Крестоносцы

А только грязь и черные деревянные вросшие в землю халупы — не главное. Тут, в этом неправильном Галиче, есть беда пострашнее луж и грязи. Здесь есть мошка и комары. Так везде есть. Да, только если всех комаров, что за свои сорок годков видел десятник гридней Иван Болотов, вместе собрать, то это одна тысячная от того, что у них в горнице оказалась на постоялом дворе. В городе же на улицах просто дышать было невозможно. Обязательно или комара проглотишь, или штук пять мошек непонятных, которые посильнее комаров кусают, либо несколько мух, которых даже больше, чем комаров, при том, что такое просто невозможно. И ведь это осенью почти, когда дома уже вообще комаров нет.

А ещё вечная сырость. Дождь два раза в день, как по заказу идёт. Не тёплый летний дождик, после которого в лесу белые грибы вылазят, а нудный, мелкий, холодный, словно не серпень (август) на дворе, а лістапад (октябрь). Встаёшь утром, выглянешь на двор, а там дождь, спать идёшь, а за стенами дождь. И холодно, как не укрывайся, а сырость холодная до тела доберётся.

— Наум Изотыч, как тут люди живут?! — вздохнул Иван и чарку мёда в себя влил. И мёд тут не тот, не ароматный. Бражка, а не мёд.

Они выяснили уже, из-за чего Фёдор Давыдович — князь Галицкий решил часть Галицкого княжества продать Ивану Даниловичу московскому, тому, коего Калитой прозывают. Ну, выход он в Орду платить не может — это отговорка. Главное в другом. Фёдор Давидович как бы и не своё продаёт. Он ту северо-восточную часть княжества и не контролирует. Что городишка мелкий Чухлома, что ещё севернее Соль Галицкая живут, вроде как, сами по себе. Посланных туда воев, коих и не больно-то много у князя, из лесу местные охотники из народа меря обстреливают из луков. И исчезают в непроходимых чащах и болотах. Священников православных хоть и не гонят, и не убивают, если те сами не пытаются мерян этих против себя настроить, но паствы у них нет. Ладно, есть немного, но именно немного. Влачат сами полуголодное существование священники, никто им десятины не платит, свадеб и крестин в построенных жалких клётских храмах не проводят, с чего жить священнику, только с того, что сам добудет. Благо реки и озёра полны рыбы, ягод хватает, зайцев полно, рожь озимая вызревает. Можно при желание выжить. Не ленись только.

А вот тиунов княжьих регулярно находят со стрелой то в глазу, то под лопаткой. Не приживаются тиуны в тех местах. Но это не всё, ещё там сильны новгородские купцы. Они торгуют с охотниками, скупают у них пушнину, а если можно шкурку соболя продать, то зачем её так задаром отдавать княжескому тиуну.

И ещё есть одно. Уж больно пристрастился Фёдор Давидович Галицкий к мёду стоялому. Редкий день не заканчивает под лавкой или пусть за столом, но окунув бороду в недоеденную ушицу.

Боярин Роман Судиславич и Наум Изотович сходили уже к князю и поинтересовались, точно ли он намерен продать Чухлому и Соль Галицкую.

— Ик. Точно. Ик, — вроде утро, а князь уже еле языком ворочает.

— А ежели мы купим? Сколько хочешь, княже, за землицу? — с каменным лицом, даже не поморщившись от крепко духа, что от князя Галицкого исходил, поинтересовался боярин.

— Три тысячи гривен.

— Шуткуешь, княже. Две, сразу и дадим.

— Три! — помотал уж очень интенсивно головой Фёдор Давидович.

— Мы же с людями поговорили, с воями, с охотниками. Побойся бога, Фёдор Давидович, прибыли у тебя от той землицы — только убыток. Две тысячи гривен.

— Две с половиной, — пьяный, а упёрся.

— Часть отдадим заморским товаром. Вот абсент — напиток ромейский. Попробуй.

