Крестьянский король

С востока подтянулся ветер, и вместе с ним — запах дыма. В этот раз — настоящий дым, лёгкая вуаль, без смолы и без гарей — как от печи, в которой сушат, а не жгут. Я остановился. Всё внутри сказало «к людям», но профессиональная осторожность сказала «погоди». В незнакомом месте лучше сперва дать себе задание, которое точно получится, — мелкая победа собирает голову в узелок.

Задание было простым: найти удобное место на ночь и подготовить, будто мне снова предстоит ночевать одному. И даже если я сегодня разгляжу людей — не идти к ним на ночь глядя. Утро, как и земля, любит неспешных. Я сошёл с колеи чуть выше, на гребень — там легче смотреть и тяжелее оставлять запах. Наткнулся на пару подосиновиков — крепких, рыжих, с чистым трубчатым слоем — положил в боковой карман рюкзака, мысленно отметив: ужин будет не пустой.

Ближе к вечеру тропа вывела меня к кромке небольшой поляны, за которой шёл кустарник и уже тянулись ровные линии чего-то вроде огородов. Я присел в тени и долго смотрел, не мигая. Земля была перевёрнута пластами неглубоко, как лопатой, междурядья широкие, местами с сорной каёмкой, где-то даже ровные гряды. На одном — крупные листья, вроде бы капуста, но сорт не узнавал, листья толще, с другой жилкой. На другом — что-то из семейства тыквенных, но завязи сидят иначе, чем у наших кабачков. Грядки были без излишней вылизанности, и это почему-то обрадовало: тут не мучают землю до последней капли, а работают по силам.

Я не подходил ближе. Сидел и смотрел, пока сумерки не начали сгущаться. Один раз по межам прошёл человек — худой, в длинной рубахе, с палкой через плечо. Он окинул взглядом грядки, поправил что-то у края и ушёл, не подозревая, что в двадцати шагах затаился чужой с котелком и рюкзаком. Я медленно выдохнул и отступил назад — не сейчас.

Ночлег устроил в сотне шагов, в еловом закутке, где лес скрывает звук. Огонь — маленький, подложил под котелок камни, чтобы не оставлять «подпалины». В котелок — вода, парочка подосиновиков, тонкий ломоть сала, щепоть соли. Чай? Нет, сегодня без чая — экономия. Пока суп «доходил», я выточил из веточки простую вилочку, чтобы не обжигаться, и записал короткие мысли: «огород — севернее», «гряды — широкие», «прореживание — слабое», «жильё — восточнее, по запаху дыма». Писал без выводов. Выводы — утром.

Ночью лес шумел глухо и глубоко, как море. Дважды мне послышались шаги в стороне — не зверь, слишком аккуратно. Я не поднялся, только подтянул рюкзак под ребра и лежал, считая вдохи. Сон пришёл без труда и ушёл так же легко.

Утром я вернулся к краю поляны уже не с пустыми руками. Планшет я включил ещё с рассвета, чтобы проверить — вдруг чудо — и улыбнулся сам себе: чудес не бывает, зато есть память и фото. Я выбрал простое: сфотографировал схему междурядий, сделал пару заметок — не о сортах, а о том, как вода стоит в колеях, где проседает гряда, где поднимается буртик. В голове быстро складывался первый «пакет помощи» — не волшебный и не громкий: три вещи, которые можно сделать хоть завтра в любом огороде, без денег и науки. Первое — дать воде путь (прорезать маленькие «уши» для стока в междурядьях), второе — не топтать проходы (поставить пару коряг у края, чтобы ноги шли по ним, а не по земле), третье — убрать корку после дождя лёгким рыхлением, не переворачивая пласт. Я записал это в блокнот, но подчеркнул: «не лезть сразу, без спроса».

Полдня я бродил параллельно «человечьему» краю, не высовываясь, просто изучая. В одном месте заметил смешную, но важную мелочь: на границе огорода и кустарника росла полоска дикой мяты. Её не вырывали. Либо её тут не ценят и не знают, либо просто руки не доходят — работа есть везде. Я сорвал один лист, потер в пальцах и вдохнул — аромат был яркий, но более терпкий, чем у нашей. Я улыбнулся краешком рта — хорошо будет в чай, если дойдёт дело до чая.

К полудню я выбрался на бугор, откуда был виден край селения — не деревни в нашем понимании, а десяток домов, разбросанных по склону, с огородами между ними. Крыши — тёмные, не черепица, не шифер, что-то вроде дощатых лемехов. Дым из одной трубы шел ровно. Я расселся в кустах, снял ботинки, дал ногам высохнуть, посчитал запасы ещё раз. Есть хотелось так, что слюна в горле собиралась комком. Я отломил кусок хлеба, запил тёплой водой, и это было самым честным обедом за последние дни.

Вниз, по склону, вдоль межи, шли двое — парень и мужчина постарше, оба с мотыгами. Я лежал неподвижно, пока они не скрылись за изгибом. Лежать, если честно, было нелегко — всё внутри звало «эй!», «я тут!», — но я упрямо молчал. В незнакомом месте правильнее послушать шаги двора, прежде чем стучаться в ворота.

