Кружева лабиринта

– Нечего тут думать, Кэти, они просто тебя испугались! Наконец-то нашёлся человек, указавший им, где их место! – с гордостью говорила Эшли, похлопав меня по плечу.

Я отвечала Эшли тихим взглядом, с большим предубеждением, что небо вскоре обрушится всеми известными проклятиями благодаря нашей беспечности. И то предчувствие оправдало себя сразу, как я вышла из школы.

Эшли осталась на тренировку по шахматам, и мы договорились, что я дождусь её на волейбольной площадке. Спустившись по каменным порогам с закрытыми перилами по бокам, я свернула к площадке, где не было ни одной души, а тем временем кто-то метнулся из-за угла и заломал мне руку. Я стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, а когда обернулась, увидела карающий бич Молли Клифтон – темнокожую американку Шейли. Она оскалилась, как дикий зверь, с кровожадностью в сморщенном носе.

– Пришёл день расплаты, сиротка! – протянула Шейли.

Стараясь вырваться, я собиралась ей ответить, как вдруг почувствовала сильную боль в затылке, такую, что в глазах посыпались искры. Кругом потемнело, и я поняла, что падаю на чьи-то руки.

5.

Вечер опустился на землю, когда я стала приходить в сознание, ощущая нестерпимую головную боль и холод кладбища, ползущий по спине. Затем обрушился сильный тумак по лицу, следом ещё один, и третий окончательно привел меня в чувства. В плывущих предметах я пыталась сориентироваться, но поняла только, что лежу на студёных плитах на улице. За волосы меня держала Марта, а обрушивала силу неженских кулаков Шейли, присевшая на корточки. Что-то тёплое упало мне на подбородок и руку, снова и снова – это были капли крови с моей разбитой губы.

– Очухалась, сиротинка! – воскликнула Молли, кружа надо мной, словно гриф над трупом. – Ну? Осталось ещё желание грубить?

Марта и Шейли зловеще хохотали. Я оторвала губы, прилипшие друг к другу. Но произнести ничего внятного не сумела: рот был полон крови. Пока я сплевывала её, Молли продолжала злорадствовать.

– Посмотрим насколько ты смелая. Осмотрись хорошенько вокруг. Что ты видишь?

Повинно подняв голову, я оглядела рассеянную темноту. Перед глазами был особняк доктора Ньюмана. Лунный свет падал на померкшие стены, истерзанные часами одиночества и духом присутствия в ней загубленных душ. Мы находились у тяжёлых дверей с узором могильных оград, простирающихся вверх на шесть футов. Витражные стекла с изображением девяти кругов ада по Данте помутнели и кое-где потрескались. Особняк устремлялся в небо четырьмя этажами безжизненных окон, казалось, молящих прощение за то, что некогда творилось внутри. Вся его мрачность обдавала дыханием смерти. Над крышей, видимой мной ежедневно с высоты мансарды, безмолвно парили чёрные вороны. У меня перехватило дух. Я была напугана мыслью, что Молли Клифтон и её бессердечная команда уготовили мне. Но показывать свой страх я не помышляла.

– Чандлер, что скажешь? Тебе страшно? Представь внутри гору неубранных трупов, воняющих хуже трущобной дыры. Забавно будет положить тебя к ним и на всю ночь оставить смотреть в приоткрытые глаза мертвецов.

Она зловеще расхохоталась, и лихорадку заразительного смеха подхватили остальные. Но громкие голоса потревожили вечный сон утомленного дома. Десятки чёрных воронов, кружащих в поднебесье над крышей, издав карканье не менее зловещее, чем хохот Молли, оставили особняк и полетели прочь, теряясь в медном отсвете неполной луны. Оторопевшие мучители задрали головы вверх.

– Какова… чёрта? – протянула Марта, не выпускающая из рук мои волосы.

– Здесь кто-то есть… – неистово молвила Шейли, поднимаясь в полный рост.

