Крестьянский король

Пока день набирал силу, мы с Шрамом и женщиной продолжили «мелкую революцию» у компоста. Я объяснил жестами и короткими словами, что сюда нельзя бросать камни, кости и жир — это заведёт беду и запах; что хорошо работают перемены: чуть сырое — чуть сухое, шапка — земля — шапка — земля; что надо оставлять «дыхание» сбоку. Старший слушал, не стоя над душой, а заходя время от времени — он тот, кто видит, когда дело пошло. К полудню лоток набрался на ладонь высотой и начал тихо греться — правильный знак. Я показал, как повернуть верх «вниз» в одном углу — не всё, только четверть, — чтобы жизнь крутнулась, как колесо. Запах пошёл тёплый, сладковатый, не гнилостный — и это понравилось всем.

Ещё через два утра, когда солнце только коснулось верхушек забора, я увидел то, ради чего и затевалась вся эта осторожность: на грядке тут и там, в местах, где я ожидал раньше всего, проклюнулись нежные крючочки. Не одинаково — где-то плотнее, где-то с пропусками: жизнь никогда не идёт строем. Я присел и просто смотрел: каждый такой крючок — маленький договор между мной и этой землёй. Мальчишка, увидев, сел рядом — на корточки, как взрослый, — и тоже молчал. Потом, не выдержав, сорвался и помчался звать женщину. Та подошла неторопливо, наклонилась, на мгновение задержала ладонь над грядкой, словно благословляя, и кивнула так, как кивают, когда в доме всё идёт своим чередом.

День, однако, обещал быть жарким. Я разрядил «покрывало», оставив тень только там, где пачка всходов была плотнее, и показал Шраму на край грядки: поливать — на ход, по бороздкам сбоку, чтобы не смывать нежное. Мы пролили совсем немного — водой «после отстоя», тихо, без брызг. Земля отозвалась мягким тёмным оттенком, не лужей.

К обеду я вернулся к планшету — не ради самого планшета, ради того, что в нём лежало: схемы роста редиса по дням и мои же простые «сигналы» — когда прореживать, когда прикрыть от жёсткого полудня, когда, наоборот, дать воздуху больше. Я не прятал, но и не делал из этого театра. Поставил панель на солнце, открыл записи и, не глядя на людей, начал сверяться с тем, что видел глазом. Так у них появилась возможность подойти самому и понять, что это — не магия, а память, только не бумажная. Старший подошёл ближе всех. Я показал ему рисунок с тремя линиями: «вода», «тень», «воздух» — и короткую подпись в моём блокноте на местной смеси «понятий». Он покивал и попросил рукой «ещё раз». Я повторил. Он понял.

Мы работали бок о бок, как будто делали это уже месяцами. Вдоль широких меж местами появилась мелкая корка — я на ходу дал женщине жест «верх ломать, низ не трогать» — она уже знала, как именно. Шрам подхватил тяжёлую работу — выровнять «лопухи» у края, где тень от сарая делала землю «ледяной». Я тем временем довёл до ума бортики у грядки, чтобы первый дождь не испортил тонкой работы.

Вечером, когда воздух начал остывать, я ещё раз прошёлся глазами по всему, что сделал за эти два дня. Редисная грядка — с первыми зелёными иголочками, тонкое «покрывало» — не шапкой, а в сеточку, компост — дышит и пряно греется, настилы — держат ход, отстойник у бочки — не новинка, а привычка. И — тихая, почти невидимая перемена — разговоры во дворе стали короче и увереннее, когда касались дела. Язык будто бы тоже начал «компостироваться»: лишнее отсеялось, нужное стало плотнее и теплее.

На следующий день, ранним утром, когда тень ещё длинная, у грядки нас уже было четверо: я, Шрам, женщина и мальчишка. Старший стоял на дворе в тени, но я чувствовал его взгляд. Мы молча раздвинули тонкие веточки «покрывала» и увидели, что всходов стало больше. Я показал пальцем на те, что сели слишком близко друг к другу, — через день будем прореживать, не дожидаясь, когда начнут «драться» за свет. Женщина кивнула. Мальчишка вытянул руку, чтобы помочь, но я остановил: ещё рано — сначала пойдёт второй настоящий лист, тогда и будем. Я не торопил — ни людей, ни растения.

