Крестьянский король

Совещаний мы не собирали. Здесь всё решалось руками. Я достал тонкую веточку, сделал над грядкой осторожный знак и показал на самые тесные места. Пора прореживать. Не рвать до дыр, а оставлять разумные промежутки, чтобы корни не боролись локтями. Женщина кивнула. Я медленно показал, как держать стебелёк у самой земли, как вытягивать лишний, не трогая соседей, как сразу прикрывать пальцем образовавшееся окошко, чтобы у оставленного растения не пересох корешок. Мальчишка уже тянулся, я мягко придержал его за запястье и дал вытянуть стебелёк с края, где было реже. Он сделал аккуратно, замер, боясь испортить удачу, потом посмотрел на меня. Я кивнул. Он тихо прыснул и умчался показывать «добычу».

Пока мы возились, разговор сам собой расширялся. Старший спросил по делу: сколько грядок нужно, чтобы наесться всем двором. Я ответил прямо: две или три на дом, если не жадничать и не терять впустую. Их можно вклинить между нынешними рядами, водой не обижать, только настилов добавить, чтобы не топтать землю. Женщина показала на дальний, более холодный угол, где дольше лежит тень от сарая. Я сказал, туда позже пойдёт другая зелень, терпеливая к прохладе. Отметил себе в блокноте, что у меня есть короткооборотная листовая смесь именно для таких мест.

Дальше мы ушли за огороды, туда, где шла общая полоса под «большую работу». Не поле в нашем смысле, а ряд разомкнутых гряд и кусков, которые когда-то пахали глубже, а теперь лишь лёгкой бороной чесали корку. Утренний свет уже был высок, но не слепил. Самое время «посмотреть землю». Я присел, вогнал нож на два пальца, приподнял пласт. Сверху корка толщиной с палец, ниже вязко и тяжело. Запах не мёртвый, но как в подполье, которое месяц не открывали: пыль с кислинкой. Раскрошил комок, песчинки искрят, а следом липкая плёнка, пальцы склеивает. Так бывает, когда землю годами крутят по одному кругу: весной бросили, слегка зарубили, летом как получится, осенью сняли и бросили. Навоз в лучшем случае россыпью из-под хлева и часто поздно, уже на ледок, да ещё с мыслью «чтобы не пахло». Золу ссыпают кучей у людного места, ветер разносит по двору, до полосы почти не доходит. Чем ближе к деревне, тем гуще тропы, почва утрамбована как вал. На склоне видны шрамы от вешней воды: весной поток вырывает русла, семена туда падают и гибнут. И главное, я не увидел следов «летнего кормления», когда земля съедает зелёную массу и отдыхает. Трава у них есть, но её сгребают на подстилку или поздно выгоняют скот, когда дернина держится из последних сил, а копыта добивают то, что держало влагу.

Старший стоял рядом молча. Он слушал не меня, а землю. Я поднял взгляд и сказал прямо: оживить можно. Не быстро и не одним приёмом. Здесь много малого: собирать всё полезное и не выкидывать, не ломать, где и так мягко, давать почве еду не только корой да сушью, но и живой зеленью. Он кивнул. Я начал перечислять, загибая пальцы.

Первое. Не ходить к бочке по сырой меже, а по настилам. Мы это уже сделали. Земля меньше страдает.Второе. Золу не оставлять ветру. Носить понемногу под гряды, перемешивать с землёй. Это ей по вкусу.Третье. Навоз не держать горой за сараем. Разносить небольшими порциями под рыхление и не поздней осенью на лёд, а после первого нормального дождя, когда почва напиталась, с тонкой присыпкой земли сверху.Четвёртое, самое важное. Жидкую часть из хлева не выливать куда попало. Собирать в небольшую яму, набитую соломой. Пусть туда стекает всё, что смывают из-под скота. Это уходит в компост и становится для земли едой. Потерять эту часть — то же, что потерять половину будущего хлеба.Пятое. На полосе не выравнивать всё до горизонта. Поставить травяные пояски поперёк стока воды, узкие, ладонь шириной. Тогда весной вода не пролетит как по стеклу, а задержит силу в почве. Непривычно, но работает.Шестое. Хоть раз за лето дать полосе «поесть» зелёной массы. Посеяли, отрастили, потом уложили в землю. Хорошо пойдёт горчица или овёс с компаньоном. Если не найдём, у меня в мешочках есть немного бобовых. Пройдём маленькую ленту, посмотрим, как почва задышит.

Шрам спросил, не сводя глаз с комка у меня в руке: с чего начать. Тогда я ещё звал его по прозвищу, имя узнаю позже. Я ответил просто: с малого и с того, что уже под руками. Компост у нас тёплый, возьмём с края и дадим по щепоти под ряд. Земля восторгов не устроит, но заметит. Золу не держать кучей у ворот, тащить мешком к огороду. В хлеву чаще менять подстилку, чтобы меньше разливалось по двору. Всё остальное спросим у самой почвы, она ответит.

Женщина с густыми бровями присела, растёрла крошку земли, посмотрела на меня, потом на Старшего. Поняла. Я не давил. Показал ладонью: каждому по локтю этой «полосы», начнём мало. Встанет — расширим. Они переглянулись. Это был не вопрос веры, это было «попробуем». Лучший ответ в таких местах.

