Крылатый воин

— Ты механик или техник? — поинтересовался я.

— Я лётчик-истребитель! Окончил в июне Качинскую военную авиашколу! — городо заявил он. — Они перебрались сразу после начала войны в Красный Кут под Саратовом, а меня и еще пять выпускников распределили в истребительный полк, который потом сюда перебазировался. Самолетов ждем, а пока нас используют на всяких хозяйственных работах, помогаем механикам, мотористам. Правда, их тоже теперь по три комплекта на каждый истребитель. Потери очень высокие, — и переключился с неприятной, видимо, для него темы: — А ты тот самый с Одессы, который один со всего корабля спасся?

— Да, повезло, — коротко ответил я.

— Так я тоже одессит! На Пересыпи жил! — заявил сержант и, начав употреблять затасканные фразы, которые понаехавшие в город у моря считают одесским говором, рассказал, как докатился до него.

Петро Лабушенко закончил в своей деревне в Полтавской области начальную школу и, как я догадался, чтобы сбежать из колхоза, поступил в фабрично-заводское ученичество при Одесском судоремонтном заводе номер один. Это нынешний вариант профессионально-технического училища. Выпустили его рубщиком-зачистником металлоконструкций в корпусной цех. Махать кувалдой ему быстро надоело, поэтому поступил в Одесский авиаклуб, который находился в ведении Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Осоавиахим) и располагался на территории аэродрома Школьный. Ездил туда после работы. За это учлетам, как называли учеников, выдавали стипендию двести пятьдесят рублей в месяц, бесплатный ужин после занятий и форму, зимнюю и летнюю, но выходить в ней за пределы аэроклуба, форсить перед девками запрещалось. Занятия начались зимой с теоретической части. Весной-летом дважды прыгнули с парашютом и налетали на «У-2» по тридцать часов с инструктором и двадцать самостоятельно. Лучших, среди которых оказался и Петро Лабушенко, зачислили в Качинскую краснознаменную военную авиационную школу имени Мясникова. Этот партийный деятель летчиком не был, но имел самое прямое отношение к воздухоплаванию — погиб в авиакатастрофе.

— А те, кто не прошел в военную школу, куда делись? — полюбопытствовал я.

— Да кто куда. Большую часть забрали в армию по призыву, служат в разных частях, даже в пехоте. Двоих, которые хорошо летали, но строгую медкомиссию не прошли, оставили инструкторами. Они и еще один студент Политехнического института доучивались на «УТ-2». Двадцать часов надо было набрать без инструктора, — поведал он.

— А почему студенту сделали исключение? — спросил я.

— Так у него бронь, пока институт не закончит. После авиаклуба стал летчиком запаса, от военной кафедры освободили, — ответил он.

Я услышал именно то, чего не хватало, чтобы решить, куда двигаться дальше. По паспорту мне скоро будет девятнадцать. Видимо, у предыдущего его владельца была бронь, потому что получал высшее образование. Теперь уже не важно, где, потому что меня там сразу разоблачат. Значит, надо менять жизненный путь, а это неминуемая отправка на фронт сразу или через военное училище. Могу попроситься в военно-морское или артиллерийское, но я убедился, что лучше всего воевать летчиком: спишь в тепле, никаких проблем с питанием и водой, рядом магазины, женский пол…

Я перекинул стрелки на учебные самолеты, начал расспрашивать, как у них все устроено, как летают — сильные и слабые стороны. Сержант Петро Лабушенко оказался болтливым, до поздней ночи штыбовал подвернувшиеся, свободные уши. Я слушал, запоминал и придумывал легенду, благодаря которой смогу выжить в этой эпохе.

4

После завтрака его отвезли на телеге в военно-морской госпиталь в Севастополе. К тому времени у парня опухла стопа. Судя по кислой физиономии военврача Сидельникова, случилось заражение, возможна ампутация. Некоторых судьба бережет от более тяжких последствий. Если Петро Лабушенко вылечат, то, скорее всего, погибнет в бою. Как он сам сказал, немецкие истребители «Мессершмидт-109» намного быстрее наших «И-16», на которых ему предстоит летать. Если стопу ампутируют, получит инвалидность, военную пенсию и не хлопотное место в каком-нибудь государственном учреждении. У меня даже появилось подозрение, что хитрая деревенщина специально наступила на гвоздь. Хотя, может, наговариваю на парня.

Я, наоборот, порадовал военврача второго ранга. Давление на обеих руках было сто двадцать пять.

— Ну, вот, идешь на поправку! — сделал он вывод и на всякий случай спросил: — Какие-нибудь жалобы есть?

— Болячки ноют, а так все в порядке, — ответил я, после чего сам спросил: — Можно мне погулять на солнышке?

— Конечно, — разрешил военврач Сидельников. — Только на взлетное поле не выходи и к самолетам не приближайся. Ты все-таки не военнослужащий.

К боевым самолетам я и не собирался подходить. Прогулялся в рубашке и штанах, выстиранных и выглаженных к утру медсестрой Дашей, по вымощенным плитами дорожкам между казармами и мастерскими. В двух латали монопланы «и-16» тип двадцать восемь, как мне сказал вчера сосед по палате. У этой модели в крыле вместо пулеметов две пушки ШВАК (Шпитального-Владимирова авиационная крупнокалиберная) калибром двадцать миллиметров, что круче, чем у «Ме-109», вооруженного тремя пулеметами, из которых один крупнокалиберный (пятнадцать миллиметров), и двигатель мощностью тысяча сто лошадиных сил, благодаря которому разгоняется до четырехсот шестидесяти километров в час против шестисот у вражеского. «И-16» меньше «Гота-5», поэтому смотрелся как-то несерьезно, хотя я понимал, что не моему аэроплану тягаться с этим истребителем. Кстати, теперь считается, что крыло у самолета всего одно, состоящее из левого и правого полукрыльев, но я пока по привычке даю каждой половине право на суверенитет.

Из соседней мастерской выкатили моноплан с двумя открытыми кабинами одна за другой и без вооружения. Судя по рассказу сержанта Лабушенко, это и есть «УТ-2», потому что «У-2» — биплан. Непонятно было, что он делает на военном аэродроме. Разве что используют, как связного.

— Эй, помогай! — предложил мне долговязый мужчина лет сорока пяти с широкими, короткопалыми, темными от въевшегося мазута руками — один из техников, толкавших самолет.

Я тут же подпрягся. Крыло было из фанеры, обтянутой полотном и пахло пересохшим деревом и еще чем-то незнакомым.

Остановились на краю летного поля, и тот же техник крикнул:

— Где там летчик?! Пусть принимает работу!

— А что здесь делает учебный самолет? — полюбопытствовал я.

— Ремонтировался. Ждали, когда запчасти для двигателя пришлют. Сейчас проверят и, если все в порядке, перегонят в Качинскую авиашколу, — рассказал он и заверил: — Мы хорошо сделали, не подведет.

Я заглянул в обе кабины. У передней, для инструктора, была только одна дверца слева и зеркало заднего вида сбоку справа, у задней дверцы с обоих бортов. Механизмы управления сдвоенные. Приборы одинаковые: в верхнем ряду высотометр, компас, масляные термометр и манометр, бензиновый манометр, в нижнем — указатель скорости, указатель поворота, вариометр; на левой боковой панели часы АЧО (авиационные часы с обогревом) и тумблеры, а на правой — датчик температуры всасываемого воздуха и ниже тахометр. Не сразу понял, зачем нужен резиновый шланг с воронкой расположенный справа в каждой кабине. Потом увидел, что они соединены, и допёр, что это примитивное переговорное устройство того же типа, как на судах, кораблях. Сиденья с плечевыми ремнями покрыты черным дерматином. На спинке переднего закреплена сзади медицинская аптечка.

— Интересно? Хочешь стать летчиком? — послышалось сзади.

Это бы молодой человек двадцати трех лет, невысокого роста, жилистый. Голова выбрита. Под вздернутым носом широкие жидковатые усы. Судя по ухоженности, больная точка самолюбия. На синих шевронах гимнастерки три треугольника — старший сержант. Оказывается, у ефрейтора только узкая продольная красная полоска на шевроне, а треугольники начинаются с младшего сержанта. Летняя лётная куртка перекинута через левую руку, в которой шлем.

— Я летчик запаса. Летал на таком в аэроклубе, — сообщил я.

— Ты тот студент, которого на берегу нашли? — задал он следующий вопрос, поглядев на мою физиономию в цветах побежалости.

— Да, повезло, — подтвердил я.

— Фарт — это главное, особенно для летчика, — поделился он. — Составишь компанию? Надо облетать после ремонта, проверить.

— Если доверишь управление, — выдвинул я условие.

— Ну, давай узнаем, чему тебя научили в аэроклубе, — иронично согласился он и обратился к техникам: — Найдите ему куртку и шлем.

Нам пришлось подождать, когда вернется звено истребителей, улетевших отбивать атаку на Севастополь. Прилетели два самолета из трех, причем один сел, дав «козла», и тут же срулил с полосы и остановился. К нему побежали все, кто был поблизости, а затем и четверо с санитарными носилками. Летчика, напоминавшего тряпичную куклу, вынули из кабины, бегом понесли в сторону лазарета. Когда следовали мимо нас, я увидел, что лицо у раненого неестественно бледное и штаны вверху пропитаны кровью. Если пуля и/или осколок попали в живот, то всё, отлетался. Антибиотики уже придумали, но в СССР их пока нет, по крайней мере, для массового употребления.