Крыло Королевы

Что-то прохладное скользит по моему горячему лбу. Голос шепчет, зовёт по имени, успокаивая, когда кошмар уже почти опустошил меня. Я вскрикиваю, и сильные руки обхватывают меня. Мне кажется, я в объятиях Шая. Как бы мне хотелось, чтобы это был Шай. Но я не могу заставить себя произнести его имя, потому что знаю, что его больше нет. Это всё, о чём я могу думать. Я просто хочу последовать за ним.

Я просыпаюсь спустя время, замёрзшая и дрожащая, несмотря на все покрывала, в которые я завёрнута, как в саван. Мне не сразу удаётся высвободить руки и снова осмотреться. Я всё ещё в шатре, но снаружи уже темень. Мерцает свет от единственной лампы.

Кон сидит рядом, ссутулившись и закрыв глаза. Я смотрю на него из-под полуприкрытых век. Он похож на человека, который молится высшим силам и ничего вокруг не замечает.

Только когда я приподнимаюсь на локтях, хотя даже это у меня не получается сделать, не втянув воздух от боли, он оживает.

— Тебе нужно отдыхать, принцесса. Лежи, не двигайся.

— Я и так слишком долго провалялась. Есть новости?

— Есть, и все плохие. Лимасилл пал. Мои люди порабощены, а мы сами отрезаны от всей остальной галактики, вообще от всего.

— Отрезаны?

— Они используют какие-то глушилки. Нам не удалось ни получить, ни отправить ни единого слова с начала нападения, а то и дольше. Вероятно, из-за этого мы не получали известий о твоём брате. Прости, Бел. Я найду способ исправить ситуацию, но пока что ты застряла здесь с теми из нас, кто сумел спастись, в этом оккупированном мире, — он убеждён, что сможет пробиться, несмотря на ту штуку, что подавляет сигналы, и я разделяю его уверенность. Он способен на всё, когда дело касается технологий. Но в его тоне слышатся некие нотки уязвимости. О предки, Кон чувствует себя таким потерянным. Вся его жизнь разрушена. Мир, который он так любит, у него отняли силой.

— В оккупированном, да, — я тянусь к нему и сжимаю его напряжённую ладонь. — Но не в завоёванном.

Вряд ли это надолго, если судить по тому положению, которое описали Том и Петра. Но я не могу сказать такое Кону.

Он накрывает мои пальцы свободной рукой, благодаря за поддержку.

— Это не твоя война. Ты прилетела сюда, чтобы выйти за меня замуж по условиям мирного соглашения, договора о взаимной обороне, что едва ли имеет сейчас какой-то смысл.

Я мотаю головой, поражённая его упадническим настроением. Хочет ли он сказать, что не желает меня здесь больше видеть?

— Это не значит, что мы сдадимся, Кон. Мы не прекратим сражаться, пока не прогоним всех врагов. Вейрианский флот приведёт за собой имперские войска, а мы с тобой возглавим атаку отсюда. Нам нужно связаться с остальными выжившими, организовать сопротивление и отвоевать Антеес.

Кон выдыхает. Медленно, облегчённо.

— Спасибо. Я не заслуживаю этого, особенно после того, как ты перенесла такую потерю.

Потерю? Это может означать только одно.

Шай. Мысль о нём, как шип в моём сердце — острый, сверкающий, смертоносный. Я вздрагиваю. В очередной раз чувствую себя опустошённой. Шай мёртв. И Джессем, и Дэн… Элара, горничные… Но единственный, о ком я могу думать, — это Шай.

Шай мёртв. И я тоже хочу умереть.

Моё горло сжимается, каждый звук причиняет боль, но я выдавливаю из себя:

— Мои стражники выполнили свой долг и спасли нас обоих. Они настоящие герои… — я задыхаюсь на слове, но заставляю себя продолжить: — Они герои Вейриана и Антееса.

— В тот день многие стали героями.

Многие погибли, иными словами.

