Кривич

– Да, понял!
– зашипел в ответ кормчий.

– Раз понял, рули, конь педальный. Я к Ждану пройдусь.

– Ага, - обиженно засопел старый воин.

Пробравшись на нос судна, Рыжий примостился рядом с впередсмотрящим, даже не глядя в темноту ночи.

– Ну, чё видишь?

– Как в сторону отвернули, так вроде у берегов ромеи остались. Видать на якорях стоят, утра дожидаются. От нас сейчас они правее на полторы тысячи саженей быть должны.

– Должны-ы! Внимательно смотри, пиздося!

– ...

Упущенный ветер порывами заполоскал парус. Волна, передавая посудину своей товарке, раскачала дракар, тормозя его ход.

– Идем на веслах!
– Рыжий викинг пьяной мартышкой пробежал по проходу вдоль банок на корму.
– Старый, чтоб ты опоздал на свой собственный бал-фор, что ж ты ветер теряешь? Безлядвый халамидник!

– Чего ругаешься? Не можно было шелоник удержать. Сам к веслу становись, коли не веришь.

– Старший! Старший, подь сюды!
– Рыжий, ястребом метнулся на нос судна.

– Что?

– По переду, опричь от тех византийцев которых обошли, еще корабль, - зашипел Ждан.
– Мы прямо на него плывем.

– Тьфу! Поганка какая! Брони всем вздеть, готовиться к бою. Горшки с горючкой приготовить.

– Батька, а с какого борту ворог?

– А, хрен его знает! Ждан толком не разглядел.

Металлический шелест кольчуг прошелся по всему кораблю. Вои готовились к бою. В руках у пятерых кривичей появились горшки с горючей смесью, приблуда придуманная Людмилой еще год назад.

Практически в двадцати саженях из темноты вызвездился корпус византийской хиландии и тут же мореходам по ушам ударил глухой звук тревожного била. Византийцы заметили кривичей.

– Сигурд, - заорал Рыжий.
– Старый ты мудак, правь на грека, борт к борту!

– Понял!

– Подпаливай стравный фитиль!

Уж очень поздно византийские моряки заметили славян. Никто не ожидал, что ночью кто-либо отплывет от Таврики. Уже была видна беготня греков на их корабле. Вот уже до него рукой подать.

– Борт к борту, старый!
– ревел Рыжий.
– Бросай горшки!

Миг и на палубу грека полетели емкости с горящими фитилями. Корабли шоркнули бортами друг о друга. Греческий корабль занялся пожаром, пламя с порывом ветра взметнулось вверх, пожирая паруса.

– А-а-а! Бо-оже!
– по левому борту скользнул душераздирающий крик и остался позади за кормой, вместе с треском ломающихся весел. И громкий веселый вопль Рыжего, довершил встречу дракара с хеландией:

– Не ту страну назвали Гондурасом! К Эгиру вас пиндосово семя!

И, уже ладья русов, проносясь мимо греков, добавила еще пяток горшков, прибавляя огня на верхнюю палубу византийцев. Живые факелы метались по палубе, обезумев, бросаясь в воду, но и там, продолжая гореть.

– А-а-а!

– Старший, - скалясь в ночи, задал вопрос кормчий, - а что за страна такая?

– Не знаю, Сигурд! Домой придем, сам у Горбыля спросишь. Таба - ань!

Поравнявшись бортами с ладьей, Рыжий перегнувшись с кормы позвал:

– Творинег! Включай скорость, двигай к Болгарскому побережью, я здесь сам с остальным флотом византийцев разберусь!

– По-онял!

– Удачи-и!

– Пусть помогут тебе боги, старший!

Дракар отвалил в сторону севера, набирая ход, весла мерно поднимались и опускались в волны.

– Зажечь факелы по бортам, обозначить ход судна!
– радостный голос Рагнара, освободившегося от тяжелой ноши на сердце, звенел.

– Как говоравает наш папа Саша - ну, что мальчики, потанцуем. Гуляй рванина!

Вдали за кормой догорала греческая хеландия.

– 14 -

Крымское солнце нещадно припекало, несмотря на порывы свежего ветерка доносившего запахи водорослей с морского побережья. На каменистой поверхности почвы, покрытой зеленой травой, красные маки каплями крови вышили пейзаж с обеих сторон старой, выложенной камнем, отполированной за долгие годы использования дороги. Уже сейчас солнце нагрело камни до температуры, что рукой притронуться можно, но удержать ее проблематично, слишком горячо. В полуверсте на запад, ровная лента дорожного полотна упиралась в крепостные ворота, крепкое дерево которых было обито листовой медью, полосы которой бликовали в сторону степи. У открытых настежь ворот скучала немногочисленная охрана, состоящая из воинов византийской фемы. Вправо-влево от ворот ровной, правильной линией уходили городские стены, положенные на бутовый фундамент блоки византийской рустованной кладки, тянувшиеся вверх к небесной синеве. Только выступающие наружу, на два шага, башни стоящие колоссами, нарушали геометрию правильной линии. Под черепичными крышами башен изредка, из-за каменных зубцов можно было углядеть крепостной наряд, наблюдающий за происходящим вне города, да в высоко расположенных бойницах на стенах, вдруг промелькнет железный шлем стратиота.

На большом камне, прилепившемся у дороги, сидел человек. Несмотря на жаркую погоду, одетый в холщевую одежду, выкрашенную под цвет листвы и травы, перепоясанный широким поясом с мечом в ножнах, какие обычно в ходу у хазар, чем у греков. За его спиной можно было разглядеть бородку на клинке боевого топора. Широкие шаровары заправлены в мягкие кожаные сапожки ниже колен, из козлиной шкуры.

Проходившие и проезжавшие жители Херсонеса и близлежащих селений с опаской поглядывали на спокойно сидевшего у дороги варвара, не уделяющего даже крупицы внимания людям изредка снующим по дороге.

Лицо варвара было задумчиво. Под горбатым носом, длинные усы обвисли вниз, словно обломанные крылья у птицы. По лысой без единого волоса голове на лицо стекали бисером капли пота, заставляя лосниться шрамы от старых ожогов. Глаза то опускались в землю, то поднимались кверху, упираясь в тело мертвеца распятого на кресте на противоположной стороне дороги. Нервным движением руки он периодически подносил флягу к губам и делал из нее добрый глоток, после чего рукавом вытирал влагу с губ и усов.

Два десятка крестов, сколоченных из грубо струганного дерева, были врыты в каменистую землю вдоль всей дороги до самих ворот, на пяти из них крупными металлическими штырями прибиты люди, судя по обрывкам одежды, не относившиеся к ромейскому племени никаким боком. Исходя из того, что мухи крупным роем, перелетали с одного на другого, эти люди были мертвы уже не первый день. Их тела слегка вздулись и тонкий сладковато-отвратный запах тлена между порывами ветра, доходил до обоняния сидевшего напротив крестов человека. Очередной раз приложившись к баклаге, он продолжил на минуту прерванный разговор с мертвецом на кресте.