На следующий день, когда дворня всё же привела князя в божеский вид, в присутствии епископа Галицкого Афанасия сделку совершили. Две тысячи гривен передают Фёдору Давидовичу владимирцы серебром и золотом в пересчёте, а пятьсот гривен товаром. Парчой, абсентом, стеклянными бусами и харалужными мечами.

Событие девятнадцатое

Емеля не так чтобы опасался литвинов, просто понимал, что дело не простое. Их в три раза меньше. И там не абы кто будет, а очень хорошие вои. Плохих княжич с собой не возьмёт. Так это ладно, среди них есть и те, кто принимал участие в Олимпиаде. Из лука стрелял. Ну и что, что медали никакой не завоевали. Всё одно стрельцы из лучших. Так что, было от чего чувствовать беспокойство. Своих людей терять не хотелось.

Лопата из харалужного железа с трудом брала за столетия натоптанную, утрамбованную тысячами ног и колёс дорогу. А ещё почти сразу стали камни попадаться. Стрельцы спешили. Дорога не больно оживлённая, но нет-нет, а кто-нибудь проезжал. Специально выбрали время полуденное. Кто бы ни ехал по дороге, купцы ли, вои ли, но на обед должны стать на привал. Без сытного обеда нельзя в дороге.

Успели не то что в притык, а чуть не попались. Вырыли яму, положили в неё ящик с порохом и обрезками железными, привязали верёвку к предохранителю и протянули её к кустам. И тут Евсей и говорит, что бечёвку видно, она серая, а земля здесь рыжая. Обмазали верёвку глиной от дороги, а все одно в самом деле заметно её на дороге.

— Нужно её чуть в землю заглубить, но не сильно, чтобы дёрнуть не помешала земля, — командовал минёр Фома Ухов.

Прокопали дорожку, уложили верёвку и присыпали землёй. Из леса наносили хвои, листвы прошлогодней и засыпали этот клад опасный.

— Ох, видать, — Евсей рожу скорчил и крутит ей туда-сюда.

— Ходить по нему можно? — Емеля дёрнул за рукав задумчиво чешущего затылок Ухова.

— Можно. Пока я предохранитель не выну, не сработает взрыватель. Но я бы скачки тут устраивать не советовал.

— Чтоб тебя, — сплюнул Емеля и стал с опаской землю затаптывать над опасной ямкой. Три таза прошёл туда-сюда, потом веток наломал и подмёл крошки земляные, снова хвоей и шишками забросали дорогу.

— Едут!!! — со стороны Гродно примчался галопом сменивший Евсея Егорка.

— Кто едет? — не дал взмыленному жеребцу наступить на мину Емеля, схватил его под уздцы.

— Купцы, наверное. Три телеги и охрана — три стрельца или охотника с луками.

— В укрытие! — скомандовал десятник и сам повёл коня в лес, — ты отъедь подальше, чтобы лошадь не учуяли в караване.

Когда первая телега почти поравнялась с миной, Емеля истово перекрестился. Не дай бог сейчас взлетит повозка на воздух. И купцов жалко, а главное, сорвётся вся задумка, неизвестно, смогут ли они без мины справиться с отрядом, в три раза превосходящим их по численности.

Первая телега проехала, вторая, третья, чуть отстав, за нею три всадника. Десятник, не прерываясь, крестился, даже выдохнуть боялся. И только когда последняя лошадь охранника небольшого каравана простукала копытами по земле и стала удаляться от закопанной мины, Емеля и выдохнул, и вдохнул, правда, чуть не закашлялся, мошку какую-то проглотил. Удержался. Закрыл себе рот руками и сплюнул мушку потом.

— Проехали и не заметили, — толкнул его в плечо Фома Ухов.

— Хорошо. А следы от колёс и копыт остались, но теперь уже не важно. Даже хорошо, раз тут проехали, значит ехать можно, — всё же кашлянул стрелец, саднило в горле от мошки.