Крик в ночи

— Ага! — сказал Ведмедятников. — Что доступно кесарю, недоступно слесарю, так что ли? Нет, друзья, в таком случае, у нас дело дальше каракатиц не пойдет. Отсебятина — дочь шапкозакидательства, как говаривал еще мой прадед, подневольный шапкозакидатель Саввы Морозова. Ну, это к слову. А теперь о главном…

Полковник Ведмедятников еще не отдавал себе отчет в том, что подсознательно вступает в противоборство с укоренившейся, всесильной пронинщиной.

* * *

Тем временем Джон Филдс обосновался на новой конспиративной квартире в городе М. Из-за океана прилетела шифровка: «Реставрировать инфраструктуру, учитывая печальный опыт операции «МЫ». Босс». Филдсу предстояло вновь подыскать надежных людей, сколотить крепкий подрывной аппарат и вредить, вредить, вредить. Люди нужны были волевые, целеустремленные, фанатичные. Но вот беда — где их взять-то, волевых фанатиков? Однако усилия Джона Филдса не пропали даром — такие люди нашлись. И были они тоже законспирированы, но только на свой лад, по-дилетантски примитивно. Вышел Филдс на них весьма необычно. Шпиона постоянно беспокоил потолок, который в определенное время суток начинал сотрясаться, осыпая, Филдсову квартиру грязноватой, как прошлогодний снег, штукатуркой. Все было б ничего (черт с ней, со штукатуркой!), если бы однажды Филдс, взглянув на потолок, не обнаружил ужасные трещины, с каждым новым сотрясением расползавшиеся по сторонам, будто щупальца гигантского спрута. Тогда он решительно поднялся к верхним соседям, чтобы прикинуть приблизительный срок крушения потолка и заранее оговорить размеры компенсации за нанесенный материальный, а также моральный ущерб.

В квартире находились пятеро склеротичных отголосков глубокой старины: бабушки-двойняшки, еще одна старушка и двое старичков, чинно попивавших чаек.

— Кто в вашей гоп-компании старейшина? — обратился к ним Филдс.

Все пятеро туповато уставились на незваного гостя.

— Я спрашиваю, кто здесь ответственный квартиросъемщик?

— А зачем тебе это, божий агнец? — спросила старушка. — Хочешь откушать чайку?

Филдс начинал выходить из себя:

— Послушайте, вы, старая кошелка! Если вы откажетесь раскрыть причину периодического сотрясания моего потолка, я прибегну к репрессалиям!

— Не убий, милущий! — зашепелявили старички.

Бабушки-двойняшки и старушка, упав на колени, заголосили:

— Сгинь, узурпатор!

Филдс глазищами пожирал старичков и старушек:

— Ну, отвечайте же, разэдакие помазанники!

— Старообрядцы мы, соседушка, — произнесла старушка, — из секты трясунов Восьмого созыва. Потому потолок твой ходуном ходит, как мы обряд свой справляем. Не погуби, касатик!

Бабушки-двойняшки, схоронившись за чуланом, прятали в платочки вставные челюсти и крестились.

— Выходит, — сказал Филдс, — такая вот конспиративность?

— Истину глаголишь, милущий, — поддакнули старички.

— Истину, истину! — поддакнула старушка.

Звали этих троих Кольчик, Лизочек и Бобочка. В секте трясунов велась Летописная книга, куда заносились имена выдающихся сектантов, их дела и отличительные черты оных. Вся троица была занесена в Летописную книгу.

Филдс прочитал:

«Кольчик — скопец республиканского значения. Трясется самозабвенно. Среди мирян является посланником архангела Гавриила и Божьей Матери.

Бобочка — заслуженный перевозбужденец-сотрясатель крупноблочных перекрытий, стен и потолков. В годину всесвятского потопа сотряс универмаг «Тысяча мелочей», профтехучилище и два детских садика.

Лизочек — девственная народная вещунья. В секту трясунов переметнулась из секты ворчунов из-за идеологических разногласий с руководством секты. Дает бесценные (по установленным тарифам) рекомендации относительно непорочного зачатия».

