Кровные цепи

Оправдываться и спорить с нею я не стал – молча закрыл окно.

– Зачем ты встрял? Обещал же не показываться! – упрекнула меня мать. – Предупреждала ж я тебя: добром эта история не кончится.

– Да не паникуй ты! – махнул рукой. – У Дениса Степановича руки заняты – не мог он меня застрелить. Разве что гроб бросил бы! И вообще, как ты себе это представляешь: жить по соседству, а на глаза не попадаться? Не буду же я от Морозовых две недели прятаться!

Мама отвернулась и завыла тихонько, плача.

– Ну, что еще? – Я даже растерялся: не ожидал, что она по соседке убиваться станет. – Ты-то с чего Анжелу оплакивать вздумала? Ладно б я с горя завыл…

– Мне не столько Анжелу, сколько Снежану жалко, – вытирая передником слезы, повернулась ко мне мать. – Не дадут Морозовы житья внучке, невзлюбили они ее, как неродную. А все из-за тебя. Говорила ж тебе: не тронь Анжелку, малая она еще! – мама снова всхлипнула.

– Да я-то тут при чем?! – занервничал я, еще не понимая суть претензий.

– А тебе Снежаночка никого, случайно, не напомнила?! – с намеком процедила мама.

– Девочка, которую Таисия Николаевна за руку волокла и крысами пугала? – уточнил я. – Так она закутанная вся была, я ее толком-то и не разглядел.

– А у меня фотокарточка ее есть, – с ехидством в голосе сообщила мама, как будто хотела меня на чем-то подловить. Порывшись в комоде, достала и открыла на последней странице альбом: – Вот, любуйся, выкрала для тебя!

На снимке была запечатлена светловолосая девочка со вздернутым носиком, счастливо улыбающаяся пухлыми губками. Глаза у нее были мамины – Анжелины: такие же синие и широко распахнутые, как будто удивляющиеся небу, солнцу и вообще всему миру. Но овал лица у девочки был не таким нежным, как у моей Снегурочки, а скорее трапециевидным, из-за чего она не была так же сильно похожа на ангелочка, как ее мама. Девочка была снята на качелях. Одной рукой она держалась за грубую цепь, на которую были подвешена доска, другой прижимала к груди страшноватую деревянную игрушку, похожую на Щелкунчика.

– Вылитая Анжела, – согласился я, разглядывая фотографию.

– А больше ни с чем сходства не замечаешь? – раздраженно спросила мама.

– Ты намекаешь, что девочка похожа на меня? – Кажется, я стал догадываться, к чему она клонит.

– А на кого же еще? Подбородок твой, и лоб, и брови, и родинка на скуле! – мама начала перечислять «улики».

– Сколько ей лет? – спросил я, хоть и не сомневался: сроки мама раньше меня подсчитала.

– Шесть, осенью семь будет. Октябрьская она, как раз под Покров родилась. Вроде, и знак хороший, а видишь, как все обернулось… – Мама снова завыла, уткнувшись лицом в фартук.

Да уж… – Я опустился на стул, точно сломленный нежданно свалившимся на мои плечи грузом.

Заводить детей я не планировал. Боялся их даже больше, чем жены. С женщиной еще как-то можно договориться, ребенку что-то втолковать – особое искусство. Я был уверен, что им не владею от слова совсем. Был опыт общения с отпрысками некоторых из моих случайных подруг, и этот опыт был печальным: эти спиногрызы меня ни во что не ставили. С какой стати я буду иметь авторитет у Снежаны? Она вон даже бабушку не слушается. Хотя в этом случае я был на стороне малышки: я даже похвалить и расцеловать ее был готов, что она отказывалась подчиняться Таисии Николаевне. Только мне вот ее капризы на фиг были не нужны.

Но в то же время мама была права: загрызут Морозовы мою дочку, запилят. Хотя бы за то, что я ее отец, а меня они люто ненавидят. Конечно, не без оснований. Если начистоту, то я на их месте такого, как я, тоже бы невзлюбил. Я ж был в их глазах коварным соблазнителем, который обесчестил их дорогое чадо, сделал ей ребенка и слинял.

