Кристальный пик

— Правда. Ты будешь жить.

Омела вытянулась и встретилась со мною глазами. По ее порозовевшим щекам еще бежали слезы, пухлые губы были слегка приоткрыты. Это невинное выражение, вызывающее жалость, навеки застыло на ее лице, когда голова Омелы вдруг сорвалась с плеч и запрыгала по ступенькам к моим ногам.

— Прости, госпожа, — сказал Селен виновато. — Но она с такой злостью смотрела на тебя! С такой злостью, ах! Я не смог этого вынести.

Он стоял позади ее обезглавленного туловища в белом платье с волчьим мехом на воротнике, застывшего в смиренной позе, прежде чем тело это завалилось на бок, и хлеставшая из шеи кровь побежала рекой. Голова Омелы остановилась в нескольких дюймах от носков моих сапог. Белокурые косы растянулись на лестнице, а голубые глаза застыли напротив моих, не моргая.

— Что ты наделал, Селен? — прошептала я, не в силах перестать смотреть в них и видеть свое нарушенное обещание.

Я сказала ей, что она будет жить. И я соврала.

Так вот, значит, почему Селен не появлялся до сего момента... Вовсе не потому, что послушался меня и позволял самой со всем разобраться, а потому что питался. Я осознала это, лишь взглянув на него: подбородок тонул в крови, измазав острые зубы и нос, а синяя рубаха под расстегнутым плащом превратилась в тряпку, изрезанная мечами, топорами и стрелами. Но прорехи на ткани не переходили в прорехе на коже: Селен был цел и невредим, и сквозь разорванные швы виднелся лишь его худой подтянутый живот.

— Назад, госпожа!

Судя по тому, как легко веретено Омелы, воткнутое бросившейся вперед Ясу, вошло ему в живот и как легко вышло обратно, вытолкнутое самой плотью, наелся Селен досыта.

— Не тронь моих ярлов, Селенит! Они нужны мне.

Он замер с пальцами, почти сомкнувшимися на горле кряхтящей Ясу. Еще бы чуть-чуть — и ее голова покатилась бы следом за головой Омелы. Но сколь неуправляемым, прожорливым и бездумным Селен не оставался, мои слова не были для него пустым звуком. Они все еще находили в нем отклик, как монета, упавшая на дно пустого колодца — эхо да и только. Потому Селен замер, подвесил Ясу над землей, заставляя дрыгать ногами от нехватки воздуха, и озадаченно взглянул на меня через ее плечо.

— Хорошо, — неохотно сказал он в конце концов и швырнул Ясу через дальнюю костровую чашу так, что, приложившись головой о ее медный край, она уже не нашла сил подняться. — Тогда, раз мне больше некого убивать ради тебя, предлагаю...

Что-то просвистело у меня над ухом, всколыхнув волосы, и Селен замолчал на полуслове, а затем неуклюже пошатнулся от удара копья, пробившего ему грудь. То, брошенное с силой берсерка, пролетело мимо так стремительно, что он даже не успел увернуться, а я — заметить, как кто-то подкрался сзади. С традиционным кованным узором Керидвена, копье воткнулось Селену куда ровнее, чем веретено Ясу — прямо в сердце.

— Попал! А ведь действительно куда удобнее топора, ха-ха.

Я повернулась. Кочевник стоял на самом краю господского двора у двух мраморных столпов, через которые я вошла и которые вместе с кругом распластанных убитых вёльв отделяли замок от остального города. Чумазый и растрепанный, уже с тремя топорами-трофеями на поясе, не считая своего собственного, Кочевник даже с дюжиной колотых ран выглядел бодрым и довольным жизнью. За его спиной Морфран уже вовсю заполоняли хускарлы, ворвавшиеся в город и теперь стремительно подчиняющие его себе. Там же мелькала разноцветная чешуя приземлившихся драконов. Жемчужная была среди них. Человеческий силуэт, облаченный в нее, протиснулся через те же мраморные столбы и отпихнул Кочевника с дороги.

— Рубин! — воскликнул Солярис.

С его волос капала вода. Похоже, он все-таки сумел добраться до устья реки и отмыться от керидвенской крови и сейда раньше, чем те задушили бы его. Отряхнувшись, Сол сделал ко мне несколько размашистых шагов, но остановился, завидев того, кто возвышается позади. Так я оказалась ровно посередине между своим даром и своим проклятьем, а когда наконец-то пришла в себя и развернулась всем корпусом к первому, чтобы броситься к Солярису, вдруг услышала:

— Действительно хороший бросок, — Селен обхватил копье двумя руками и беспрепятственно вытянул его из своей груди, будто бы плоть его и впрямь была зыбкой и мягкой, как незакаленная статуэтка из глины. — Жаль, что бессмысленный. Мое сердце находится не здесь. Оно стоит прямо перед тобой, — И он обвел меня нежнейшим взглядом, прежде чем развернуть копье наконечником вперед и перехватить его поудобнее. — А где твое сердце ? Ах, да, точно...

И Селен метнул его обратно.

Крик, который вырвался у меня из горла, мало напоминал человеческий. Единственное, что я видела в тот момент, хотя передо мной открывался вид на весь господский двор — это застывшее лицо Сола. От его волос и кожи поднимался пар, внутренняя ярость заклокотала в груди вместе с ужасом, когда у нас на глазах копье поразило Кочевника туда же, куда недавно поразило Селена.

В самое сердце.

Уже во второй раз за день я увидела, как мой друг захлебывается кровью и падает на землю плашмя.

— Я больше никуда не отпущу тебя, Рубин, — произнес Селен, и его шепот погнал холод по моей шее, в которую он уткнулся носом, очутившись у меня за спиной. — Теперь ты навек моя. Пойдем же, я отведу тебя домой. В том доме, что Сенджу сделал для нас, никто тебя не найдет.

Ткань плаща порвалась с оглушительным треском под натиском крыльев, что, разложившись, закрыли надо мною закат. То были крылья уродливые и костлявые, перепончатые, как у летучей мыши. Все остальное тело Селенита начало меняться тоже — выросло, нагрелось... Мужские руки, схватившие меня за талию, обернулись когтистыми лапами, покрытыми багровой чешуей.

«Это был дракон», — сказал мне Ллеу после того, как Свадебную рощу усеяли обезображенные хирдманы, и я принесла ему одного из них, чтобы узнать, кто это сделал. — «Тот нейманский воин умер от драконьих зубов и когтей».

Не имея собственного облик, Селен мог повторить любой чужой. И драконий тоже.

Ноги перестали чувствовать землю.

— Рубин! Рубин!

Господский двор сотрясло рычанье, под подошвой ботинок мелькнул длинный жемчужный хвост, усеянный гребнями, тщетно пытающийся добраться до Селена, поднявшегося вместе со мной в воздух. Как и Солярис, я мало что могла без него: царапала ногтями сжимающие меня лапы, раздирала пальцы о чешую, кричала и билась, брыкалась, но не могла вырваться.

Зрение помутилось, и голоса, зовущие меня по имени, стали затихать. Лишь перекатывающаяся тяжесть в кармашке на поясе отрезвила меня. Я кое-как просунула туда руку, вывернула ткань и пропустила через пальцы круглую вещицу с выпуклой крышкой и крутящейся медной стрелкой под ней.

Компас, указывающий на Сенджу, упал на ступеньки лестницы перед коленями оклемавшейся Ясу с пробитой головой, растерянно смотрящей на меня снизу-вверх.

— Там, где он! — успела выкрикнуть я, прежде чем и она, и Солярис, метающийся по двору в неистовстве, и неподвижно лежащий Кочевник окончательно исчезли вдалеке.

14. Селенитовый остров

Мне был неведом безмятежный сон с тех пор, как началась война, однако, когда я очутилась в настоящей опасности, сон вдруг нашел меня сам. Быть может, потому что я выбилась из сил, размахивая мечом под животом Селена, пока не выронила его в Изумрудное море, над которым мы пролетали. Блестящие зеленые воды, похожие на колышущееся поле из трав, беззвучно проглотили его и упокоили на своем дне. То же самое стало и с моей обувью, и с перчатками, и даже с заколками, выбившимися из кос, пока я извивалась в лапах Селенита, отказываясь сдаваться, даже когда выбраться из его хватки означало бы разбиться насмерть. Несколько раз Селен действительно ронял меня, но успевал поймать: летал он неуклюже, как детеныш, то и дело проваливался вниз, забывая махать крыльями и слишком сильно размахивая вместо этого хвостов. В конце концов от бесконечной тряски, тошноты и страха мир обратился во всполохи воды, земли и неба, и я утратила сознание.