Между нами снова воздвигается стена. Как я могу поделиться с ним своей скорбью, когда он сам пострадал не меньше? Как я могу говорить о своей потере, в сравнении со всем, что потерял он? Я лишилась Шая, а он — всего.

Напряжённая тишина наступает между нами, но вскоре он пытается заговорить вновь:

— Бел… Шай бы не…

— Нет, пожалуйста, не надо, — мне нужно было его оборвать. Я не вынесу этого больше. Я не могу. — Не говори о нём. Не произноси его имя. Просто… пожалуйста…

Моё тело, содрогаясь, сгибается пополам. Мощные, рвущиеся изнутри всхлипы, которые я клялась сдержать в себе, пронзают меня. Я обхватываю руками свои колени, несмотря на мучительную боль, прострелившую бедро, которая не уменьшает мою скорбь, не отвлекает от неё, а переплетается с ней в ужасающем тандеме. Я потеряла его, и боль напоминает мне, что я всё ещё жива. И, может быть, со временем она станет такой невыносимой, что пересилит мучительное осознание потери. Так что боль может стать моим другом. Я утону в ней и смогу забыться.

Когда я возвращаюсь к реальности, то замечаю Кона, обнимающего меня. Я зарываюсь лицом в его груди. Он встряхивает меня за плечи, шепчет, что он рядом, что я должна отпустить всё. Я пытаюсь прислушиваться к его словам, пока не погружаюсь во тьму. Но моей последней мыслью становится облегчение, что это был он, что я не сорвалась на глазах у незнакомца, или хуже того — перед Петрой или Томом, которые бы увидели и поняли, какая я на самом деле слабая.

***

Лихорадка возвращается, и я молюсь, чтобы она добила меня. Я пробуждаюсь, чувствуя, как муравьи ползают под моей кожей. Перед глазами всё расплывается. Кто-то продолжает приносить мне отвратительные травяные отвары, заставляя меня их пить. Я то сжимаю губы, пока противная жидкость течёт по подбородку, то пытаюсь выплюнуть, но в итоге всё равно пью. На вкус как крапива.

Вокруг темнеет и снова светлеет, но доктор Хэли никогда не уходит надолго. Мне снятся кошмары, мрачные и жуткие. Я вижу, как умирает Шай, снова и снова. Элара зовёт на помощь, но я не могу до неё дотянуться. Лимасилл горит.

Когда я всё же просыпаюсь с ясной головой, а мучительная боль от ран сменяется ноющей, я замечаю Джондара, наблюдающего за мной. В его тёмных глазах отражается отстранённость и в то же время беспокойство. Том стоит на входе спиной к нам, но я знаю, что он прислушивается к каждому слову. Ну разумеется. Слушает, наблюдает, не теряет бдительности.

Первой мыслью я вспоминаю, что Шай мёртв. Я делаю глубокий вдох, стараясь не думать об этом.

— А где Кон? — спрашиваю вслух.

— Неподалёку. Занят делом.

— Как долго я была?..

— Девять дней. Как по ощущениям, готова подняться с кровати? Хотя бы ненадолго?

С каких пор Джондар стал таким заботливым? Я бросаю на него настороженный взгляд, и он выдавливает улыбку.

— Ты спасла нашего антейма из огня, Беленгария, — говорит он чрезвычайно официальным тоном. — Мы по гроб жизни тебе благодарны.

Беленгария. Не «принцесса», не «ваше высочество». Теперь, когда о свадьбе и речи не идёт, я снова стала просто собой. Или он так пытается быть добрее? По нему сложно сказать.

Он помогает мне подняться на ноги, и мне стыдно, что я не могу стоять без его поддержки. Но, по крайней мере, это Джондар — холодный и чопорный, никогда не проявляющий особого дружелюбия, всегда мой строгий судья, — потому что я бы не хотела, чтобы кто-нибудь другой увидел меня такой, какая я есть. А Джондар уже каким-то образом знает. Всегда знал.