В сарае, возле моей «рабочей полки», лежал блокнот. Я записал коротко: «Июнь ранний. Редис — взошёл на третий день, местами плотнее, по низинке — позже. Полив — только по бороздке, утром, после отстоя. Корка — ломать верхом. Компост — слой веток, солома, зелёное, зола, земля. Панель — объяснена. Планшет — показал «вчера/сегодня». Язык — продвинулся: понимают намёк, я — просьбу». И добавил маленькую пометку про сроки: «Урожай — конец июня/начало июля первая волна; дальше — повторить. Часть — на еду, часть — на семена к осени».

Днём мы с Шрамом сходили по краю двора туда, где за огородами начиналась полоска, похожая на поле. Я лишь посмотрел издалека: не сегодня и не здесь. Там земля была другого характера — светлее, рыхлее сверху и уставшая внизу. Но это разговор для другого дня. Сегодня у меня была грядка шириной в локоть, компостная площадка высотой в ладонь и люди, с которыми мы научились понимать друг друга за работой. Это уже много.

По дороге обратно мальчишка снова скосил глаза на рюкзак, и я, чтобы не держать камень в кармане, сам достал панель и планшет, показал ему — как панель «ловит» солнце. Положил обе ладони на панель — «тёплая» — и на экран — «свет». Он по-детски приложил ухо — слушать, что «жужжит», ничего, конечно, не услышал и тихо рассмеялся. Я улыбнулся: пусть привыкает, что чужое может быть не страшным, если оно ведёт себя как инструмент — тихо и понятно.

Вечером, когда я вернулся к своему углу, я не устраивал долгих привалов — это не тот день. Сел на пороге с кружкой тёплой воды, положил блокнот на колено и перечитал сегодняшние пометки. Завтра — первый лёгкий полив ещё до жары, лёгкая разрядка «покрывала», проверка компоста — не перегрелся ли; к вечеру — прореживание в самых тесных местах, но не жадно: пусть часть взойдёт и уходит в силу. Через неделю — поговорить со Старшим о том, чем можно подкормить узкую грядку «по листу», не залезая в мешки: зольный настой, отвар трав, жидкий компостный сок — но это нужно показать и понюхать.

Я закрыл блокнот и на ощупь проверил лямку рюкзака. Редис — пошёл. Компост — дышит. Панель — привыкла к местному солнцу. Я — к их коротким словам. Июнь только начал развертываться — как тот самый тёплый туман у кромки межи. Впереди — три, может быть, четыре месяца — достаточно, чтобы успеть не только вырастить первое, но и приготовить почву под осень. А завтра утром меня снова встретит маленькая грядка на плохом месте, и это — лучшее из возможных начинаний.

Глава 5

Проснулся я раньше первых голосов, от тихого, почти кошачьего шороха. У навеса кто-то встряхнул веник, солома шевельнулась и снова улеглась. В сарае было сухо, прохлада стояла ровная, без злости, самая та, июньская, когда дыхание видно только по росе на досках. Я сел, накинул плащ, проверил рюкзак, а рядом блокнот, карандаш, планшет. Чужое место перестаёт быть чужим, когда порядок вокруг повторяется день за днём и вещи лежат там, где ты их оставил.

Редис на моей узкой грядке вышел ровно. Настоящие листочки расправились и тянулись к свету. Мы договорились с собой просто: часть первых корнеплодов пойдёт на стол, часть останется под семена, чтобы иметь свой запас. В рюкзаке лежали не случайные мешочки, а проверенные сорта под разную погоду и разную землю. Семян немного, для начала хватит, дальше умножим на месте. Вчера я перевернул компостный «пирог» на четверть, тепло там держалось ровное, без тухлого запаха. Сегодня хотел глянуть нижний слой, вдруг перегрелся.

Во дворе по привычке остановился у бочки. Вода за ночь успокоилась, взвесь осела. На настиле темнели вчерашние следы, дети уже не шагали по мягкой меже, держались дощечек. Ничего громкого, но это и есть знак дела: настоящий результат чаще всего тихий.

Старший вышел, как всегда, без шума. Мы коротко кивнули друг другу. Он уже не щурился настороженно, смотрел как на человека с понятной работой. Его короткие фразы я стал понимать без жестов, отвечал так же коротко. Мальчишка прибежал первым, вытянулся на цыпочки, заглянул в грядку и шёпотом сказал «Есть», улыбнулся так, будто это он вытянул зелень из земли. Женщина с густыми бровями подошла неторопливо, присела, сунула палец в землю: не липнет, значит ночной влаги хватило. Тот, кого я называл Шрам, остановился у столба, облокотился и слушал.