Молли намеривалась что-то добавить, но осеклась. В непосредственной близи, прямо за спиной Шейли раздался скрип несмазанных петель, пронзительный, берущий за душу; и в привычной тишине он казался оглушительным. Железная дверь плавно покатилась вовнутрь, скрывая в темной полоске дверного проёма силуэт и лицо стоящего за ней. На какое-то мгновение мы приросли каждый на своём месте, а в глаза выдавали весь ужас, в котором мы были на равных. Дом доктора Ньюмана ожил, и тот, кто находился в сумрачной тени за дверью: будь он живой человек или мертвец, восставший из пепла, топтал нашу смелость одним своим незримым присутствием. Казалось, осенний тяжёлый воздух напитался тревогой, увещевающей, что теперь часы нашей жизни окончательно сочтены. Я тут же забыла о боли, сковывающей лицо и голову; забыла о злобных угрозах шайки, ведь то, что хранилось за этими стенами, было куда опаснее Молли Клифтон и всех её гадких замыслов. Не прошло и десятка секунд, как Молли с широко распахнутыми глазами сорвалась с места и бросилась бежать, а за ней – обезумевшая свита, оставляя меня один на один с неизвестностью открытых врат, ведущих в обитель Эреба. Я стала вглядываться в коварную тьму, где по-прежнему всё было чёрным, как ночь северных морей. По низу просочился ещё более холодный поток, обжигающий руки, на которых я старалась удержаться, но тело беспомощно клонилось к земле. Из темноты дверного проёма показался тёмный ботинок, а следом ко мне потянулась мужская рука. Я судорожно вдохнула и пришла в забвение.

Спустя некоторое время, сотрясаясь от безутешного холода, я открыла глаза и устремила их в тёмный потолок, подражающий высотой своего внутреннего свода куполу кафедрального собора. Пахло сыростью подвала и ещё чем-то, смердящим обильным гниением. В тиши запустения доносился металлический звук. Его создавали стрелки продолговатых антикварных часов с маятником за стеклянной дверцей, занимающих не меньше трех с половиной футов стены первого этажа над камином. Стрелки остановились в одном положении, и, точно мучаясь в предсмертных муках, дрожали на тринадцатой минуте восьмого часа, разливая по особняку медное отдаленное эхо. В неугомонных лучах луны, струящихся из верхних центральных окон, порхали блестящие частицы пыли. Свет падал ближе к камину на стол из мраморного камня, где стояла фотография толстой женщины с шиньоном из кудрей в золотистой рамке; она улыбалась так проникновенно, что не составляло труда угадать ее голос и задор смеха. Слева от стола, друг напротив друга теснились кресла стиля рококо, удостоенные слоем пыли и старости, а сразу за ними винтовой лестницей с изощренными резными перилами поднимались вверх ступени, укрытые белесой грязью и тем, что осталось от гладкого ковра. Я лежала на одеяле и даже сквозь толстый слой шерсти чувствовала холод от каменного пола, а кроме того чувствовала, как стучат виски звуком колес мчащегося по рельсам поезда. Осознав окончательно, где нахожусь, я подскочила, но головокружение остановило мою прыть. Я оперлась на стену и тотчас отстранила руку: она была ледяной, липкой и влажной наощупь. Откуда-то издалека доносилось карканье залетевшей в поднебесье потолков вороны. Я прекрасно помнила, как кто-то схватил меня за руку перед тем, как мне потерять сознание. Но размышлять в жутком месте, не взирая на отсутствие видимых признаков жизни, приравнивалось к безумию, и я, собрав остатки сил, потащилась на легкое дуновение ветра, более тёплое, чем воздух в особняке. Тяжелая дверь поддалась со второй попытки, и я очутилась на улице.

Вокруг парило безмолвие, и только пожухлые листья, прикрывая выжженную солнцем траву, звучно шелестели под ногами. Голова ещё кружилась, губу сильно дергало, а мои волосы ещё ощущали на себе крепкую хватку Марты. Я думала о Молли. Вся отвага и её угрозы были внушительны до тех пор, пока страх кошмарного дома не обратился против нее, и по натуре она оказалась трусливой мягкотелой хвастуньей.

