Крепостная
Шрифт:
— Успокоилась. Я ей подсказала, что коли хотят они наследство, то добрыми с барином должны быть. Вроде поняла она меня, да вот неточно. Если получится, хоть какое-то время мирно поживем, - я решила не рассказывать пока о раскрывшихся новых вводных, которые указывали, что «царь-то ненастоящий». У Глаши язык за зубами, похоже, даже во сне не держится, а Нюра в тот же день поделится с Фирсом моими мыслями. В последнее время я уверилась в том, что между ними все уже очень даже серьезно. Вот такие сплетни половым путем передаются лучше, чем болезни.
— А ежели они и правда решат
— Не должон, Нюр, он ведь не дурак, - ответила я, но на секунду увидела в ее словах смысл.
— Дурак не дурак, а сердце-то, оно ведь не камень. Сын все-таки, - вставила, наконец, Глафира.
— Поживем – увидим, девки. Сейчас лишь бы Осип Германыч на ногах вернулся. С каждым разом все хуже и хуже спина его. Только вот спину, если видно, сердце-то мы не видим, как оно страдает. Пожить бы ему еще, - тихо сказала я.
— А ты куда это снарядилася? – Глафира, похоже, забыла уже о том, что до этого чистила посуду и, не закончив, вытерла руки.
— Хочу в город сходить. Надоело мне дома сидеть как сыч. Говорят, киргизы да китайцы привезли товары свои. Несколько лавок, что им торгуют, сейчас полны диковинами разными, - я встала и надела на голову шаль.
— Вот и правильно. А я тоже с тобой пойду. Давно из дому не выходила. Чичас я, только валенки передену. Жди меня, Надьк, - с этими словами Глафира накинула плохонькую обдергайку, бывшую когда-то пальто с меховым воротником, а сейчас обрезанную чуть ниже бедра, затертую до блеска куртку .
— Ураган, а не девка, того гляди на три части порвется от раздору сердешного, - Нюра глянула на брошенную подругой работу и хихикнула. Я радовалась, что бессмысленная вражда меж ними закончилась, а мудрая, хоть и громкоголосая Нюра приняла девушку такой, как она есть.
А вот про «сердешный раздор» я планировала попозже еще переспросить. Глафира наша, хоть и хищный, но цветок, по сути. Как бы не нарвалась на какие неприятности.
Глава 23
Зная, что барин задержится в мастерской, а с этими разборками с Петром тем более, я решила потратить время не в ожидании. Осень и начало зимы были так насыщены событиями, да и привыканием в обстановке, что я в город выходила всего раза три.
За все свои выходы я не увидела ни одного полностью каменного, не то что кирпичного дома. Зато выяснила, что есть целых пять кожевенных заводов, два салотопенных, винный, кирпичный и чугунно-литейный!
Места здесь были сплошь исторические. И одну такую совершенно правдивую историю, подтвержденную Осипом, рассказывал старик из деревни:
— В мае 1774 года Пугачёв был в 50 верстах от Верхояицкой (первое название Верхнеуральска. Река Урал называлась Яик) крепости в Белорецком заводе, жители которого признали его Императором Петром III и лили ему пушки и ядра, - потирая белоснежную бороду, он качал головой и охал, давая всем понять, что годы жизни его уходят корнями черт-те куда.
Верхнеуральск делился на город и слободы: казачью, где размещался тот самый казачий
полк и стояла крепость, и татарскую слободу. Домов в этих деревеньках было не больше тридцати в каждой.Казачью слободу чаще называли форштадтом, и была она как раз на другой стороне нашей Урляды. В месте, где можно было летом переправиться на тот берег, и стоял рынок. Нюра рассказала, что городской летний торжище богаче, удобнее, но зимой киргизы и китайцы почему-то вставали именно на малом рыночке у того самого форштадта.
Этот располагался на небольшой площади, хотя и площадью плохо вычищенный от снега «пятачок» назвать было нельзя: место не больше трехсот квадратных метров, густо утыканное наскоро сколоченными юртами, в которых сваливался скарб. Квартировали «иностранцы» исключительно на территории казацкой слободы, что мне тоже было непонятно.
— А ишшо, говорят, китайцы девок наших обхаживают: подарки дарят, платки шелковые, - активно жестикулируя, Глафира всем сердцем и всей своей горячей речью старалась описать красоту тех самых китайских платков с петухами.
Я не была уверена, что китайские мастера так любят эту птицу, и почему-то мне приходили в голову только драконы. Но спорить или даже вступать в диалог о тряпках я не собиралась.
— А чего это они после обеда торгуют? Всегда ведь рано утром рынок, - поинтересовалась я, чем ввела Глафиру в ступор.
— Хто их знает, безбожников, Надя. У их ведь и глаза до сих пор не во всю ширину открыты. Говорят, они видят, как мы видим, коли в щель смотреть, - донесла до меня полушепотом очередную «истину» моя недалекая подруга.
— Ну да, ну да, Глафира, а рождаются они из яйца! – добавила я, но замолчала, увидев установленные прямо в снегу то ли юрты, то ли вигвамы.
— Да ты чоооо! Вот не знала я-аа! – абсолютно серьезно протянула Глаша.
— Да пошутила я, Глаша, нельзя же верить таким глупостям! – уже не выдержала я.
Тем временем я увидела и товар, разложенный прямо на расстеленных на снегу ярких тряпках. Впервые за время пребывания тут у меня загорелись глаза от этой цыганской разноцветицы.
Были здесь и ковры, и шелковые ткани с искусно нанесенными на них красками. И посуда, покрытая яркой акварелью, и меховые шубы и шапки.
Глаша, словно муравей, ведомый грибком-кордицепсом, полностью парализующим разум, брела в сторону юрты, возле которой лежали на ковре, висели на деревянных рогатинах и валялись в небольших сундуках немыслимых форм, размеров и цветов бусы и прочий бабский «разрыв сердца».
Я прошла за ней и посмотрела на свою падкую на яркие украшения подругу. Она замерла, а казалось, покачивается чуть заметно в такт резкой, характерной азиатской речи.
Продавец, видимо, знаком был с этой женской аудиторией и весело рассказывал ей что-то на смеси его родного и русского, но вставать и показывать не торопился. Денег у крепостных на украшения не было, а богатые не торопились скупать этот «вырвиглаз». Частыми покупательницами были купчихи с дочками.
Такие вот как раз стояли сейчас рядом с Глашей в количестве трех. В руках у них были яркого кораллового цвета бусы и шпильки для волос со стекляшками.