Кровь и ложь

— Ты поэтому уехала тогда из Боулдера? — спросила она. — Тебя кто-то обижал?

— Никто меня не обижал.

Рассказала ли ей мама про Хита?

— Но именно из-за этой проблемы мы уехали из Боулдера.

Её глаза яростно сверкнули, когда она осмотрела мою кожу, которая напоминала камуфляжную расцветку моего топа, надетого под униформу. Вероятно, мне следовало надеть что-то с длинными рукавами.

Я вздохнула.

— Ты можешь пообещать мне, что не станешь ненавидеть меня, как только я расскажу тебе всю правду?

Она прижала руку к груди, к самому сердцу.

— Ненавидеть тебя? Боюсь, мне уже слишком поздно ненавидеть тебя.

Я опустилась на стремянку, которую Эвелин использовала как стул, когда её колени болели, и закрыла лицо руками.

— Ты решишь, что я сошла с ума.

— Я никогда не подумаю про тебя такое.

— Нет, подумаешь. И ты уедешь.

Я сказала Лиаму, что уже ничто не может причинить мне боль, но это была неправда. Если бы Эвелин отвернулась от меня, оставила меня, это причинило бы мне невероятную боль.

— Я тебя никогда не оставлю.

— Клянешься?

Я приподняла голову и опять посмотрела в её нежные глаза.

— Богом клянусь. Теперь рассказывай.

— Я... — я сглотнула. – Я… оборотень, — мой голос прозвучал тише, чем вентилятор вытяжки над плитой.

Эвелин раскрыла рот. Потом закрыла. А потом снова открыла. В эту минуту она была похожа на форель, которую папа ловил в горных реках.

— Un lobo?⁴

Я выучила благодаря ей достаточно слов на испанском, чтобы понять слово "lobo": волк. Даже для меня, девушки, которая выросла с осознанием того, что такие фантастические существа были на самом деле, всё это прозвучало крайне дико.

Дрожащими пальцами я заправила прядь волос за ухо.

— Да.

Она не отпрянула, не убежала с криком, но на её лице отразилось недоумение.

— Как больно ты ударилась головой?

— Я покажу тебе.

Я сконцентрировалась изо всех сил, подняла вверх свои трясущиеся руки и пожелала, чтобы мои ногти превратились в когти. Ничего не произошло. Я снова попыталась. И опять ничего. Я засунула руки под свои ляжки.

— Раньше я могла перевоплощаться по желанию, но я долго отсутствовала...

— О, дорогая...

— Эвелин, прошу тебя. Я говорю правду.

Она бросила на меня взгляд, в котором было столько боли и сочувствия, что мне пришлось взять телефон из кармана своей туники и набрать Эвереста.

После пары гудков, в трубке раздался его сонный голос:

— Алло?

— Приходи на кухню прямо сейчас, — сказала я.

— Несс, ещё шести нет.

— Пожалуйста.

Он проворчал:

— Хорошо.

Между мной и Эвелин наступила тишина. Я видела, что тысячи слов готовы были сорваться с её языка, но она не произнесла ни единого. Она просто уставилась на меня, а на её лице отразилось такое же беспокойство, как в тот день, когда мы наконец-то впустили её в свою квартиру на первом этаже.

Через пять долгих минут пришёл Эверест.

— Что?

— Покажи Эвелин, — попросила я.

— Что показать?

— Кто мы такие.

Его глаза округлились.

— Несс...

— Я больше не могу держать это в секрете.

Он повернулся к Эвелин. Кожа на его лице вокруг глаз и рта напряглась.

— Пожалуйста, — прошептала я.

— Хорошо, — он поднял руки вверх.

Через несколько секунд его ногти удлинились и загнулись, а пальцы укоротились и почти исчезли в ладонях.

Эвелин побледнела, став такого же цвета, как и её тесто для блинчиков. Она перекрестилась, а потом... потом она упала в обморок.

Эверест успел поймать её до того, как она ударилась головой о плитку. Я слезла со стремянки и помогла ему расположить её на ней. Кинувшись к раковине, я схватила несколько бумажных полотенец и намочила их.

— Зачем тебе надо было ей рассказывать? — пробормотал Эверест, его голос прозвучал всё ещё немного сонно.

— Потому что она всё равно бы узнала. Наше существование не очень-то скрывают в этой части света.

— Только потому, что люди подозревают о нашем существовании, не значит, что все они в это верят.

Я присела рядом с ней на корточки и промокнула её лоб мокрым полотенцем.

— Мне надо было, чтобы она поверила.

Её веки дрогнули, после чего ресницы, покрытые тушью, приподнялись. Она очнулась и заморгала. А затем её чёрные глаза остановились на мне. В них промелькнуло что-то сродни страху или удивлению, я не могла этого понять.

— Пожалуйста, скажи что-нибудь, Эвелин, — я промокнула её шею мокрым полотенцем.

— Завтрак, — пробормотала она. — Мне надо приготовить завтрак.

Она отодвинула мою руку, упёрлась об остров и, покачиваясь, встала на ноги. Эверест не выпустил её, но она сбросила с себя его руки, словно это были пауки.

Она взяла нож с зазубринами и повернулась ко мне. Я попятилась и упала, ударившись попой о холодную плитку на полу. Она что собиралась убить меня?

— Ты умеешь нарезать хлеб, Несс? Толстыми ломтиками?

Постаравшись успокоить свой учащённый пульс, я поднялась на ноги и взяла у неё нож. Лезвие с зазубринами издало лёгкий звук в воздухе и сверкнуло в ярком свете.

Эвелин вернулась к тесту и взяла свой венчик, словно не было никакого признания, а руки Эвереста не превращались в лапы.

— Если я вам больше не нужен, я пойду, посплю ещё пару часов, — сказал Эверест, повернувшись ко мне. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я остался.

— Нет. Иди. Спасибо, — и прежде, чем он ушёл, я сказала ему: — Прочитай сообщения.

— Я читал их.

Я слабо улыбнулась, а когда он исчез за вращающейся дверью, я подошла к разделочной доске, где возвышались три буханки халы⁵.

— Эвелин, ты...

Я хотела сказать "злишься", но она остановила меня, подняв руку.

Слёзы обожгли мои опухшие веки. Она не хотела со мной разговаривать. Она была в ужасе, и я не могла её винить.

Мы молча работали бок о бок. Она закидывала толстые куски бекона в чугунную сковороду, а я окунала кусочки хлеба, которые нарезала, в молочно-яичную смесь, для того, чтобы потом отправить их на другую сковороду, которую Эвелин смазала маслом. Мы ни разу не посмотрели друг на друга. Я боялась того, что могла увидеть в её глазах, и она, вероятно, тоже.