Кривич

– Ах, красавец, ах, молодец! На операцию - добро. Вот только спешить пока не будем. Люд, назначай старших групп, сегодня уже поздно, а вот за завтрашний день всем командирам исползать места работы. Подмечать все что может пригодиться в бою, наметить места отхода, место сосредоточения после выполнения задачи. Всем все ясно?

– Да-а, батька!
– Неровный строй голосов эхом прошелся по рыбачьей постройке.

– Тогда отдых и после него действуйте.

Все двинулись на выход к своим людям. Сашка опять кивнул Людогору:

– А вас я попрошу остаться!
– выражением Мюллера остановил он зама.

– Ты, Людогорушка, пошли людей к Корсуню, пусть снимут ребят с крестов и привезут сюда.

– Сделаю, батька.

Горбыль по короткой тропинке спустился к пляжу. Крохотная бухта, на скальных выступах которой прилепились жилые постройки в каменистом грунте с большой примесью земли, под сенью смоковниц и ореховых деревьев, которые в будущем народ назовет грецкими. Справа от деревенских домов, вверх по пологому склону, зеленели листвой выстроившиеся в ряды виноградные лозы. Вечернее солнце привносило в пейзаж особый аромат всего видимого. Цикады завели свою песню, стрекоча, словно сверчки в средней полосе России, но внося в свою музыку что-то свое, подвластное только им, и только в южных широтах.

Сашка вдохнул полной грудью чистый морской воздух, напоенный влагой и йодом. Казалось лишь только солнце уйдет за горизонт, и клочья серого тумана выползут из кустарников и деревьев, заполнят все пространство вокруг.

С детства Сашка любил именно это время года. Ему никогда не нравилась дождливая осень с желтизной опадающих листьев, предвестница холода в скором времени и заморозков по ночам. Не нравилась зима, где все замирало до весны, и белая перина снега покрывала землю. Весной с моря подует ветер, принося дрожь в тело. И только летом, оно оживляло все сущее, заставляя его жить полной жизнью. Все живое радуется лету.

Горбыль присел на гальку пустого пляжа, еще теплую, не успевшую остыть. Искупаться охоты даже и в мыслях не было, сейчас весь этот морской бассейн только начинает нагреваться, постепенно, как аккумулятор, набирая при заряде тепло, каждый день. Бросил гальку в морской прибой, наблюдая, как пенится море у самого берега.

– Эй!

Сашка обернувшись, посмотрел по сторонам. Никого нигде не было. "Может, почудилось?"

И снова:

– Эй! К тебе обращаюсь, лысый.

– Что за черт? Вроде протрезвел. Ты где?

– На руку свою посмотри.

Сашка опирался рукой о гальку пляжа, глянул туда. У самой кисти стоял одетый в шаровары и нечто похожее шерстяную тунику бородатый мужичок, размером с сосновую шишку. Волосы на его голове были растрепаны, лицо выражало подобие гнева. Сашка пальцем попытался добраться до ушастого мальчиша-кибальчиша.

– Осторожно!

– Етическая сила! Ты откуда такой взялся?

– Оттуда, откуда и ты пришел. Давно это было. Я смотрю, лысый, ты тут самый главный.

– Ну?

– Так ответь, что с моими насельниками делать собрался?

– А тебе то, какое дело до них?

– А что на Руси уже не почитают домовых?

– Ага, так ты домашняя нежить?

– Сам ты нежить. Так че делать с моими будешь?

– Не бзди. Нормально все будет. Мы уйдем, они живы останутся.

– Не врешь?

– Зуб даю.

– Не понял. Это как?

– Ну, обещаю. Живы будут. Слушай, а ты классно по-нашему говоришь. Где выучился?

– Ну, ты дремучий. Я с Руси и есть. Предков моих насельников ромеи в рабство захватили, ну и я с ними переселился. Здесь и обосновались потом.

– Видел я домашнюю нежить, но она все ж побольше тебя будет. Что, в детстве болел?

– Сам ты боле-ел. Вырождаюсь я помаленьку на чужбине. Сам догадаться не мог?

– Ну, извини, у нас в школах по нежити домашней занятий не проводилось. Собак, кошек изучали, слонов там, тараканов, нежить - нет, что-то я такого не припомню.

– Сотник, сотни-ик!
– Позвали из деревни.
– Эйрик вернулся.

– Иду!
– Вставая на ноги, откликнулся Сашка.

– Эй, лысый, распорядись там, чтоб моих накормили. Дети ведь там тоже есть.

– Ладно, распоряжусь, покормят. Бывай.

– И городище не пожги, смотри. Они ведь на треть по крови русичи!

– Надоел ты мне, мужичок-с-ноготок. Не ровен час, не рассчитаю, да наступлю на тебя. Тьфу! Да не собирался я тут ничего поджигать.

Уже в спину, заглушаемый морским прибоем, до Сашкиного слуха донесся писклявый голос домового, в далекие времена не расставшегося со своими домочадцами и застрявшего на солнечном берегу Крыма:

– Верю тебе.

Навстречу Горбылю по тропе сбежал молодой ординарец.

– Что там?

– Балуй в дозоре ромеев споймал!
– Губы Эйрика, под едва пробивающейся светлой порослью, расплылись в улыбке, выказывая в темени вечерних сумерек ряд ровных, белых зубов.

Почти вся сотня отдыхала от перехода и дневных трудов, и только выставленные дозоры несли службу в секретах и на подходах к бухте, пригревшей славян.

– Добро! Сейчас глянем, что за ромеи в гости пожаловали. Да-а! Эйрик, накажи там нашему кашевару Туге, пусть сельчан местных накормит. Чего их голодом морить. Они оказывается наши земляки, только родились здесь, у моря.

– Ага.

Зайдя во двор, где располагалось жилище, в котором он квартировал, прошел к дому мимо больших глиняных сосудов, врытых в землю почти по самую горловину, местные хранили в них зерно и соленую рыбу. Тут же стояли амфоры с водой, пресная вода на полуострове была в дефиците. У самого входа Сашку встретили Балуй с Глумом и Бояном, которых сменила на посту очередная смена дежурного наряда.

– Связали и в хату внесли, - оповестил Балуй, поймав вопросительный взгляд сотника.

– Посмотрим.

Все вместе прошли в сложенный из камня дом, ступили на земляной пол, обмазанный глиной. Мимо плотных занавесей, которые разделяли жилища на комнаты, и из-за которых раздавался молодецкий храп отдыхающих воинов, прошли в помещение, где домочадцы принимали пищу. Перед столом с задвинутыми под него табуретами, лежали упакованные греки с кляпами во рту. Сашка, усевшись в единственное высокое кресло, место главы семейства, распорядился:

– Развяжи, что за разговоры со связаными. Усади их, вон, хоть на сундуки у стены.