Крещатик № 93 (2021)

* * *

Оставляю вам запах – сирени аршин,клей обойный, каминную копоть,с отпечатками пальцев стеклянный кувшин,и в углу – паутину по локоть.Оставляю старинный ночной ноутбук,неглубокую чашку для флешек,тренажер для сплетения ног или рук,что-то круглое… грецкий орешек!Здесь невидимо видео-всяких кассет,корм для кошек в хрустящих пакетах,ящик винных бутылок – гарем, полусвет,четверть слова о бывших поэтах.Мне в славянской системе двойных полумер —не видать адмиральского ранга,милый друг, я тебе оставляю торшер,а к нему – абажур из ротанга.Погашённые марки, рекламный буклет,две открытки с родосским колоссом,человек – это просто нелепый ответна пространство с жилищным вопросом.Водосток, отправляющий всех к праотцам,как засохшие щучьи молоки,в этом смысле еще повезло мертвецам —больше их не убьют на востоке.Для кого я оставил путевку на крит —чье-то рабское имя невнятношепчет память моя, крематорий закрыт,но в египет – пускают обратно.

* * *

Куколка в чукоккалу вернулась,в гусенницу куколка свернулась,как свернулось слово «молоко»,потому, что бабочкой легко —слишком быть, обслуживая пятна,мама, забери меня обратно,буду жить под яблоней и сливой —страшной, волосатой и счастливойгусенницей, сонно пламенеяв лабиринте, меж корней корнея,хорошо, что я не помню зла —бабочкой ни разу не была.

* * *

Был финал сотворения мая:задыхаясь от быстрой ходьбы —надо мной пролетела хромая,кистепёрая птица судьбы.Вот, на ком отдохнула природа,и бугор объявил перекур:на судьбе – с головою удодаи с фасадом ощипанных кур.Пролетела, ногами касаясь,и упала в чужой водоем,я – шаман, вызывающий зависть:зависть, зависть, как слышно, прием!Маринуется солнце в закате,едет, едет по вызову, к вам,на электро-своем-самокате —безответная зависть к словам.С ней знакомы: успешный аграрийи бездомный поэт от сохи,ей понравится ваш комментарий,но она – ненавидит стихи.И не то, чтобы это – больное,как мечты инвалида труда,а похоже на чувство двойное,на медаль – золотая звезда.По судьбе, по любви, по закону:вам – венок или слава нужна,ну, а мне, благородному дону,ваша зависть – вторая жена.Как бессмертный аналог соседки,ваша зависть – милее стократ,заряжаясь вином от розетки.прислонился к стене самокат.И обманутый маем нагретым,я завидую только врачам,дням, наполненным солнечным светом,и обильным дождям по ночам.Я завидую всяким знаменьям,чудотворцам воды и огня,всем стихам, что меня не заменят,но останутся после меня.

* * *

Кто отдал в переработкуяблони озимый плод,солнце, озеро и лодку,кто пустил меня в расход?Не заметив тонкой гранимежду льдом и кипятком,может, родина, по пьяни —гибельным прошлась катком?Не спеша, утрамбовалав землю, в свежее говно,чтоб меня осталось мало:саша – хлебное зерно.Не ячменная левкоя,не пшеничный царь дубов,саша – зернышко такое,урожай на пять хлебов.А, быть может, я в порядке,выжил и попал в струю:на правительственной грядке —верным пугалом стою?В ожидании предтечи,буду на исходе дней:тайной рода, частью речи,веткой яблони твоей.

* * *

Разбилась ваза, я подумал сразу:вот, неплохой для текста матерьял,люблю небрежно брошенную фразу,отечество, которое терял.Снаружи – алебастрового цвета,внутри – глазурь и голубой акрил,пускай другие склеивают это,я – выброшу, как чехов говорил:из сердца вон, а сам, на книжной полке,уснул, прижавшись к гоголю – спиной,и я, в глубоком кресле, на осколкисмотрю в тоске – у папы выходной.Позвать слугу, так я ж его уволил,за то, что подворовывал и пил,я много виртуальной крови пролил,в глагольной рифме девушек любил.Быть одному – не то, чтобы хреново,а скучно – постоянно одному,с больной ноги встает над миром словои снова погружается во тьму.Повсюду – лофт, где лампочка, как клизма —разбрызгивает свет под потолком,и я плетусь из недр капитализма —в кладовку, за метёлкой и совком.Какой лайфхак нас ждет в конце морали,сюда ударный просится финал:мне донесли, что этот текст укралии в либеральный продали журнал.Мне донесли, что номер выйдет летом,что мой слуга, не только вор и гей —он все стихи (поскольку – был поэтом)подписывал фамилией моей.

Дмитрий Драгилёв /Берлин/

Убегая от фавна [16]

Wir m"ussen n"amlich noch dort ankommen, wo wir sind [17]

Dagmar Leupold

Стояли. Ждали взрыва.

