого масла, добавила всем нам в кашу.

— А земли? Значит, у барина и земель-то не было? А как же его родители жили? – не сдавалась я, перемешивая кашу, которая с маслом начала издавать такой аромат, что слюни моментально заполняли рот.

— Дык, приехали они сюды ужо с сынком, то есть с Осипом Германычем. Мне мамка рассказывала, что ученый он больно был, да чем-то не угодил в Петерхбурге. Щитай, выслали почти. Усадьба-то при нем разрослась, сама видишь, что земли под ней больше, чем надо бы. А вот деревни-т вокруг ужо при Домне появились. Как вышла за барина, сразу и скупила, чего могла, - Нюра черпала кашу, дула на ложку, и пока она стыла, рассказывала мне о жизни в Верхнеуральске.

— Ясно. Дак, коли барыня умерла, значит, все сейчас мужу перешло, или пополам с сыном? – решив, что вытащить из болтливой подруги надобно все и сразу, я не сдавалась.

— Сорока на хвосте принесла, что барыня все переписала на сынка своего. Значит, барин остался только со своею мастерской, - Нюра вошла в раж, и делилась теперь всем, что было ею услышано за все прошедшее время.

— Вы чаво расселись, курицы? – дверь растворилась, и вместе с белым густым морозным паром вошла Марья – та самая служанка, которую приставили к невесте барина.

У Нюры выпала ложка изо рта. Глаша, как всегда, вытаращила и без того круглые глаза. А я, все еще не начавшая есть, принялась за дело.