Хотя, конечно, не так уж я и виноват. Во-первых, о контрацепции я заботился, а в том, что таблетки почему-то не подействовали, был не виноват. Фармацевтам претензии предъявлять было нужно, не мне. Во-вторых, аборт Анжеле я делать не запрещал, а попросила бы – и деньги на него дал бы. В-третьих, я о беременности не знал, ну, и о дочери, соответственно, тоже. Значит, от ребенка не отказывался. В том, что участия в воспитании дочери не принимал, вообще никак не виноват.

Вот если теперь, когда все знаю, от Снежаны откажусь, – тогда подлецом буду. Но ведь я ж не отказался пока.

Но, блин, если оформить отцовство и забрать Снежану к себе, вся моя жизнь рухнет к чертям собачьим! Я к этому не готов, мать твою!

Я схватился за голову. Мой поезд с оглушительной скоростью несся к обрыву, и крушения, теперь я знал это наверняка, не миновать.

– Завтра пойду знакомиться с дочкой! – огласил я свое решение. – Наверное, придется доказывать отцовство и забирать ее себе. Морозовы ее испортят – в этом ты, мам, права.

Глава 5. Ты не отец!

Декабрь 2012 года

К утру решительности у меня поубавилось. Сказалось и то, что мать предприняла попытки умерить мой пыл. Противореча самой себе, начала утверждать, что я для отцовства еще не созрел, и ребенок будет мне в тягость. Да и вообще, где это видано, чтоб мужчина в одиночку воспитывал дочь?! И ладно бы, если с рождения ее растил, знал хоть какое-то нюансы ухода за малышкой. Ее ж и купать нужно, и одевать, и причесывать. Как я все это собираюсь делать? Может, я хочу на нее, пожилую женщину, этот груз повесить? Так она против! В одиночку ей с воспитанием внучки не справиться – возраст не тот.

– Короче, материально помогай, участие в воспитании принимай, если Морозовы позволят, но удочерять – даже не думай! – подытожила свою пламенную речь мама.

– В любом случае с Морозовыми это обсудить придется, так что визита к ним не избежать, – вздохнул я. – Как ты могла советовать мне держаться от них подальше, зная, что Снежана – моя дочь, не понимаю! – упрекнул маму.

– Хорошо, иди, – смирилась мама с неизбежным. – Только повежливей будь, поосторожней. В дом сразу не заходи. С порога сперва поговори, разведай, какое у Дениса Степановича настроение.

– У тебя паранойя, мам, – поморщился я. – Какое может быть настроение у отца, только-только схоронившего дочь?! А я еще, послушав тебя, даже попрощаться с Анжелой не пришел. Очков мне это в его глазах наверняка не прибавило. Теперь только окреп во мнении, что у меня рыльце в пушку. Ну, еще и в моей трусости удостоверился.

– Ну, да, во всем мать всегда виновата! – прошипела мама. – Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! Сам кашу заварил – сам и расхлебывай, а на меня нечего всех собак вешать!

– Не пеняю я ни на кого! – огрызнулся я и, накинув вечно висящую при входе фуфайку, пошел выяснять отношения с новоявленными родственничками.

Дверь открыл Денис Степанович. Хмуро взглянув на меня, спросил, не поздоровавшись:

– Чего приперся, гаденыш? Нет больше у нас Анжелы, не ждет тебя никто! Доволен, говнюк?

– И Вам не хворать, – ответил я на недружелюбное приветствие. – Соболезную! Анжелу мне тоже жалко, она мне нравилась – это Вы и сами знаете.

– Раз знаешь, что похоронили Анжелу, чего пришел? У нас с тобой общих дел, вроде, нет и не было! – Денис Степанович попытался захлопнуть дверь, но я не позволил, заблокировав ее плечом и ногой – то есть, считай, половиной корпуса.