Зевак было много, судя по фотохронике восьмидесятых. Когда-то здесь располагалась газгольдерная станция, рядом с железнодорожной. Ее долго не решались снести, хотя планы вынашивались. Наконец снесли, направленным. Дым был сед, здание оседало, таяло до состояния порошка и растворялось дальше. Что осталось? Думаю, швы. Именно они обычно остаются в наследство. А еще пустырь. Теперь серые «серийки» топорщат свои панели. Как антенны из пустыря. На которые ничто и никто не ловится, кроме дураков, вроде вашего покорного.

16

Глава из романа Д. Драгилева «Некоронованные».

17

Нам еще нужно добраться туда, где мы находимся (нем.).

Впрочем, напрасно я вру. В поздней ГДР позаботились об озеленении. Крупноблочный жилмассив облагородили, снабдив парком имени Тэдди, главного ротфронтовца и красного мученика Рейхстага, узника Бухенвальда. Сам Кербель ставил ему памятник. По счастью, не взорванный после падения стены.

Стояли. Ждали взрыва. Взрывался, когда доставали. Сдаваться не собирался. Ее было достаточно, хулиганствующей школоты в классе из сорока голов. Теперь это называется булинг. Потом уехал. В столичное училище. Наконец отчалил сюда – навстречу другой столице. Поселился в одной из коробок, тех самых сериек. Катишь лифтом, и все выше растут этажи, точнее цены на них. Впрочем, они пока еще даже сирийцам по карману. Точнее, собесу, который платит не только за беженцев. На одном из этажей в съемной квартире обитаю и я, живу на свои. Общаюсь из «пустырной антенны» с разными странами – по скайпу, зуму et cetera. Что особенно актуально в карантинные времена. Но и раньше часто случалось. Обычно с Рябчиковым – приятелем из России. У Радия Рябчикова – море кличек, ников, погонял, агентурных имен. Курочка, например, Кудкудах, Рябой, Рубидий. Однажды – дело было в эпоху предыдущего кризиса по четвертому календарю Хуучина Зальтая – он позвонил, не предупредив. За два мгновения до полуночи.

– Пять минут, пять минут… – нахально пропел Рябой. – А ведь у негров связки по-другому звучат. Иначе работают.

– С чего ты взял?

– Коллега, очень важно прислушиваться к голосам. Особенно к иностранным. Вдруг подойдут и отважно столкнут на рельсы. Как у вас там на рейнском вокзале вышло.

К легкому дуновению ужаса в беседе с Рябчиковым нужно быть готовым всегда. Муссирует нашумевшее: два выродка, хорошо интегрировавшийся африканец, а потом некий выходец с Балкан попали в газетные передовицы и онлайновые заголовки. За непрошеную помощь пассажирам. Не собиравшимся повторять подвиг Анны Карениной. Хотя одна берлинская аборигенка недавно прокололась на том же самом. И в новостях об этом не сильно кричали.

Мне оставалось только выразительно посмотреть на Рябого:

– Звучат по-другому? – переспросил я.

– Слегка сипловато, – продолжил он, ничтоже сумняшеся.

– Неужто? Зато японцы, подчас, как птицы чирикают… Друг с дружкой, – я подбирал слова, еще чувствуя необходимость поддержать дискурс.

– Ты хотел сказать: как рябчики?

– Как ненцы.

– Немцы?

– Эвены. Эвейну Шолом Алейхем. Престарелые камчадалы.

Рябой кисло кашлянул. После такого кашля можно смело смотреть на часы: первый признак озабоченности тем, что разговор грозит затянуться. Сказать по правде, Рябчиков охотно ворует чужое время и на такие индикаторы не реагирует. Вот и мой демонстративный жест пропал втуне, закругляться приятель не думал.

– Признаюсь честно, твоим сумбуром вместо музыки было забавно сопровождать отход ко сну, – сказал он, уделив мгновение для зевка. – Певицу ищи другую. Устрой просмотр, сделай кастинг. Молодую девочку, чтобы танцевала, и голос желательно. Не обязательно афроамериканку. Просто маленькую нежную солистку с неопознаваемым акцентом. Короче, поменьше меланхолических баллад и оперетт. И вообще, сдалась тебе твоя Германия-Гевеллия, туманная, пасмурная, с перерывами на Майорку. С прусской муштрой местных фрушек и прогрессивными мутациями наших. – Рябой отхлебнул пива. – В сторону наибольших претензий. Ищи в другом месте, где-нибудь поближе к норвежским фьордам. Или к Альпам… Но постарайся без филармонических голосов обойтись.

– Тогда объясни скрытый смысл? Йодли тирольские собирать?

– Pourquoi pas? Создай себе собственную феерию, не депрессивную Гевеллию, а Гельветию. Зачем виртуальные рощи? Мнимые эмпиреи. Баснословные, банановые. Кому он нужен, бесконечный нагоняй туземок? Поддавки с родимыми оппонентками. Конь остановится перед бабой, если она на полном скаку стреляет чем-то, отдаленно напоминающим трезвый мотив. Ее эмоция всегда наполнена тараканами и тумаками. А в Гельветии туманы лишь иногда наплывают, и только с афишных тумб…