Я прошла мимо замшелой чаши фонтана, укутанной плющом, по разрушенной мощенной дорожке и вышла за железные ворота. Они прокалывали воздух острыми пиками и погребальным стилем вполне дополняли входную дверь особняка. С наружной стороны ворот был пригвождён почтовый ящик, где цифру 63 безжалостно изводила ржавчина. Сверху виднелся уголок белой бумаги, и моё сердце в отчаянии забилось. Неведомый порыв заставил меня приподнять крышку и убедиться в том, что на дне покоилось письмо. Я достала его, и в ту минуту ослепительный свет фар пролился на тропинку, ведущую к воротам от тротуара. Я зажмурилась, судорожно пряча конверт за пазуху куртки. Сердце охватила агония, когда тишина обрушилась легким скрипом, точно несмазанных пружин, за которым последовал топот ботинок, опустившихся на землю, и фары потухли. С нетерпеливым волнением я вгляделась в темные очертания, где различался силуэт человека в свободной одежде, голова которого относительно шеи смотрелась несуразно большой. Он сделал несколько неспешных неуверенных шагов, и меня бросило в жар от визуального обмана, поскольку принятое мной за голову, оказалось защитным шлемом, а тем человеком был Лео Ферару. Чувствуя, как почва уходит из – под ног, я была готова вновь потерять сознание от страха, подпитанного кошмарными сновидениями, ещё так живо всплывающими в памяти. В полуночной мгле обезображенного дома, где двадцать лет назад вершил возмездие доктор Ньюман, Лео Ферару выглядел чудовищем саги о вратах в безвыходный Эреб; элементом, легко вписавшимся в легенду о проклятии. Бежать было никуда – он находился в двух футах. Я закрыла глаза, дрожа как птенец, брошенный на произвол судьбы, и не верила в подлинность настоящего. Я искренне сожалела, что за столь короткий отрезок жизни не увидела и малой доли того, что уготовил нам греховный мир желаний; не познала опьянения чувством, о котором вещают за каждым углом – я ни разу не влюблялась и даже ни имела смутных представлений, почему так много говорят о томлении в ласках ночами, проведёнными с тем, кого выбрало твоё сердце. Мне стало грустно от мысли, что переезд в Ситтингборн, столь нежеланный и отвергаемый мной, обрек меня на угрозу стать безликим именем вселенной, погребенным под пеплом собственных грез и надежд. Я боялась потерять отца, но жаждала вновь обрести мать, вспоминая каноны, диктующие нам о жизни после смерти. И та жажда подготавливала меня к достойной встрече с роковой смертью.

Однако судьба уготовила мне иное предназначение. Понимая, что ничего не происходит, и я не слышу ничего, кроме шныряющего ветра по безлюдном улочкам, я открыла глаза. Лео стоял в шаге от меня, обнимая рукой шлем, а другую – спрятав в кармане брюк. Я изучала его лицо, не веря, что на коже нет шрамов, язв и ожогов – она была ровная, дышащая теплом, точно у младенца. Его густые волосы, слегка прикрывающие уши, излучали свет янтаря, и луна, торжествующая на чистом небе, отражалась в них сочным блеском. Глаза тоже светились, передавая что-то поистине бесподобное, доброе, на редкость простое. Но, занырнув в них глубже, с пристрастием, нельзя ни угадать там волчьего одиночества и уныния, способного сдвинуть с места любую гору. Я предположила, что именно Лео затащил меня в дом, спасая от Молли.

– Сегодня вновь сбежишь? – мягко спросил он, отдавая улыбку.

Сконфуженная, чтобы давать ясные ответы, я отрицательно покачала головой.

– Знаю, ты меня боишься, – продолжал он. – Люди болтают о Ферару всякую ерунду только потому, что мы немногим отличаемся от остальных. Пожалуй, ты тоже другая.

– Почему?

– Ты бродишь вокруг дома, который все обходят стороной при дневном свете. Что ты здесь делаешь в такое время?

Я молчала, роясь в разнообразии фальшивых причин, и Лео понял, что истины ему не узнать.

– Только не говори, что просто гуляла. У тебя опухшая губа и запачканная кровью одежда. На дороге не так скользко, чтобы здесь упасть. Это Клифтон тебя так отделала?

Я снова промолчала, проведя пальцем по губе. Она действительно нарушала прирожденную форму и наверняка смотрелась уродливо. Мне было стыдно признать, что стала жертвой избалованной девчонки.

– Можешь не отвечать, – добавил Лео после короткой заминки, – у нас неплохо получается разговаривать!

Он мелодично рассмеялся, и я осеклась на мысли, что с радостью бы слушала этот смех бесконечно.

– Извини. Нелепо всё, правда? Моё имя Кэти.

– А меня зовут Леонардо. Но для своих просто Лео. А ты же своя?!

Он весело подмигнул, издавая смешок, упоительно коснувшейся моих ушей.

– Я здесь и правда гуляла. А ты как здесь оказался?

– И я гулял.

– Неправда.

– Правда. Порой я люблю побыть один, почитать или подумать. А вероятность встретить кого-то в пустынном дворе Ньюмана – нулевая. Разве что исключение сегодняшний вечер. Я не ожидал, что наткнусь на тебя.