Крыло бабочки

– Почему и нет? Рано или поздно они все равно бы узнали.

– Думаешь с ними встретиться? – любопытствует Синхэ, пока они молча доедают свой ужин. Немного подумав, Чарли кивает.

– Да. Надо будет рассказать им, что ли. Но так, в общих чертах. И не все, – лениво откликается она, смотря за окно, где над еще по-прежнему сияет солнце, но дело все равно уже клонится к вечеру. Через несколько часов стемнеет, а потом на Магикс опустится ночь... Которую Чарли проведет здесь. Ей не нужно спать еще где-то пару суток, так что сегодня она будет бодрствовать. Как и Синхэ. Чарли слегка улыбается. Нет, это определенно хорошо, что Синхэ такой же, как и она. – Получается, нас уже трое. Я даже боюсь подумать, есть ли еще кто в этом мире из... Нашей бывшей реальности, – задумчиво произносит Чарли.

– Я пока еще не встречал подобных, – отвечает Синхэ.

А Чарли думает, что это, в общем-то, не стоит такого большого внимания. Потому что есть куда более... Важные вещи. Например то, что теперь у нее будет немножечко другая жизнь. Что теперь в ней появился вполне себе живой Синхэ. И Чарли очень рада этому. Что-то внутри словно бы встало на свое место, теперь на многие вопросы получены ответы. И в ее жизни прибавилось еще немного радости. Чарли смотрит на Синхэ и видит в его глазах те же самые мысли. И улыбается.

Этой ночью у них будет еще много долгих разговоров, только теперь уже не в чате, со стуком клавиш, а в живую, со взглядами, улыбками и усмешками. И касаниями. Чарли откидывается на спинку дивана. Нет, это определенно хороший день, как бы погано он не начинался. И эта жизнь... Тоже невероятно прекрасна.

Потому что все наконец-то встает на свои места.

Я бреду по таким знакомым, пустым, родным, но сейчас таким чужим и равнодушным улицам и не вижу ничего вокруг. Ни людей, проходящих мимо меня, ни проносящихся автомобилей, ни каких-либо других вещей.

Потому что этот город больше не дарит мне спокойствия.

За это время я делаю одно очень ужасное открытие: если у тебя забрали очень дорогого человека, фактически насильно оторвав его от тебя и скрывшись в неизвестном направлении, а ты не имеешь ни малейшего понятия, что сейчас творится с этим человеком, то все остальное просто перестает иметь значение.

И те места, которые давали тебе силу, больше не спасают. Наоборот, они лишь еще сильнее давят и заставляют чувствовать себя невероятно одиноким. Я никогда не думал, что такое возможно. Однако... Приехали.

И вот теперь Магикс потерял все свои краски. Как и весь мир. А все потому, что рядом нет ее. Теперь я, кажется, понимаю, что Муза чувствовала, когда со мной случилась та херня в Легендариуме. Теперь я точно так же, как и она, схожу с ума и пытаюсь окончательно не свихнуться от переполняющих голову мыслей.

И поражаюсь бесконечной силе воли и терпению Музы, когда она вставала с колен и шла вперед, улыбалась, будто ничего не случилось, и молчала, ничем не выдавая себя. Честно? Пытаясь поставить себя на ее место, я понимаю, что не справился бы. Не выдержил бы и первого дня.

Это просто невыносимо. Не знать, где она, что с ней, не иметь ни малейшей возможности повлиять на текущие события. Я уже не злюсь на собственную беспомощность. И не знаю, как называется то состояние, в котором я нахожусь. Наверное, именно так выглядит абсолютное отчаяние.

Когда кажется, что ничего уже не поможет.

Это просто бесконечные удары кулаком о стволы деревьев, о стены домов. И плевать, что костяшки сбиты. Сейчас мне абсолютно на все плевать. Сейчас уже ничего не имеет значения. Кроме одного. Я понятия не имею, где Муза. И это определяет тот факт, что теперь моя жизнь превратилась в пустое ничего.

И ничего, абсолютно ничего сейчас не может удивить меня или вывести из себя. Я сворачиваю в какой-то переулок и иду мимо домов, закрывающихся магазинов, старых фонарей, мусорных баков и совершенно не смотрю по сторонам. Но боковое зрение – странная штука.

Его я замечаю совершенно случайно. Внутри даже не просыпается привычного страха, который поселился во мне после того, как он устроил мне экспресс-психоанализ. Только краткая вспышка бессмысленной злости, которая тут же утихает. Он, что странно, даже никак не реагирует на мое появление. Не начинается чудить или нести какую-нибудь чушь, или отжигать свои странные шуточки, или еще чего. Он вообще, кажется, меня не замечает – с его-то зрением и прочими способностями.

Это ненадолго вырывает меня из собственных мыслей и заставляет остановиться прямо по середине тротуара. Мификс сидит на какой-то железной бочке: в своем странном обличии получеловека-полуптицы, подперев щеку одним крылом-рукой. И выглядит он невероятно подавленным. А во мне почему-то поднимается ехидная радость. Хоть кому-то из этих тварей так же хреново, как и мне. Хоть кому-то.

Наконец Мификс выпадает из своей прострации и обращает на меня внимание, смотря каким-то тусклым, равнодушным взглядом.

– А, Ривви, – без эмоций тянет он, – и тебе приветики.

А меня еще больше переполняет злорадство.

– Ну надо же, а вы, оказывается, тоже можете страдать, – с ехидством протягиваю я. Хоть где-то восторжествовала справедливость.

– Иди куда шел, – отмахивается от меня Мификс. – Мне не до тебя сейчас. У меня сейчас и без тебя поводов для страданий хватает.

И это срабатывает как катализатор. Все нервы, вся бессильная злость и вся ярость вырываются наружу. Я захожусь в приступе страшного, дикого хохота, и Мификс смотрит на меня как на умалишенного.

– Как у вас все интересно устроено, однако, – выплевываю я с ненавистью, – значит, когда вам хочется, вы легко вмешиваетесь в наши жизни и законы-то вам не писаны, а чуть что, так оставить вас в покое. Интересно же вы устроились. Научи, а?

– Ривви? – обеспокоенно смотрит на меня Мификс. – У тебя что, еще пригорает от того случая? Ну так ты бы поменьше нервничал, что ли. Я слышал, что стрессы и переживания у людей лишь приближают их смерть. Отвлекись, лови позитив, кушай радугу.

И это выводит меня из себя еще больше.

– О, да ты психоаналитиком заделался, – мой голос сочится ядом. – И сколько берешь в час, а?

– Не пародируй меня, у тебя плохо получается. Я такой единственный в своем роде, – замечает превращение. Но все равно отвечает сирин как-то вяло. Меня это только сильнее раззадоривает. И сарказм уступает место гневу и усталости.

– Слушай, – сжимаю я кулаки, с бессилием глядя на равнодушного и будто потерянного Мификса, – вы серьезно достали меня. Какого черта, – я говорю уже не с ним, а скорее с пустотой, – вы вмешиваетесь в нашу жизнь? Почему, ну чем мы так вам не угодили? За что несем такое наказание? Ну что, что вам от нас нужно? Почему вы думаете, что имеете право, – повышаю я голос, – решать, как нам жить? С кем быть, а с кем нет? Какого черта вы вмешиваетесь в наши отношения?! – я уже ору на всю улицу, совершенно не задумываясь, слышит нас кто или нет. – Почему взяли на себя такую обязанность решать, с кем нам быть, а с кем нет? Какого хрена вмешиваетесь в нашу любовь?! И рассуждаете об истинности-неистинности?! И если мы вам не угождаем, то похищаете нас и...