Крымские истории

Заголовком первого стихотворения были бессмертные и святые слова:

«ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЁ»,

написанные его рукой в далёкое и невозвратное время.

«Слава Богу, – подумал он, – что именно этот девиз, эта высшая правда моей любви сбылась».

И он только крепче прижал её к себе.

***

Алые паруса мечты, надежды,

веры, любви должны, хотя бы раз

в жизн и , появиться на горизонте у каждого.

Без этого – не то, что жить,

но и существовать невозможно.

И. Владиславлев

АССОЛЬ

Сохрани меня Господь, рассудок ещё не утратил, противопоставлять свои несовершенные заметки Великому Мастеру Александру Грину и предлагать на суд читателей какую-то новую версию его чудесной и светлой сказки – не дерзну и не собираюсь.

Нет, это неприкасаемо и трогать этого нельзя, ни при каких обстоятельствах. То, что явили мастера в своё время – должно таковым и остаться. А сегодня, к несчастию, все снимают и ставят «по мотивам».

Нет, господа хорошие, что видел автор и что гением своим высветил, давайте и постигать. Смотришь, может и приблизимся к совести и правде и не Ксению Собчак во всех рейтингах будем ставить впереди даже Гагарина, а задумаемся о том, для чего приходит человек в этот мир и какой след он должен в нём оставить.

А то мы уже и так запутались в повторах, бесстыдных и низкопробных: «Тихого Дона» – Сергеем Бондарчуком (грешен, каюсь, товарищи и коллеги знают, что и сам, не зная какой вселенский позор за этим стоит, писал письма и в адрес минкульта, и итальянцам, чтобы вернули на Тихий Дон – «Тихий Дон мэтра. Помню, отрезвление наступило лишь в тот миг, когда позвонил лично Скобцевой, и как она меня отчитала, попросила не лезть в эти их семейные и личные проблемы. Но я-то не знал, что они сулят «святому семейству» огромные деньги, как это впоследствии и выяснилось. Да простит меня почтенная актриса, но её мать Григория в этом фильме – самый страшный и чудовищно-нелепый образ. Ну, да это к слову), «12» Михалковым, пиес Захарова (именно так, так как к творчеству великих наших предшественников они никакого отношения не имеют) «по мотивам» Чехова – что становится просто стыдно и противно.

Ну, ладно, ослабели они рассудком, да и денег им немеряно платят за такое, с позволения сказать, «творчество», но мы-то почему ввергаем себя в добровольное сумасшествие и смотрим этот бред?

Не сними мэтр свой «тихий дон», пишу специально с маленькой буквы, и остался бы в нашей памяти автором великой «Войны и мира», «Судьбы человека», исполнителем пристойных ролей в иных фильмах. А так – стыд и бесчестье.

Но разве он один? Множество их, присосков, дитяток, внуков, которые не хотят сеять и пахать, зато вкусно едят и мягко спят – появилось в последнее время на наших просторах.

По-моему, только оборотистым Н. Михалкову, да «крестничку» Путина Фёдору Бондарчуку и открыт государственный карман для съёмок мерзости и всяческих иных низкопробных штучек. Уж так их «утомило солнце», что готовы клеветать на Отечество, их вскормившее, без всякого стыда и совести.

Да и то, хватает не только на свои бесталанные фильмы, но и на корабли, пароходы, жён, любовниц…

Вон, брательник Никиты Михалкова, не может даже упомнить, сколько раз он был женат-разженат, стал даже новым латифундистом, более того – крепостником, только, правда, его крепостные на вилы поднимут, если он появится в своих «боляринских владениях» за нерадение к людям, презрительное к ним равнодушие, невыплаты зарплат.

Не царское это дело – пектись о смердах, Никита Сергеевич нас намедни просветил, что не Михалквы они, а бояре Михлковы. Знать, значит.

Поэтому – нет, сохрани меня Господь, «улучшать» Грина я совершенно не собираюсь.

Я ведь – совершенно о другом. О своём. Хотя таком далёком, что, казалось бы и забыть уже пора.

Или, по меньшей мере, не тревожить память тех далёких лет. Как знать, будут ли всем приятны и нужны мои воспоминания?

Находясь в Ялте, вечерами я долго бродил по набережной. И в этот день, устав и продрогнув, всё же осень, не июль на дворе, я решил подняться на борт легендарной «Испаньёлы» (или «Испаньолы», не знаю даже, как и написать), где молодой Василий Лановой так хорошо играл капитана, правда, с неживыми волосами, почему-то я это видел всегда, с детства, которого ждала на берегу странная девочка Ассоль, верящая в то, что появится её герой под алыми парусами и увезёт к новой жизни и новому счастью.

И молоденькая Вертинская в этой роли была просто ослепительна, чиста и прекрасна.

Но сегодня кораблик уже давно не на плаву. И, наверное, правильно поступили ушлые дельцы, что хоть для такого дела приспособили – под ресторан, а не уничтожили и не сожгли где-нибудь у причала.

И я, взойдя на крутую корму этого кораблика, сел у иллюминатора и попросил очаровательную молоденькую девушку-официантку, принести мне барабольку, с картошкой и бокал портвейна красного Ливадийского. По преданию, как я уже в этой книге не раз отмечал – именно это вино, находясь в Крыму, любил пить последний император России.

Дожидаясь заказ я оглядывал зал. Людей было очень мало. И каждый норовил сесть за столик в одиночестве.

К слову, это очень серьёзный вопрос, что с нами сталось, что мы перестали желать даже общества друг друга. Никто нам не интересен, не хотим мы беседы на серьёзные проблемы, а уж о вечном и высоком – вообще говорить перестали.

У меня есть два наблюдения на этот счёт – попробуйте, умышленно, пройти за кем-нибудь минуту-две. Вас примут сразу за человека с дурными намерениями и постараются от Вас отделаться каким-то образом или даже сдать милиционеру.

И второе – мы совершенно перестали писать письма. И на мой взгляд, оскудение души у человека началось именно с этого.

Предаваясь этим мыслям, я встретился глазами с женщиной почти своего возраста.

Я знал уже с первой секунды, что это она – Оленька Бычкова, которая очень давно, почти сорок лет назад, и была той Ассолью, от которой у меня кружилась голова.

И которой я написал немало восторженных стихов и признаний.

Узнала меня и она. Я, как учтивый человек, поднялся из-за своего столика, поклонился ей, а затем и решительно подошёл к ней.

– Вы позволите?

Она с доброй улыбкой тут же парировала:

– А что, мы на «Вы» с тобой стали?

Секунду выждав и не дождавшись моей оценки своим словам, она продолжила, чуть грассируя голосом и играясь со мной:

– Милый мой, ты же всегда, до самого последнего удара моего сердца, будешь только ты, ты, ты.

Сказано это было таким тоном, каким матери говорят с детьми, а ещё – любуясь собой, своим великодушием и памятью.

– Или – уже нельзя? – и она скользнула торопливым взглядом по моей Звезде Героя на левой стороне строгого чёрного пиджака, почти у плеча.

– Оля, ну разве это важно? Конечно же – и ты всегда будешь для меня святой и доброй памятью о юности, о той светлой любви молодого офицера, лейтенанта, к необычайно красивой девочке, даже – ещё не девушке.

Она досадливо поморщила нос и сказала:

– Ты сразу выстраиваешь меня, чтобы я, не дай Бог, не заговорила о настоящем. Ты оставляешь возможность обсуждать только прошлое, да?

– Так всё же – я могу присесть возле тебя? – перебил я её своим вопросом.

Она чопорно, но с искрами смеха в милом, но уже забытом голосе ответила: