Крик в ночи

Первой встрепенулась Лизочек, проинтуировав опасность.

— Многострадальцы, божьи фронтовики! — свистнула она. — Разбегайсь!!

Филдс, Лизочек и бабушки-двойняшки каким-то чудом унесли ноги от разъяренных тигров, озлобленного бегемота, агрессивного кенгуру, какаду-матерщинника и милиции…

А вопрос вопросов, кто же те конкуренты, на прямой обскакавшие Фронт национального вредительства, так и повис в воздухе.

Агент 6407 радировал доктору Уикли: «Мы можем развалитъ все что угодно, вплоть до римского Колизея, но нам не под силу сотрясти институты общества, где орудует ваш покорный слуга».

* * *

Филиал всемирной организации «Женщины против пошлости» размещался на одной из тихих улочек города М, в дощатом помещении бывшей купеческой Думы, фронтон которого венчали голопузые купидоны с толстозадыми феями.

Если задаться вопросом и подсчитать, сколько всего на белом свете женских объединений, то получится астрономическая цифра — 5,859 952! Они растут как грибы после обильного дождя и, независимо от течений и направлений, несут в себе заряд противления засилью резких, грубых, безнравственных, мнящих о себе бог весть что мужчин.

Девизом нашей организации служил известный тезис теоретика движения, великого итальянского мыслителя, имя которого — то ли Беломорро, то ли Велоспорто — утеряно историей: «Пошлость — это некая скромная, инфантильная девушка, с черного хода постучавшаяся на ночлег в Дом Человечества и вышедшая наутро через парадную дверь хамоватой бабенкой». Не предполагал темпераментный итальянец, что его раздумья о людских пороках лягут в основу целого движения, послужат вдохновением в борьбе значительной части женского населения Земли.

В секретариате Филиала, как всегда, царило многозначительное оживление. Шустрые бабушки-двойняшки вели учет вновь вылупившихся членов этой массовой организации. За три месяца существования Филиал насчитывал в своих рядах свыше двухсот женщин, активно выступающих против пошлости во всех ее отталкивающих проявлениях. Методы работы Филиала были скрыты и труднодоступны постороннему глазу. Сюда входили: а) сбор информации о пошлости в радиусе 153 км к востоку и 2486 км к западу от дощатого помещения бывшей купеческой Думы; б) регистрация выявленной пошлости в статистических целях; в) борьба с пошлостью всеми доступными и недоступными средствами; г) участие в экскурсионных круизах по местам, традиционно славящимся душком с пошлятинкой; д) проведение разъяснителъно-познавательной работы, показ иллюстраций и короткометражных кинофильмов о предмете изучения, ретроспективный анализ его предыстории и перспективное осмысление настоящего. (Сложновато, но приемлемо.)

Шефство над Филиалом всемирной организации «Женщины против пошлости» взяла дивизия подводных лодок, личный состав которой проходил боевую выучку в кустистой местности городской окраины. Часто общаясь с женщинами из Филиала, подводники убеждались в потребности активисток ближе ознакомиться с предметом изучения и осмыслить его с тем, чтобы эффективнее бороться. Пока не выпьешь чашу до дна и не испытаешь все на себе, поверяли активистки свои благородные помыслы бойцам в задушевных беседах, не поймешь, каково другим. Следует отдать должное бойцам — они с полуслова усекли, чего от них хотят, и не ударили в грязь лицом: раз надо, значит, надо.

Сектор по зарубежным связям возглавлял с виду ничем не приметный мужчина, хорошо владевший собой, языком и наделенный от природы изысканными манерами дамского угодника. Звали мужчину Агапий Иоаныч Никворок. Догадливый читатель, конечно, сразу понял, что это за хлыщ. Почему «Никворок», догадаться просто, если прочитать слово «Коровкин» наоборот.

Мадам Дубова-Ясенева после знакомства в такси не открыла Филдсу свою агентурную принадлежность. Она являлась заместителем Лизочка (директора Филиала), и это все, что знал шпион о женщине с лицом, полным энтузиазма.

— Как это так, ни с того ни с сего, мадам очутилась в нашей организации? — спрашивал Филдс Лизочка. — Вы как профессиональная вещунья могли бы и копнуть прошлое своей заместительницы.

— Я и копнула, и поинтересовалась, — оправдывалась Лизочек. — Да все впустую. Придется, видно, обратиться к блюдечку.

— К спиритизму?

— Истину глаголишь, милущий.

Филдсу мадам казалась вульгарной и циничной, но иногда он ощущал теплоту ее сердца. Ее импозантная, чем-то напоминавшая шимпанзе внешность располагала и одновременно наводила на всякие дурацкие мысли. Даже бабушки-двойняшки были от нее без ума. В общем, мадам оставалась загадкой для Филдса, которую он, бывалый агент 6407, никак не мог разгадать. Однако кое-какие сведения о мадам все же просочились…

…Дубова-Ясенева, право же, чем-то напоминала няню, но если той можно было безошибочно дать от двадцати пяти до шестидесяти семи лет, то определение возраста мадам становилось делом в высшей степени затруднительным. Вдова туалетного работника Демьяна Биде, мадам сохранила в неприкосновенности как свою девичью фамилию, так и свою девичью честь (случай сам по себе редчайший!). Нет, мадам не была религиозна и, надо прямо сказать, не отличалась идолопоклонством, зато ежегодно исправно отмечала День туалетного работника, до краев наполняя бездонную флягу водярой и, словно заправский ямщик, горланя скабрезные куплеты. Соседи по коммуналке, где проживала мадам, считали ее натурой сложной и мятежной, что не мешало им сыпать соль в мадамин харч. Во гневе мадам была страшна, как Мефистофель, уста ее изрыгали нечто такое, от чего вяли уши соседей-похабщиков и в ближнем магазине прокисало свежее молоко, а под горячую руку вдове туалетного работника в такие моменты лучше было не попадаться — мадам из тяжеловеса делала омлет всмятку. Когда-то она занималась физкультурой, вела атлетический кружок «Стальные торсы», где строила живые пирамиды из трудных подростков и второгодников: «Делай раз, делай два! Рушь!» Однажды у нее завязалась интрижка с оперуполномоченным товарищем Мусоргским, в конце которой мадам сгребла товарища Мусоргского в охапку и под переливчатую трель милицейского свистка вышвырнула оперуполномоченного из своей жизни.

— Я бальзаковская женщина с мопассановской душевной изюминкой, — любила повторять мадам. — Мне органически чужды брюзжание, чопорность и высокопарное чванство.

В приватной беседе мадам имела привычку для придания большей весомости своим словоблудиям пихать собеседника локтем, что у непосвященных вызывало естественную ответную реакцию, и зачастую разговор кончался бурным обменом синяками и ссадинами.

— Наша фривольная бальзаковская забияка с мопассановской урючиной в один прекрасный день разнесет на щепки Филиал всемирной организации, — делился опасениями с Лизочком Филдс. — Меня поражает, с каким азартом мадам способна издубасить невинного человека лишь за одно неприятие им ее задушевно-пихательных излияний. Своими подзаборными выходками она ставит в затруднительное положение активисток, выступающих против пошлости, насаждает в организации субъективный идеализм с упадническим бескультурьем.

— Декаданс! — вторила Лизочек. — Кикимора, чай, думает, что живет на довольствии в дешевых меблирашках ростовщика Лабазникова, где ей дозволено ломать дурочку да выкидывать коленца! Креста на нее нет, милущий, вот что я вам скажу. Экая кабацкая сорвиголова!

От Лизочка веяло ладаном с сивухой. «Совсем плоха стала девственная вещунья!» — думал Филдс.

…Детство мадам протекало в среде горлодеристой плебейской рыгаловки, где разномастный люд надирался в стельку и, сотворив шмасть собутыльнику, валился немытой харей в собственную тарелку с лапшой зачуток подрыхнуть. Юная налитая мадам одной левой выносила из трактира дрыхнущих посетителей и бросала на брусчатку мостовой — там их топтала прогрессивная буржуазия: кадеты, имажинисты, институтки и левые эсеры. С авангардистом-имажинистом по фамилии Бурлеско у мадам был затяжной роман. Бурлеско, с авитаминозным цветом лица, страдавший частыми запорами, слыл непревзойденным мастером каламбура, и один меткий каламбур, посвященный самому себе, авангардист экспромтом преподнес возлюбленной: «Я ликом сер и калом бур». Мадам была вне себя от блаженства! Но вот на ее пути вырос во всей своей демонической стати народоволец Демьян Биде. Авангардист впал в черную меланхолию, в мансарде Бурлеско свистели пули, а обои окрасились кровавым заревом новой эры — эры красного винища. «Изничтожим Николашку!» — жутковато шептал в свое время Демьян Биде. Народоволец трижды бросал портмоне с бомбой в царский экипаж, и трижды самодержец Николашка, на лету перехватив портмоне, бросал его в Демьяна Биде. «Надо б распять анахфему!» — выговаривал Гришка Распутин премьер-министру Столыпину, хлестая его березовым веником по заднице в Сандунах. А с улицы неслось: «Долой капсущность!»

…Потом были махновщина, петлюровщина, разбродщина, безотцовщина, самодурщина, ежовщина, опять самодурщина, беспринципщина…

Дубова-Ясенева, пройдя огонь, воду и медные трубы, одной левой выносила из ресторана «Балчуг» дрыхнущих посетителей и бросала на дорожный асфальт, — там их топтала новая прогрессивная буржуазия: дворники, службисты, администраторы-выдвиженцы и творческие работники. «И так будет со всякой цацей, которая воззрится!» — в фетровой тужурке басила мадам, не раскрывая глубины своей сентенции.