Круг

Но тут карт стал молиться о семейном благополучии, и Кугубай Орванче, откинув посторонние мысли, снова стал слушать внимательно.

— …с вечера вдвоем ложиться, утром втроем вставать. Пошли, великий бог, каждому девять сыновей да семь дочерей, пусть будут крепки телом, высоки, как стога, пусть растут, как на дрожжах, пусть будут покладисты, пусть прыгают, как блохи, щебечут, как ласточки, дошли им здоровья на всю жизнь, счастье непрерывное. Сделай так, — добрый, великий бог!..

«Эх, — подумал Кугубай Орванче, — хоть бы не девять, а один сынок был у Эмана, чтобы я мог любоваться своим внуком. Да дет, молись не молись я, как другие, богу, все равно не слушается меня Эман».

— …Добрый великий бог, дай девяти сыновьям счастье, дай семи дочерям счастье… — продолжал читать молитву карт. — Одну часть прибыли. дай, чтобы казенную подать заплатить, другую, чтобы в доме осталась…

Кугубай Орванче выбрался из толпы и пошел домой.

У полевых ворот он встретил знакомого мужика из соседней деревни. Тот спросил:

— Куда спешишь? Или дела какие ждут?

— Да так…

— Нельзя делами заниматься, когда идет молебен.

— Это я знаю.

— Ну, тогда пойдем со мной.

— А ты что припозднился?

— Я уж был. Да что-то живот схватило, сходил па речку, искупался. Ну, идем? Потом вместе домой вернемся.

— Ну, ладно, — согласился Кугубай Орванче, повернулся и зашагал рядом с мужиком.

Теперь карты суетились у котлов с мясом, проверяя, сварилось ли.

Женщины подходили к карту каждая со своей стопой блинов, чтобы тот благословил пищу.

Блюдо с мясом пошло по рукам. До Кугубая Орванче оно не дошло: мяса хватило только передним.

И снова, ударяя железом о железо, молились карты.

Кугубай Орванче пожалел, что поддался на уговоры мужика и вернулся.

Окончив очередную молитву, карт налил в блюда мясной суп. На этот раз Кугубаю Орванче попался в супе маленький кусочек мяса. А знакомый мужик спроворил себе большой кусок с костью.

«Хват!» — подумал про него Кугубай Орванче и рассмеялся.

— Чего ты? — спросил мужик.

— Над собой смеюсь.

— Что так?

— Сорок лет хожу на моленье, прошу у бога счастья и богатства, а пользы от моего моленья — вот разве что этот кусочек мяса.

— Ты бы побольше кусок хватал, вот как я, ха-ха…

— Нет, так не годится.

— Это почему?

— От людей совестно.

— Чего тут стесняться?

Поев и попив, стали расходиться.

И снова — одни ехали на телеге, другие — верхом, третьи плелись пешком.

Солнце опустилось низко, быстро вечерело.

Дома Эман насмешливо посмотрел на отца:

— Ну, доволен? Помолился от души?

— Как сказать… Думаю, что теперь меня никто не осудит. Вот и твой праздник подошел. Небось, на улицу закатишься?

— Ясное дело, не в избе же, как сычу, сидеть.

— А то остался бы хоть ради праздника дома, посидели бы с тобой вдвоем, потолковали бы…

— Знаю я, о чем твой разговор пойдет: опять про сватовство. Угадал?..

— Эх, Эман, без женщины дом не стоит. Сам же видишь, никакого порядка у нас с тобой нет: одежда вся порвалась… Да и стряпать уж надоело…

— Коли женюсь, и рваной рубахи не будет.

— Не пойму, что ты говоришь.

— Говорю, что ежели жену приведу, лишний едок будет.

— Сказал бы — лишний работник. Вот это вернее.

Кугубай Орванче снял праздничную одежду, сложил ее в мешок, мешок повесил на стену, переоделся в старые штаны и рубаху. Из кармана холщовых штанов достал старый, потертый кисет, прочистил проволочкой трубку, набил ее табаком и закурил.

— Не терпелось закурить, отец? — улыбнулся Эман.

— Очень курить хочется.

— А ну как попадется сноха, которая не терпит табачного дыма, что тогда делать станешь?

— Эх, Эман, Эман, все ты насмехаешься надо мной, стариком. Хотя не зря говорят, что от ели ель родится, яблоко от яблони недалеко падает. В меня насмешник.

— Может, и жена мне попадется насмешница.

— Какая б ни попалась, лишь жена была.

— Ну, коли так, пойду тебе сноху искать. Где моя гармошка?

— Не шути, сынок, я тебе дело говорю: нынче тебе непременно надо жениться.

— Хватит, я об этом больше слушать не хочу, и ты со мной больше про женитьбу не заговаривай!

— Что ты как береста вспыхнул? Не на что сердиться, дело говорю.

— Надоел! Хватит!

— Хватит так хватит, коли так, больше и говорить никогда не стану.

Оставив разобиженного отца, Эман ушел на гулянье.

В этот вечер вся деревня — и молодые и пожилые — вышли на улицу. Старики сидят возле домов, молодежь затеяла игры: в колечко, в ручеек, в прятки, в горелки.

Эман подсел к девушкам и стал наблюдать за играющими в ручеек.

Вот вперед выбежала Амина. В белом шовыре^[3] и белом платке, она похожа на белую лебедь. Вот Кудряш взял ее за руку, его взяла за руку другая девушка, ту — третья, и так образовалась длинная цепь. Амина остановилась, и цепь стала закручиваться вокруг нее. Оказавшись в центре, Амина растолкала подруг, вырвалась из круга и снова побежала, остальные с шумом и смехом кинулись за ней.

Эман подумал, что хорошо бы сейчас догнать ее, схватить и убежать с ней.

Подумав об этом, он стряхнул со своего плеча руку светловолосой девушки, которая стояла с ним рядом. Та взглянула с обидой, поправила платок, но промолчала.

Эман заиграл на гармошке, и светловолосая девушка, взмахнув косами, в концы которых были вплетены серебряные монеты, села рядом с гармонистом и задорно запела:

Ой, замерзла, ой, замерзла,

Дайте шубу поскорей!

Обними меня, миленок.

Поскорей меня согрей.

— Кому поешь, Марзива? — спросила одна из подруг.

— Кому пою, тот поймет, — и она запела снова.

Хоть миленок мимо ходит,

Не желает полюбить,

Все равно по нем страдаю,

Не могу его забыть.

Собравшись на открытом месте, начали играть вкруг. Встали парами и закружились. Эман пригласил стоявшую рядом девушку и пошел по кругу, продолжая играть на гармони. Пройдя немного, он хлопнул по плечу одного парня, тот вышел в круг. Эман занял его место, и под его игру девушки дружно запели.