Вместо штурма я сделал «глупое» на вид, но полезное дело: нашёл чуть пониже место, где междурядья превращались в настоящие ручейки после дождя, и вырезал узкий «ухо-сток» в краю буртика — так, чтобы вода могла уходить, а земля не проседала. Сделал только одно, на краю поля, где никто сразу не заметит, и отошёл. Я хотел посмотреть, будет ли к вечеру влажное пятно меньше, чем в соседнем междурядье. Если да — значит, я всё ещё что-то понимаю.

Солнце клонится — я снова устроился в тени и стал слушать место. Тихий звук — не шаги, не голос; стук-скрип, как у колеса телеги, только лёгкий. По дороге действительно шла телега — один конь, высокий, сухой, тянул без спеха, а сзади шагал парень. Он что-то напевал однообразно, и меня вдруг обдало теплом — этот мотив, эта простота — вроде бы везде одна и та же. Я улыбнулся, не показывая зубов, и снова отступил — не сейчас.

Ночевал опять один, ближе к воде — там легче гасить звук. В костёр пошли сухие щепки, в котелок — остатки белого и один маслёнок. Чай я сегодня всё же заварил — слабый, полкулака листа, да сверху пригоршню мяты из кустарника. Листья после — снова на камень сушиться. Я ел и слушал, как стемневший склон дышит размеренно. Где-то на границе слышался собачий лай — редкий, не злой, больше предупредительный. Я натянул шапку на глаза и подумал, что утром, видимо, пора будет попытаться обозначить себя. Не вывалиться на дорогу, а просто показать, что ты — человек. Можно начать с малого: появиться в поле зрения у воды, помыть котелок, не шарахаться. Вода — вещь универсальная, возле неё меньше подозрений.

Утро третьего дня я встретил решением. Пошёл не на бугор, а в низину, где ручей делал колено у межи. Там я сел на корточки, разложил котелок, камни, фильтр из песка и травы и сделал вид, что занят своим. Я и был занят — вода после ночи помутнела немного, и её стоило прогнать через фильтр. Я работал медленно, демонстративно аккуратно, чтобы любой, кто увидит, прочитал в этом знакомое: «дело».

Первым меня увидел мальчишка. Тощий, светловолосый, в рубахе до колен, босой. Он шёл, обгоняя воду, и вдруг остановился, как вкопанный, увидев меня. Я поднял голову и улыбнулся, но не зубасто. Он шагнул было назад, потом снова вперёд, глядя то на котелок, то на мои руки. Я постучал по котелку пальцем, показал на фильтр, на песок, на воду, потом кивнул. Это был мизерный спектакль жестов под названием «я просто фильтрую воду». Мальчишка кивнул в ответ, как будто понял главное — я не прячусь — и помчался вверх по тропинке, туда, где скрывалась деревня.

Минут через пять у кромки кустов показались двое мужчин. Я тоже встал, но не поднимал руки — просто стоял, чтобы меня было видно. Оба были в длинных рубахах, подпоясанных верёвкой, с заострёнными к концам посохами. Лица загрубевшие, загорелые, волосы у одного стянуты кожаной полосой. Они переглянулись, потом старший что-то коротко сказал — слова пробежали мимо меня, ощутимые, как ветер, но ни на что знакомое не похожие. Я ответил «Здравствуйте» и кивнул. В ответ услышал то же, только другие звуки.

Мы стояли, словно на весах. Я, чтобы помочь весу опуститься, опустил взгляд на воду, снял котелок с камней, показал, как кипяток «бежит», понюхал — и, подув, сделал аккуратный глоток. Потом показал на фильтр и повторил жест «ты» — «можно». Старший чуть приподнял подбородок, шагнул, взял песок, пересыпал в ладонь, понюхал. В его глазах мелькнуло то, что я знаю лучше любых слов: признание понятной вещи. Вода — чистая. Дальше будет проще.

Разговоров не вышло. Жесты, короткие звуки, несколько осторожных шагов — и уже понятно, что мы не намерены друг друга пугать. Старший кивнул на мой рюкзак, я так же спокойно кивнул и поднял его на плечо. Я не протягивал рук, не пытался приближаться — в таких случаях лучше пусть «они» решают, куда «мы» идём. Это их земля.

Мы двинулись вдоль ручья. Мальчишка, тот самый, бежал впереди, как шальная сорока, время от времени оглядываясь. Мужчины шли размеренно, не глядя мне под ноги, но и не спуская глаз с моих рук. На границе огорода старший остановился, поднял ладонь — «жди» — и ушёл в сторону ближайшего дома. Я остался стоять у воды, где всем видно, и опустил рюкзак на камень. Шумели птицы, пахло дымом и чем-то хлебным. Мне было страшно — не тем страхом, который стягивает грудь, а тем, что делает тебя тоньше, внимательней.