К полудню вернулись к дворам. Я держал в голове простое правило: если говорить о большом, надо дать людям быстрый толк от малого. Здесь ценят тепло и хлеб. Значит, начнём с мелочей, что видны сразу. У бочки с мальчишкой поставили вторую кадку для отстоя, очередь стала короче, полив перестал быть беготнёй. У компостной площадки сделали низкий бортик из дёрна, снизу перестало тянуть воду. На моём тесном участке показал, как давать тень днём: не накрывать «шапкой», а ставить тонкие ребра, будто жабры, чтобы воздух проходил, а прямой луч не обжигал зелень. Женщина смотрела внимательно, не из любопытства, а как хозяйка: можно ли повторить без меня.

После обеда в посёлке сменился звук. Вместо железа пошёл разговор. Я разложил солнечную панель, включил планшет и набросал схему нашей полосы за огородами: узкие ровные гряды, травяные пояски поперёк стока, небольшие выемки для весеннего сброса, дорожки под настил шириной в полторы ступни. Стрелками отметил, где должен идти воде ход, где воздух, а где везение не поможет. Старший смотрел внимательно, Шрам щурился. Женщина сдвинула брови сильнее, как бывает, когда суп «на грани» и не решишь, нужна ли щепоть соли.

Старший спросил прямо: зачем эти пояски, трава съест землю. Я ответил: трава «съест» воду и отдаст её почве. Ещё она прикроет землю от ветра. Пояски не навсегда, на весну. Потом срежем и уложим вниз. Вода не уйдёт в овраг, останется в твоём ряду. Он кивнул. Шрам провёл ногтем по линии и сказал уже себе: попробуем на «морде», где весной всегда сносит. Женщина легко коснулась угла планшета, будто проверила температуру супа. Значит, решено.

К вечеру устроили посиделки. Не у огня, здесь без нужды дрова не палят, а под навесом у бочки. Скамьи не держат, кто сел на перевёрнутый короб, кто на порог, кто на настил. Разговор шёл неторопливо. Я пристроился у своего сарая, чтобы не лезть в круг, и видел всё: дворы, молодой лунный свет( ранее думал что Луны здесь нет ), знакомые лица, только мягче. Мальчишка сел у моих ног, складывал пальцы как счётчик и рассказывал, на скольких грядках ему дали «подрезать верх», сколько раз он донёс воду в кадку, и что теперь женщина позволяет ему показывать, где «ломать корку».

Я отвечал коротко, без учительства. Подтянулись мужчины. Шрам сел так, чтобы видеть всех. Старший остался в тени, но его слышали. Женщина принесла большой глиняный круг, похожий на лепёшку, разломила на равные доли, раздавала, не глядя в лица. Мне достался кусок с ладонь, я взял половину, вторую оставил на краю. Она кивнула, наш уже привычный жест: «ем с вами, но не больше нужного».

Потом разговор ушёл на полосу. Мужчины по очереди рассказывали, где весной водой режет, где осенью не всходит, где зимой скот сбивает край, идя к воде. Картина сложилась ясная. Эти десять дворов живут как на острове. До ближайших людей день пути, а то и два. Никто их не гонит, но и не ведёт. Делают так, как дед научил. Деды оставили две твёрдые истины: навоз под окнами нельзя, он воняет и тянет падальщиков, и зола — мусор после огня, не еда. Это не глупость, это опыт жизни у леса, где запах и след — опасность. Беда в том, что земля из-за этого недоедает. Поле всегда «на потом»: скот, крыша, печь, дети — прежде. Силы к весне уже не те, трактов нет, возят на себе или на коне по кочкам. Куда уж тут удобный вывоз на дальнюю полосу. Так поле и остаётся самым большим и самым голодным.

Я не правил их слова под себя. Лишь вставил две мысли. Если собирать всё, что смывается из-под коровы, и не давать этому уходить в землю под полом, половину хлеба можно вернуть. Шрам усмехнулся: под полом мокро. Женщина прищурилась: если подставить ковш. Если ковш и солому — получится тёплая заготовка, потом — готовая земля. Старший сказал коротко: сделаем яму под настилом в сарае, там не зальёт. И всё, без речей.

Мальчишка всё это время косился на планшет. Я впервые за эти дни развернул не картинку «до/после», а простую таблицу на неделю вперёд: что и когда делать с полосой. Доделать посевную, уложить траву в пояски, в жару снимать корку сверху, собрать золу, переложить компост, когда перестанет «дышать» и станет тяжёлым. Не чтобы «учить», а чтобы самому не забыть и чтобы им было видно, как всё складывается в шаги. Старший попросил остановить, всмотрелся, кивнул: понял.

Сидели тихо. Кто-то насвистывал одну короткую мелодию и бросал на полуслове. Луна на миг выглянула из-за крыши, прошла полосой по настилу, доски блеснули. Я поймал спокойную мысль: не про то, как вернуться, а про то, как размножить то, что уже получилось. Без фанфар, но надёжно.

Наутро мы вышли к «морде», туда, где весной вода делает борозду поперёк любой человеческой мысли. Я выбрал узкую ленту шириной в две ладони и длиной шагов десять. Если смоет — не жалко, если удержится — разница будет видна всем. Мужчины принесли два старых ножа-плуга с честной кромкой. Я взял короткий рыхлитель и мешочек «вспомогательных» семян: немного бобовых и траву под зелёную массу. Названия не перечислял, делу они не нужны.