Крест поэта

Ну когда ж образумимся мы

И себя оградим от позора?

Не Христа предлагаю распять,

Иль на дверь указать фавориту, -

Неужель нам сгодится опять

Этот памятник Гришке-бандиту?

Брежневу, маршалу и генсеку, сверкать мраморным бессмертием у ворот Спасской башни величавого Кремля, а не полководцу, Георгию Константиновичу Жукову, и не солдату, Александру Матросову, даже не юной партизанке, Зое Космодемьянской, святой красавице, родить не успевшей ребенка для милой России нашей. Зоя распята. И Россия распята. И мы распяты. И сквозь раскаленные миражи пустыни глядит Иисус Христос на нас, иудами распятый...

Возвращался на Урал Слава Богданов трагично. Красный гроб, обшитый черным крепом, погрузили в реактивный лайнер. Во Внуковском аэропорту простился я с другом. Самолет вырулил на бетонную полосу, а я выскочил на автомобиле на окружную дорогу.

Едва приткнулся к барьеру — пронесся реактивный лайнер, ввинчиваясь в настороженную гладь. Заискрились и нервно затрепетали молнии. Дождь хлынул, теплый, струнный. И не мираж в пустыне, а здесь, в центре зеленой России, крест в тучах прорезался, инеем сизым обсыпанный, реактивный серебристый крест распластался в зените Вселенной... А за холмами и рощами гром прокатился, рыдая, и в туман серебристый канул.

Ну выпил в ЦДЛ Слава. Ну лег в комнате общежития Литературного института. Возможно — образы Рахиль Моисеевны или Абрама Ильича Боричко смутили его?.. Или мать на Тамбовщине всплакнула?.. Отец ли, танкист, из пепла показался?.. Тамара ли неслышным прикосновением рубашку распахнула ему, грубому?.. Не проснулся. А со мной попрощался раньше, чем я с ним:

ЖЕЛАНИЕ

В. Сорокину

За какими делами захватит

Час последний в дороге меня?

Я б хотел умереть на закате

На руках догоревшего дня.

Я с рожденья не верю в беспечность.

И за это под шум деревень

Впереди будет — тихая вечность,

Позади — голубеющий день...

Вам на память оставлю заботы,

Я не шел от забот стороной.

И покой на земле заработал -

День последний остался за мной!

И за мной — отшумевшие травы,

И железных цехов голоса...

А во мне эту вечную славу

Приютили душа и глаза.

Приютили, взрастили, согрели

Всем, чем мы и горды и сильны...

И вплели в полуночные трели

Соловьиной сквозной тишины.

По дорогам неторенным,

Тряским

Из-под рук моих песня и труд

Далеко уходили,

Как сказки,

И, как сказки, со мною уйдут!..

Прижизненная последняя книга Вячеслава Богданова “Избранная лирика”, выпущенная в Челябинске в 1975 году, заканчивалась мне посвященным стихотворением: Слава предчувствовал смерть... И поставил стихотворение в завершение книги — попрощался.

Но русские поэты умирают не от водки — от горя: трезвость их угнетает пережитым ими, их отцами, их дедами, а водка, болезненно капнувшая поэту на сердце, отяжеляет думу его. Чугунная дума пережитого — ну, кто ее в доброте растворит?

Въехали в запломбированных вагонах к нам чужие, с револьвером на боку вломились в семью русских, в церковь русскую, расстреливая и казня. Чужие — копытнохвостатые... Приглядись к их физиономиям и мысленно рожки над их ушами подрисуй — высокоорганизованные дьяволы!

Сгоняли, мобилизовали нас, побежденных и сломленных, в соседние и в родственные, в межгосударственные и межведомственные конфликты и в свои глобальные коллективизации на оккупированных русских просторах.

Чужая задача. Чужая цель. Чужие руководители. Чужие судьи. Чужие надзиратели. И зарастает Россия бурьяном, полынью и обелисками. Китайцы по русским границам шарят, а в Москве торгаши смуглые на прицел нас берут, как юные хищноклювые троцкисты брали нас на прицел в гимназиях и университетах, на борозде и у станка, в шахте и в храме.

Мы, русские, страдаем бессонницей от крови, пролитой среди нас чужими и своими палачами. Чужие палачи без наших палачей — временные, а вместе с нашими, русскими, — бесконечные... И прежде чем плюнуть в кровавую чахоточную физиономию троцкистскому хищноклювому палачу — плюнь в ражистую магарычную рожу палачу русскому, и тем, брат мой русский, укрепись в борьбе за нашу Россию.

Русская бессонница — слезы прозрения:

МОЙ ДЕД

Памяти Арсения Александровича Сорокина

Не пьяный бред и не возмездья случай:

От давнего до нынешнего дня

Мой дед, ни в чем не виноватый, мучит

Ни в чем не виноватого меня.

Он вроде б мирно говорит мне в полночь:

“Насильственной-то смерти не приму!..”

Кого винить?

Устраивала сволочь

В тех временах кровавицу и тьму.

Над площадью тяжелым флагом флотским

Отхлопал Питер: тишь и благодать.

И заползал под псевдонимы Троцкий, -

Так легче нас крушить и убирать!

Шагала смерть по всей Руси великой,

И стон стоял, и детский плач летел.

А дед мой в простоте открытоликой

Пахать и сеять заново хотел.

Но вызван был... И не вернулся...

Бойко

Весна шумела, хмурился Урал.

Сыра земля взяла его — не койка,

Ведь пулю враг недолго выбирал.

Коль доживу, на праздники большие

Я к вам приду,

а если грянет срок,

Пускай меня застрелят не чужие,

А русские надавят на курок.

Когда сверкнет мое над Русью имя

И зазвенят, ликуя, соловьи,

Я буду знать, что я убит своими,

В своем краю, за муки за свои!..

Не надо, не надо крови: ты, козьекопытный и козьебородый бес, фанатик, чужой и расстрельный палач, остепенись — прощения у нас ты не вымолишь, и ты, единокровный мой негодяй русский, перестань травить, унижать и терзать меня, русского поэта, и нас, нас, витязей русских, идущих на каторгу и на погибель за русскую честь и свободу!