Кровавый год

— Ваня! Ваня!

Вбежавший в кабинет Почиталин пораженно уставился на меня, тискающего в руках кружева.

— Быстро разыщи мне Максимову! И из шкафа забери пакет — ну тот, из Москвы, ты понял?

Секретарь понятливо кивнул.

— Максимова должна быть во Дворце. Она обычно в это время к царевне приезжает.

— Зачем? Не знаешь? — мои подозрения резко прибавили градус.

— У женщин свои секреты, государь, — развел руками Ваня.

— Сейчас мы их раскусим, — грозно пообещал я. — Значит, так! Максимову сюда, пакет в самое охраняемое хранилище. Приставить дополнительную охрану.

— Будет исполнено, Ваше Величество!

Почиталин вытянулся, щелкнул каблуками, забрал пакет из шкафа и отбыл выполнять указания.

Я задумался. Если мои подозрения верны, ситуация явно покинула гавань трезвых размышлений и спокойной жизни. Меня ждет зона повышенной турбулентности, не говоря уже о сопутствующих женских капризах, вроде неистребимого ночного желания селедки или соленых огурцов или слез, обид и истерик без причины и повода.

Начнем с Августы. В то, что она носит под сердцем ребенка от почившего Павла, никто не поверит. Все сроки прошли. Значит, бастард? Не могу же я жениться на вдове своего сына? Или могу?

«Жениться? — я продолжал мять в руках ни в чем не повинное кружево и удивляться самому себе. — Как-то мне раньше не приходила в голову такая идея. А Агата? Не могу же я взять в жены сразу обеих. Чай не падишах какой, гаремом не обзавелся. Ситуация… Что-то многовато потрясений для одного дня».

А с другой стороны, если отбросить нормальное мужское недоверие к институту брака, мне наследник нужен кровь из носу. Буквально несколько часов назад мне об этом патриарх толковал. Конечно, начнутся бешеные интриги, появятся новые придворные партии, засуетятся посланники… Зато если удачно родят обе, будет запасной наследник. А по нынешним временам, это уже немало.

И я буду отцом!

Это еще недоказанное утверждение вдруг открылось мне в полной ясности, словно распахнулись окна-двери и в кабинет ворвалось летнее солнце, осветив каждый закоулок. Ребенок, дети! Мальчики, девочки… Я почувствовал внезапный прилив гордости. Все-таки от природы не убежишь. Она заложила в нас механизм продолжателей рода — испугаться ответственности может только юнец, поставленный подругой в известность о браке по залету. Мне же чего бояться? Думать надо, как все устроить, радоваться надо, а сбегать в туман — это не мой размерчик.

— Государь, Максимова! — оторвал меня от размышлений голос Почиталина.

— Зови!

Вошла Мария — такая же бледная и с заплаканными глазами, как и мои девушки. Сговорились они что ли? Тоже беременная??

— Что с моими женщинами, Маша? Говори все, как есть.

— У обеих пятый месяц, — просто ответила мне Максимова, сразу догадавшись, о чем спрашиваю и вознеся меня на вершину гордости и счастья.

Я возликовал, но тут же забеспокоился.

— Отчего ты такая напряженная? У кого-то из них беременность опасно протекает? Кто? Августа? Агата?

— Все с ними хорошо. У Августы чуть хуже, ее мутит сильно. А Агата, с ней все хорошо. Бедра широкие, роды не должны пройти с осложнениями.

— Но я же вижу, что тебя что-то сильно беспокоит! — надавил я. — Глаза заплаканы, сама не своя, взор прячешь. В чем дело? Сама непраздна? Так радоваться надо!

Максимова тяжело вздохнула. Набрала полную грудь воздуха, но вместо слов жалобно всхлипнула. Она вытащила из кружевного рукава скрученные листки и молча протянула их мне.

Я пробежал их глазами и почувствовал, как подкосились ноги. Говорят, Бог любит Троицу. Небеса сегодня трижды решили потрясти меня до основания. Никогда уже мой мир не будет прежним. Никогда.

Передо мной лежало письмо Ожешко, в котором мой генерал, вхожий в самый ближний круг, обласканный, не раз награжденный, боевой офицер, контуженный при штурме Кенигсберга, предлагал своей невесте сбежать из Петербурга и даже из самой России. Он отпросился из своей дивизии на лечение в Ригу. Звал Машу туда. Иностранных купеческих судов в порту на Западной Двине хватало. Скрытно отплыть на одном из них труда не составляло.

— Почему? — спросил я внезапно севшим голосом.

Максимова мгновение поколебалась. По ее выражению лица я понял, что сюрпризы на сегодня не закончились. Она правильно поняла мой вопрос: я спрашивал не о причинах ее признания, а о мотивах для побега у Анджея.

Мария внезапно приняла решение. Побледнев еще больше, она вынула из рукава новый листок — гораздо тоньше, на рисовой бумаге и заполненный непонятными знаками. Шифрованное послание! Боже, Ожешко — шпион! Тот самый! О котором мне говорил Шешковский. На всякий случай решил удостовериться.

— Кому предназначалась эта бумага?

Максимова склонила голову, стиснула руки, крепко переплетя пальцы.

— Маша, ничего не бойся. Ты поступила правильно, придя ко мне.

— Я догадалась. Эта бумажка, — она бросила презрительный взгляд на шифровку, — была запечатана в маленький конверт. И Анджей попросил передать его жене французского посланника, которая меня посещает по вопросам женского здоровья. Но столь сильно было мое потрясение после предложения побега, что я вскрыла конверт и все поняла…

Она задохнулась в рыданиях. Я подошел и нежно ее обнял. Осторожно усадил на стул. Поглаживая по голове, не спрашивая, а утверждая, сказал:

— Ты, пройдя с нами весь путь от начала до конца, не смогла предать. Не смогла быть просто женщиной, невестой, любимой. На тебе раненые, медицинские учреждения, прививки, помощь отцу… Люди молятся на Марию заступницу, женщины надеются на твою помощь…

— А любовь, Петя? Как же любовь? Предала человека, с которым обручилась. Которому сердце свое обещала… Ты же его не пощадишь, да?

Пришел мой черед застонать, опустить руки с машулиных плеч. Казнить Ожешко? Втащить его молодое крепкое тело на эшафот, сунуть под нож «карачуна»… Его?! Боевого генерала, героя «шлюзового кровопуска», мирного взятия Петербурга и яростного штурма редутов у Бранденбургских ворот?! Нашего боевого товарища? Друга Чики и многих других?

— Кончилась, Петя, моя жизнь, кончилась, — Маша началась раскачиваться из стороны в сторону, стоило ослабнуть моей хватке. — В монастырь уйду. Стану Христовой невестой.

Я припомнил, что Мария всегда была без ума от стихов. Мне на ум пришли строчки Брюсова:

— «На поле жизненного боя, где Рок влечет нас, как самум, душа возжаждала покоя, молитв и одиноких дум!»

— Да, да! — подхватила Максимова. — Я задыхаюсь!

Снова обхватил ее за плечи, прижал к себе. В глазах неприятно щипало. Пересилил себя, собрал волю в кулак, хотя хотелось выть, рвать, крушить.

— Ты мне это брось, сестрица! Придумала себе монашество! А о людях ты вспомнила? О тех, кто нуждается в твоей помощи?