О бабушках-двойняшках в Летописной книге давалась краткая справка, что они являют себя однояйцевыми близнецами и представляют в секте фракцию иерихонистых дев.

Да, это были настоящие фанатики, люди, преданные своему делу до самоотречения. Конечно, у каждого из них имелись маленькие недостатки, не отражавшиеся на работе. Лизочек, памятуя о былых временах, заливала, что в недалеком прошлом якобы отбывала повинную в качестве канделяброносительши у царевича Дмитрия Убиенного. Кольчик вспоминал, как, состоя на службе при Бахчисарайском орденоносном фонтане, взрастил плеяду высококвалифицированных евнухов. Бобочка, оседлав любимого конька — сотрясение крупноблочных перекрытий, — договаривался до того, что многолетним плодом своего сподвижничества на ристалище перевозбужденца-трясуна называл нынешние развалины римского Колизея.

Однако кто действительно поразил Филдса, так это вдруг ввалившийся в квартиру духовный пастырь секты Вагиналий Зевесович Фефелкиндт.

— Перпен, — представился он Филдсу, — что означает «персональный пенсионер».

Никаким он персональным пенсионером не был, так только, одно название, но Филдс внутренне собрался — ведь речь шла о каком-никаком, а пенсионере. Сама судьба, стало быть, ставит вопрос о его компетенции в деле налаживания контактов с пенсионерами. «Синдром Боцманова» прочно сидел в голове. Следовательно, вызов принят!

У Вагиналия Зевесовича был уникальный по размерам нос. Всякие носы повидал на своем шпионском веку Филдс, но столь внушительный, мясистый, с лиловыми прожилками — встречал впервые.

— Знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказал духовный пастырь. — Вы думаете, что мой шнобель неподходящ для конспирации. Говорите, не стесняйтесь.

Филдс нашелся:

— Отнюдь! С вашим пеликанистым рубильником мы станем ворочать такими делами — закачаетесь! Дарую вам конспиративную кличку.

— Не томите, умоляю!

— С этого дня вы — Перпенуум Шнобиле. Категорически поздравляю, милущий!

Секта трясунов, к немалому удивлению Филдса, была неплохо организована, имела солидную материальную базу, которая зиждилась в основном на старушках-побирушках, ворочавших миллионными финансовыми операциями при вокзалах, около церквушек, в подземных переходах и подворотнях.

— У нас имеется свой связной, — похвастался Перпенуум Шнобиле. — Охромелый дурдомовец Лаптев, зачнутый в подпитии.

— Превосходно! — одобрил Филдс — Я доволен. Нам нужны доморощенные кадры.

Конспиративно, как уже отмечалось, секта оставляла желать много лучшего. Один лишь духовный пастырь со своим несоразмерным органом обоняния за километр бросался в глаза. Кольчик, Лизочек и Бобочка — ударная старая гвардия — неуемную тягу к сотрясенчеству прикрывали душистым чайком с бубликом. Составлявшие фракцию бабушки-двойняшки при малейшей опасности хоронились за чуланом, пряча в платочки вставные челюсти. Что касается охромелого дурдомовца Лаптева, зачнутого в подпитии, то он вообще плевать хотел на конспирацию и в качестве связного с очумелыми глазенками носился на костыле между старушками-побирушками, духовным пастырем и старой ударной гвардией. Однако худо-бедно, так или иначе, это была организация.

Огромную, если не сказать — богатырскую, идейно-политическую нагрузку добровольно взвалил на себя Перпенуум Шнобиле, буквально изнемогая от обилия собственных дум и прожектов касательно переустройства государственных формаций всех стран мира, вплоть до островов Зеленого Мыса.

— Кто теперича сподобится загрызть диктат? — витийствовал Перпенуум Шнобиле. — Где ты, вездесущий лыцарь с печатью и образом, где твой донкий ход и верный копьеносец дон Пердо Дзуритто? Как говорится, все смешалось в доме Цыбульских, наша вертепная матушка-земля несется в тартарары. И я не удивлюсь, коль узнаю, что смердящий Ванька Грозный, встав из гробика, гаркнет окрест: «Мадемуазель Росея! Куды ж ты котишь свои оглобли?!»