Круг

— Зато, когда казаки приехали, и мужиков не помиловали, — вздохнула Дарья.

В глазах Орлая Кости появился хищный огонек. Опустив голову, он думал с завистью: «Небось, все имение растащили. Наверное, у помещика, золото было, какому-то счастливцу досталось, в одну ночь человек разбогател. Много ли места нужно, чтобы золото спрятать? Пусть потом хоть целый полк казачий приезжает, пусть хоть целое войско — все равно не найдут».

— О господи, дожили до весны, снова народ бунтуется! Даже Унур Эбат, как приходил просить сбрую, лаялся, как собака, — продолжала Дарья.

— Овод безмозглый, — Орлай Кости сплюнул.

Амина, которая в эго время обувала лапти, рассмеялась.

— Ты что?

— Чего смеешься? — одновременно спросил отец и мать.

— Как не смеяться! Недавно Унур Эбат урядника к пруду водил, бунтовщиков ловили.

— Боже, выходит, и в Коме появились? — ахнула мать.

— Чего испугалась? — усмехнулся отец. — Ты ведь не какая-нибудь помещица, что тебе сделают бунтовщики? Ну и как, дочка, поймали кого?

— Кого они поймают? Там, в бурьяне-то, паши свиньи лежали. Как начали из левольвера палить, свиньи перепугались, одна уряднику под ноги бросилась, тот упал, говорят, весь в грязи вывозился.

Орлай Кости, поднимаясь, сказал:

— Спасибо, в свинью не попал, были бы с убытком. С урядника и через суд ничего не получишь. Небось, Эбата снова в тюрьму засадили?

— Вот и нет! — сказала Амина. — Урядник теперь с ним за руку здоровается.

— Поездить Эбата надо, посадить, уж больно он беспокойный стал.

— Эх, отец, всех не пересажаешь!

— Зачем всех? Такой, как Унур Эбат, на всю деревню один.

Солнце, опустившись, светило прямо в глаза. До конца поля осталось совсем немного. Отсюда хорошо была видна низина — впадина, похожая на огромное корыто. Ее склоны с озимыми полями напоминают зеленый шелковый платок, а сверкающий ручей, бегущий по дну, — белая кайма этого платка. «Совсем как тот светло-зеленый платочек, который я собиралась подарить Эману», — подумала Амина.

Платок этот Амина не подарила, он и сейчас лежит в маленьком сундучке в амбаре… «И пусть лежит, — думала Амина, — раз Эман меня обманул, платка ему не отдам, и глядеть на него больше не стану. А ведь как ластится! В пятницу вечером пришел на гулянье, хотел сесть возле меня, я встала и ушла. Думает, не знаю, как он втихомолку от меня на свадьбу ушел. Я теперь о нем даже думать больше не буду. Недаром в песне поется: «Нет милого — нет и горя, не стану думать о тебе…»

Амину вывел из задумчивости громкий разговор матери с отцом.

— Надо тебе за Настей съездить, — сказала мать.

— Целый день пропадет, а я как раз собрался гречиху сеять, — с досадой отозвался отец.

— Так-то так, да только о пашей дочери чужие люди беспокоиться не станут.

— Разве я говорю, чтоб чужие люди беспокоились? Болтаешь, чертовка, сама не знаешь что!

— Ну вот, опять ты сердишься… И чего ты такой злой?

— Злой, злой… Хозяйству убыток, пойми ты это! Жалко дня, могла бы с попутчиками приехать.

— Ой, отец, разве можно верить нынешним людям? Насте хоть пятнадцатый год пошел, сам знаешь, какая она у нас рослая да красивая, упаси бог, что случится по дороге…

— Нс мели пустое.

«Будь я па месте Пасти, меня не стали бы так жалеть, — с обидой думала Амина. — Сказали бы, пусть пешком идет, не хромая. А Настя… Разве я тоже не могла бы поступить в двухклассную школу? Учитель Петр Николаевич хотел меня в город направить, да отец-злыдень— не пустил: для работы, мол, нужна. Теперь Настя вместо меня учится, а я отцу кубышку наполняю. Почему так в жизни устроено: одному — все, другому — ничего? Не найти, где голова, где хвост, наверное, один бог разберется, что к чему… А интересно, какой бог все-таки сильнее: марийский, русский или татарский Отец хоть молится двум богам — русскому и марийскому — все равно никак не сравняется с соседями-богачами. Очень ему хочется вперед выскочить. А почему Унуру Эбату, Кугубаю Орванче и Янку Ардашу много не надо? Ничего у них нет, а они и не горюют. Может, и горюют, да виду не показывают».

На дворе Орлая Кости ожидал Кугубай Орванче, он сидел на ступеньке крыльца и вытряхивал землю из лаптей.

В этом году Кости нанял Кугубая Орванче пахать.

— Что рано вернулся? — недовольно спросил Орлай Кости.

— Кто рано начинает, тот рано и кончает. Сделал дело, вот и вернулся.

— Хорошо ли вспахал?

— Неужто моим сединам не веришь?

— Ну, если всем верить…

— Это ты напрасно, Константин Иваныч. Я не из таких. Хотя весь прошлый год в пастухах ходил, пахать не разучился. Да и как забудешь дело, которым с мальчишек занимался?

— Ладно-ладно, ты болтать много горазд, хватит! Завтра запряжешь черного мерина, поедешь в город за Настей.

— А я как раз на завтра хотел у тебя коня попросить, свое поле вспахать…

— Успеешь, вспашешь.

— Успею, если время не упущу.

— У тебя поле-то с ладонь, управишься.

Амина с ведром в руках вышла из дома, прошла в клеть.

Спустив голову и не взглянув на старика, одетого в богатый кафтан, она прошла мимо, словно виноватая.

Да время-то не ждет. Посмотри на скворечню: птенцы уже высовывают из летка свои головки, ишь, пищат!

— Пусть пищат. Тебе-то что?

— Верная примета, пора сеять гречиху, а я еще не пахал.

— Не пахал и не надо. Ты же бедняк, зачем тебе еще гречиху сеять? Хватит с тебя одной ржи.

— Об этом не станем говорить, каждый делает, как считает лучше.

— Хе-хе, — Орлай Кости поглядел на старика с презрительной улыбкой. — Ладно, как я сказал, так и будет: завтра запрягай черного мерина, поедешь в город.

— Константин Иваныч, зачем же мне ехать: я сыну скажу, он привезет Настю. Ему так и так в город ехать, он и захватит ее по пути.

Орлай Кости подумал, уперев глаза в землю, потом сказал:

— Оно бы можно, да, говорят, у тебя сын настоящий бурлак.

Вернувшаяся из клети Амина делала вид, что подметает крыльцо, сама же прислушивалась к разговору.

— Мой сын — не бурлак, он — парень честный, вежливый, — с достоинством проговорил старик, — всяких седоков доводится ему возить, и таких образованных барышень, как твоя дочь, возит, и никто на него не жаловался, хоть у начальника станции спроси.

Орлаю Кости поправилось, что Кугубай Орванче назвал его дочь образованной барышней.

«Наши богачи, вроде Антона, кичатся своим богатством, а детей своих не учат, — самодовольно думал Кости. — Вот выучится Настя, выйдет замуж за какого-нибудь начальника. Еще отец-покойник говаривал: «Имей богатство да начальство в родне, тогда ничего тебе в жизни не страшно».

Амина, искоса поглядывая на старика и слушая, как тот нахваливает своего сына, подумала:

«Ишь разливается, старая лиса! Из-за его Эмана ему и самому хочется сделать назло».

— Отец, я… — вдруг сказала она.