Кровавое евангелие

Каждую ночь после похорон сестры он потихоньку, дождавшись, пока все заснут, уходил из монастыря, чтобы молиться за нее, за ее сына и за успокоение печали в своем сердце.

Он услышал мягкие шаги за своей спиной.

Оставаясь коленопреклоненным, он обернулся.

К нему приближалась какая-то окутанная тенью фигура. В темноте Рун не мог различить черты лица приближающегося человека — но незнакомец не был священником.

— Благочестивый, — прошептал он, в его незнакомом голосе чувствовался иностранный акцент.

Сердце Руна забилось чаще, пальцы потянулись к нагрудному кресту, но он усилием воли заставил себя не расцеплять пальцы и держать руки по-прежнему сжатыми вместе.

Да и была ли у него причина опасаться этого незнакомца, в поведении которого не было ничего угрожающего?

Рун, склонив голову в поклоне, уважительно приветствовал этого человека:

— Вы поздно пришли на кладбище, друг мой.

— Я пришел затем, чтобы выразить свое уважение усопшим, — ответил он и обвел рукой с длинными белыми пальцами расположенные вокруг могилы. — Так же как и вы.

Леденящий ветер подул над погостом, уставленным каменными крестами и высеченными из камня ангелами, взметая последние осенние листья и принося с собой запах смерти и разложения.

— Тогда я оставлю вас с миром, — сказал Рун, поворачиваясь спиной к могиле, в которой его сестра нашла свой последний приют.

Неожиданно для него незнакомец вдруг опустился на колени рядом с ним. На нем были щегольские бриджи и кожаная куртка с поясом. Дорогие, начищенные до блеска черные туфли были в грязи. Несмотря на хриплый голос и акцент, его изящная и дорогая одежда свидетельствовали о его благородном происхождении.

Чувствуя нарастающее раздражение, Рун повернулся к нему; ему сразу бросилось в глаза то, что у незнакомца длинные черные волосы и белесые брови. Его припухшие губы искривились в улыбке, хотя Рун, как ни старался, не мог понять, что его рассмешило.

Ну всё… уже и так поздно.

Рун, намереваясь подняться с колен, подобрал полы своей грубой измятой сутаны. Но подняться ему не удалось — незнакомец, заломив ему руку за спину, уложил спиной на влажную землю, словно собираясь заняться с ним любовью. Рун открыл было рот, намереваясь закричать, но этот человек накрыл своей холодной ладонью его рот и часть лица. Рун пытался сбросить его с себя, но его противник, захватив одной рукой оба его запястья, держал их без всяких усилий, словно это были ручонки младенца.

Рун продолжал сопротивляться, но этот мужчина, крепко держа, пригибал его к земле. Прижимаясь своей колючей щекой, он повернул голову Руна так, чтобы обеспечить доступ к его шее.

Неожиданно Рун все понял, его сердце лихорадочно забилось. Он уже слышал рассказы о таких монстрах, но никогда не верил им.

До этой минуты.

Острые клыки впились ему в горло, забирая его чистоту и непорочность, оставляя только боль. Он закричал, но ни одного звука не раздалось из его горла. Боль медленно превращалась во что-то другое, во что-то мрачное: блаженство охватило его…

Кровь Руна, пульсируя, вытекала из него, сразу же попадая в голодный рот незнакомца, холодные губы которого от притока его крови становились теплее.

Корца не прекращал борьбу, но сейчас уже с меньшими силами — потому что, если говорить правду, он и не хотел, чтобы этот человек прекращал свое дело. Его рука поднялась и помимо его воли прижала его лицо к своему горлу. Он понимал, что грешно предаваться подобному блаженству, но сейчас его это не заботило. Грех перестал что-либо значить для него: только бы чужой язык подольше оставался в ране на его горле, а острые зубы вгрызались бы в его мягкую нежную плоть — вот чего он желал сейчас.

В его сознании уже не осталось места для святости, только исступленный восторг, который сулил освобождение.

Наконец этот человек отпрянул от него.

Рун продолжал лежать, опустошенный, умирающий.

Сильные пальцы взъерошили его волосы.

— Время спать еще не пришло, благочестивый.

Разрезанное запястье прижималось к раскрытым губам Руна. Горячая нежная кровь хлынула ему на язык, заполнила рот. Он проглотил ее, рот его наполнился снова. Глубокий стон, донесшийся из глубины горла, захлебнулся в его крови.

Вскоре в его сознании горело одно лишь слово, одно желание.

Еще…

Затем этот бесценный источник был от него оторван, а в его сознании остался лишь непостижимый кладезь неудержимого желания наполнить себя кровью — любой кровью.

А над ним, лежащим на земле, незнакомец дрался с четырьмя священниками.

Лезвие серебряным блеском сверкнуло в лунном свете.

— Нет! — закричал Рун.

Грубые руки ухватили его за ноги и потащили обратно в спящий монастырь, где дар бессмертия скоро стал для него проклятием.

Рун воспринимал свою епитимию с содроганием. Даже сейчас он все еще искал того человека, который тогда убил его, который поломал его прошлую жизнь. В моменты покоя он все еще с удовольствием вспоминал о той своей первой пробе крови, о ее вкусе. Это был грех, в котором он многократно каялся, но расстаться с ним так и не смог.

Бернард наблюдал за ним, сидя за другим концом стола, его лицо было преисполнено такой же печалью, как и тогда — в ту ночь, когда Руна привели к нему, залитого кровью, рыдающего, пытающегося вырваться из рук монахов и скрыться в ночи. Бернард тогда спас его, показав ему, как он может служить Господу в своей новой сущности, удержал его от того, чтобы хоть раз вкусить кровь чистого и непорочного человека.

Рун тряхнул головой, стараясь очистить свою память от прошлого.

Он смотрел на Бернарда и как на друга, и как на наставника, припоминая все, что случилось в Масаде и в пустыне. Кардинал был тем человеком, кто сам явился инициатором многого, человеком, который хранил множество тайн.