Крушение антенны
Шрифт:
Третий разговор в телефонной.
– Леонид Матвеич, а какая цель в жизни?
– Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе многие головы сломали.
– У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу.
– Почему ж ты думаешь по-другому?
– Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит, цель - смерть?
– Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара, что все человеческие усилия направлены к
– Ну, пожалуй, поняла.
– Погоди, две тысячи двести работает. Записывай.
Высоко, хрипло, с перебоями:
рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капиталистические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях рабства... пролетариат...
рах-рах-рах...
– Почему такие перебои?
– На дворе метель, Леонид Матвеич. Может, поэтому.
...Пролетарии... пролетарии - пролетарии... всех стран - всех стран всех стран... соединяйтесь - соединяй...
– Кажется, перервалось, Леонид Матвеич.
– Да, почему-то кончилось. Так вот, человечество идет к тому, чтобы покорить все силы природы, а главное, преодолеть мировое движение. Ты заметь, Мара, что все, что ни создается, направлено к достижению наибольшей скорости в движении при наименьшей затрате сил. И вот, настанет время, может, через несколько тысяч лет, станет погасать солнце, а земля - ты представь себе, какая роскошь, - управляемая мощнейшим мотором в своем центре, - двинется в путь по своей орбите, а не по предписанной солнцем. Вот где величайшая цель человечества...
– Ну, хорошо. Это человечество. А я?
– Что ты?
– Ведь, я до этого умру?
– Ну, что ж, что умрешь, зато своими усилиями поможешь человечеству, свой камешек положишь в общее здание.
– Нет, мне не это нужно... Мне нужно... практическое.
– Ну, уж не знаю, что тебе практическое. Иди-ка спать, давно звонок был.
– У-у, метель-то как завывает... Так и грохочет по крыше...
Распахнул дверку и откачнулся; отвык: в голову шибануло; потом - ничего, обрадовались, тем более, все уже пьяные, и не знал, сколько времени прошло - сидел за столом, тыкал вилкой в лохмотья говядины, заправлял разваленный студень в рот руками, как все, как дикарь: все же - свое, родное, старое. Когда-то проклинал, уничтожал, кипел, рипался. А теперь - вроде как все равно; надоело попусту тратить заряды. Когда шел - одного боялся: как бы с женой не встретиться. А теперь - увидел ее - и ничего. Врешь, книзу не потянешь, нет.
– Сидит, опустив глаза; набелилась, нарумянилась. Чорт с тобой. Была паскуда - и осталась паскудой.
– Гам не мешал мыслям.
– Вас-силь Семенов, в память...
– Аль ощо по стакану?
– На-асть! На-асть! Помяни покойника.
– Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та...
– А бог - есть.
Взглянул - дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, теперь - надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош.
– Ну, и что?
– Н...ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть.
Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон или не дьякон.
– Ну, и ступай к ляду.
– Н...нет, т-ты за это ответишь... за свои с-слова.
– За какие слова?
–
А... что б-бога нет.– Не лезь, дьякон, в рыло хрокну.
– Бро-осьте, ребята... гражданин Стремоухов... Ванькь, Иван Пятров! Это бородастый, соловый Малина Иваныч.
– Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи, как в колоние... ребят голодом морите...
– И верно: чай, голодают, болезные?
– Хлеба-то, грит, по осьмушке в день?
– Водой больше поят.
– К-каниной.
– Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой.
– Хррры...
Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки.
– С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба подолом, а они - и-и уши развесили.
– А што, - скажешь, - убойное лопают?
– Б-бог йййесть.
– Ни черта не убойное, а... дают им жрать, вполне.
– Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь.
– Я - вру?
– Ты врррешь.
Захотелось развернуться и стукнуть... разик, да сдавил себя: не все ли равно: пил мало, не действовало; не до драки.
– Ну, и ступай к ляду.
– Ннннет... ты докажи... свои сла...сла...слава.
– А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану.
– Ощо-ощо. А он... должон доказать.
– Йййесть бог... и вся святая его.
– Эт-то верно, дьякан... Выпьем.
И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, распахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком, белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе:
– Попу в падарок на паминки.
Малина Иваныч вскочил:
– Безззотцовщина, сукины дети!!!
В ответ - гармошка, песня:
Святый божа, святый крепкай,
Поп в чужих карманах цепкай,
Тыгаль-тыгаль-тыгаля.
Да тыгаля-растыгаля.
Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу - не опрокинули б - и во время - дьякон лез драться - задел скатерть - на пол полетели тарелки, студень, бутылки - -
Стремоухов продрался к выходу, кто-то орал: - лошадь-та, лошадь-та не угнали б, - выскочил в мороз, в колючие взвизги метели; схватили за шинель, за грудки:
– Стой... хто... свойскай?
– Да пусти к ляду... ну вас всех.
– А, да ето никак Стремоухав?
– радостно, удивленно.
– Ну да, я. Пусти пройти. Чего беснуетесь?
– А поп - сволачь, контра... Иди, самогон есть! Рррробя, Стремоухову самогону!
– Да ну вас и с самогоном-то, пусти пройти.
– Рробя, гражданину... товарищу Стремоухову пройтить. Пропускайтя-ааа...
Свернул за плетень, метель ударила в глаза - слепая, бессмысленная, тупая, морозная, злая, как деревня; схватила шинель, стала драть с тела, - врысссь!
– Этак и к утру не дойдешь!
Повернулся, вдохнул ледяную воду ветра, и вдруг - из метели на него:
– Ваань.
Вгляделся - знакомое беленое лицо с приплюснутым носом: словно часть белесого метельного савана.
– Ваань! Ивааан Петрович, да кады ты воротисьси-ты? Ды болюшка ты моя! Да што ж ты меня терзаешь-ты!..
– Отлипни ты от меня, ради дьявола. Ведь, сказано тебе...
– Ды Ваань... Ды... неш я... какая...
Обозлился, где-то в груди стародавнее заходило, больно толкаясь в стенки, но сдержался: