Крепостная

— Пожалуйте, голубушка, не терпите. Я бы и сам не терпел, но это мой сын, знаете ли. Коли вы не против нашего общего проживания в вашем доме, буду рад составить вам пару…

— Что? В моем доме? Там сейчас за хозяина мой старший сын! И я считаю, жена должна приходить в дом мужа! – голос ее звенел, как хрусталь, и недовольство все было обращено именно на Осипа.

— Значит, нам с вами не по пути. Я займусь свадьбой сына, потом буду ждать внуков. Такая радость, что дети решили остаться со мной: будет кому ухаживать за старым отцом, - голос Осипа был бодр и весел. Он получал истинное наслаждение от творящегося вокруг.

— Фи-ирс!

– завопила Дария, да так, будто он уже стал ее личным крепостным.
– Кликни Михаила, пусть подгоняет коляску. Ноги моей больше в этом вертепе не будет! – Дария почти побежала в прихожую, где в этот самый момент мужики затащили что-то громоздкое в мешковине.

— Ну вот, одну вытравили. Осталось ишо нашу селедку эту хранцускую выгнать, и заживем как люди, - прошептала мне в ухо Глаша.
– Я уж думала, что барин наш и правда души в ней не чает. Гляди, какие на ней сережки! Мелкие, как слезы! Вот я б на ее месте повесила дутые… кольцами: их далеко видать! – причмокнув, словно уже примеряла украшения перед зеркалом, сообщила Глаша.

— Надя, там… - голос Фирса за моей спиной несколько напугал: он ведь только что был здесь, а уже зашел с черного входа.

— Что, Фирс? Помочь чего? – я заторопилась к нему, вспоминая, где мой полушубок.

— Не-ет, Надя. Там к тебе пришли… просють позвать на улицу, - он махнул рукой в сторону двора и быстро вышел.

Благо подруги мои разлюбезные не услышали нашего разговора, досматривая «кино» про барина и его окружение. Потому что, когда я вышла, среди мужиков, снующих по двору с мебелью, увидела Евгения.

— Здравствуйте, Надя. Яя-а… - он сделал шаг вперед, то опуская, то поднимая глаза. Он привычно прятал подбородок в большой шарф, а пальто его было распахнуто так, словно ему было жарко.

— Евгений? А вы как здесь? Вы чего это? – я бормотала что-то невнятное и косилась на окна гостиной.
– Идемте сюда, в сторону кухни, а то мешаем людям, - я указала на мужиков, которых Фирс призывал носить «эдакую дорожись» бережнее.

Возле кухни было тихо: весь дворовый люд сбежался полупить глаза на воз непонятного содержания.

— Простите, что зашел. Надеюсь, это не навредит вам… Просто… вы больше не выходите по утрам, а я подумал, что вы, вероятно, приболели. Вот и… хотел справиться о вашем здоровье, - он наконец, улыбнулся. Его губы показывались из-под плотного шерстяного шарфа, только когда он улыбался. И эта улыбка была прелестна.

— Нет, все хорошо. Спасибо, что зашли. Но я не могу долго говорить, потому что дел дома так много… Видите, все заняты, суетятся. Давайте завтра утром и встретимся, где обычно, - я готова была пообещать ему сейчас что угодно, лишь бы домашние не увидели нас вместе.

— Хорошо, согласен. Не стану вас отвлекать. Буду ждать завтрашнее утро, - он уже даже откланялся и повернулся, чтобы торопливо уйти, но вдруг остановился и пошел обратно ко мне. – Это вам, - он протянул небольшой бумажный сверток, перевязанный голубой шелковой лентой.

Я протянула руку к свертку и в этот момент увидела Петра. Он провожал Дарию к коляске.

— Черт, - я не сдержалась, потому что заметила кривую ухмылку Петра. От него не укрылось то, что Евгений мне что-то дал.

— Что-то случилось? – собеседник свел брови и обернулся.

— Ого! Друг мой Евгений, а вы здесь каким ветром? – Петр шагал к нам широким и уж очень уверенным шагом.

— Зашел справиться о здоровье Надежды… - он сделал паузу, давая мне возможность добавить отчество. В этот момент я впервые поняла, что не знаю ни своего отчества, ни фамилии.

На несколько секунд мне стало даже плевать, что от меня ждут ответа и пялится этот чертов Петр. И даже на то, что он видел нас с Евгением: и теперь у молодого барина будет новая тема для тычков в мою сторону. Я не знала своего полного имени!

— У меня все хорошо, и мне пора, - я не посмотрела ни на одного, ни на другого и побежала к дому, зажав сверток в ладони.

К счастью, в комнату мне удалось прошмыгнуть незамеченной. Я прижалась спиной к двери и развязала голубой, словно летнее небо, бант.

Меж моими пальцами заструилось что-то черное, как только я развернула бумагу. И когда я увидела яркий рисунок, поняла, что это тот самый платок, который я примеряла на рынке.

Быстро завернула его в бумагу, засунула под подушку и села на кровать, не раздеваясь. Было одновременно и страшно, и интересно. Потому что в моей прошлой жизни со мной не случалось ничего подобного. Не в смысле внимания таинственного барина, гуляющего, как и я, ранним утром по реке. Просто никто и никогда из мужчин не делал мне подарки. А тем более такие! Дело даже не в его ценности. Дело во внимании. Он заметил, что я его примеряла. Он купил его для меня и принес. Такое я видела только в кино.

Я не выходила из комнаты до того момента, пока подруги не постучали и не позвали помогать с уборкой стола. А на деле хотели, чтобы я пообедала с ними совсем не скромными остатками с барского стола. Сегодня была курица, томленная в печи с картошкой и приправленная мелко нарезанными бочковыми огурцами. Нюра хвалилась, что рецепт этот Домна ей привезла чуть ли не из Петерхбургу.

Было и правда очень вкусно. А мой аппетит отвлек от мыслей о сегодняшних событиях.

До вечера в крыле Петра и французской авантюристки топтались мужики, вынося старую мебель из гостевой комнаты, где эта селедка жила.

Потом расставляли и мыли под ее французские фразочки и ломаный русский. Осип вышел к ужину с газетой, молча и с аппетитом съел все, что накрыла Нюра, и ушел восвояси. Петр с Клеренс ужинали позже, но я не вышла к ним. Дождавшись, когда дом затихнет, оделась и направилась к реке.

Мороз крепчал. Лупоглазые звезды висели так низко и так четко обрисовывались известные мне созвездия, что я охнула. Вдали завыла и тут же затихла собака, скрипнули двери избушек на задах. И снова этот старый мир погрузился в тишину.

Вдруг скрип раздался со стороны дома, и я, оглядевшись, шагнула за поленницу дров. Провалившись по самое не балуйся, мне пришлось замереть: иначе буду выглядеть еще глупее, нежели если бы осталась стоять, где стояла. Корила себя, что не поторопилась, замерев во дворе. А теперь приходилось мерзнуть, чтобы не нарваться на домашних, а тем более на молодого барина.

Дверь отворилась со стороны крыла, где жил Петр. Считавшаяся до этого момента закрытой, заскрипела она особенно противно. Кто-то вышел. Свет масляной лампы мазнул по двору, замер. Какое-то время тень повозилась у двери: закрывала и открывала ее, пока та не закрылась бесшумно. Потом послышался скрип засова, и снова все затихло.