Крымские истории

– Почту за честь! Господи, как же я счастлива, что встретила тебя. Теперь и умирать не страшно…

Я стал внимательно её разглядывать.

Она была ослепительно красивой. Мне кажется, что даже ещё красивее, нежели я знал её молоденькой десятиклассницей, которая и играла роль Ассоль в школьном театре.

И я её первый раз и увидел на сцене. именно в школе. В районном городке Ляховичи, что на Брестчине, в Белоруссии.

Хорошо помню, что я должен был там выступать с приветствием ко дню Советской Армии.

Лишь миг, секунды, я видел её в этой роли, но их хватило, чтобы уже не забыть это необыкновенное чудо никогда…

Тогда я ещё не знал, что жизнь всегда сильнее наших желаний и даже чувств. Или обстоятельств, в которых оказывается человек.

С этой секунды и зародилась эта красивая и чистая любовь, святая. За ней не стояло ни корысти, ни, сохрани Бог, какой-либо вольности, поспешного желания быстрее пробежать все фазы отношений между молодыми людьми.

Мы ведь даже за руки взялись только через месяцы нашего знакомства, а первый, невинный и святой для меня поцелуй, вообще случился через годы.

Я боюсь с позиций сегодняшнего дня и тех отношений, которые существуют между молодыми людьми, даже сказать, что же это было?

Любовь, обожествление, поклонение, преклонение, восхищение, любование?

Наверное, всё вместе. Нас, обоих, эта любовь возвышала и окрыляла, делала лучше и чище, благороднее и искреннее.

И я даже сегодня не могу объяснить, почему она так завершилась.

Нет, не умерла, не ушла из жизни, а истаяла, как мираж, оставив в сердце глубокий и чистый след.

И горечь, и жалость, которые, со временем, превратились в чувство щемящей грусти, но всегда, во все времена – желания добра, да искренние желания добра той, которая вызвала такие сильные чувства в моей душе в юные лета.

Я безмерно благодарен жизни, что мне было дано пережить такое светлое чувство. Оно, мне кажется, сделало меня чище и светлее в жизни и подготовило к тому великому чувству любви, которым жизнь меня вознаградила гораздо позже.

– Милый мой, и я ведь сейчас думаю об этом, – донёсся до меня голос Ольги.

– А ты разве знаешь, о чём я думаю сейчас?

– Знаю и чувствую. Ты думаешь, почему так завершилась наша любовь? Ведь она не умерла ни в твоей, ни в моей душе, мы ведь и до сей поры друг другу не безразличны, я просто боюсь сказать, видишь, лукавлю, что я и сейчас… люблю тебя.

И любила все эти годы.

– Мне думается, – это она уже смеясь своими лучистыми глазами, – мы были… слишком – невинными и идеальными.

А мир, вокруг нас, таким не был. Он, к сожалению, был гораздо более жестоким и именно этот мир и развеял наше чувство.

Знаешь, что мне сказал отец, когда узнал, что мы с тобой встречаемся?

Вечная ему память, но он просто растоптал мою любовь к тебе, такую светлую и чистую. А я была слишком слабой, чтобы этому противостоять.

Он сказал: «Ты брось мне встречаться с этим солдатом. Они все – хамы и примитивы. И я тебя растил не для того, чтобы ты каталась по гарнизонам с одним чемоданом. А ослушаешься – всего лишу. Не получишь ни копейки».

Мать была более лояльной, даже плакала со мной. Но тоже просила меня… хорошенько подумать, принимая решение.

Она надолго замолчала, а потом, собравшись с силами, продолжила:

– И я… слишком долго думала. Помнишь, когда ты узнал об отношении к тебе моих родителей и как ты мне предложил сразу же уйти из дома.

Знаешь, я даже слова твои помню, как ты мне при этом сказал: «Под венец зову, а не для позора. Решайся!».

А я не решилась. И ты годы, и годы ещё ждал, думая, что что-то изменится, а я, домашний ребёнок, истово и самозабвенно любя тебя, боялась презреть волю родителей и не смела их ослушаться.

А впереди – когда ты, отчаявшись увлечь меня за собой, напросился в Афганистан – стало нестерпимо больно и страшно. И… даже обидно, что ты от меня всё же отступился.

И я, словно под гипнозом, была выдана замуж за того, кто нравился им, родила двух детей.

Но душа моя умерла. И уже не оживала никогда.

И только тогда, когда твоя мать меня известила, что ты тяжело ранен в Афганистане, а уже из газет узнала, что ты стал Героем, – и она показала глазами на Золотую Звезду, – мне стало понятно, что великое преступление совершила против нашей любви.

– Прости меня, – и она, неожиданно для меня, поцеловала мою руку.

Я похолодел, но руку не убрал, так как она, прижавшись к ней лицом, зашлась в рыданиях.

К нам подошла официантка – Ассоль, в красной юбке и красной косынке, повязанной как галстук на шее и спросила:

– Вашей даме не нужна помощь?

– Нет, деточка, – подняла Ольга мокрые, все в слезах, глаза:

– Нашему горю не поможешь, а случилось оно сорок лет назад.

Я просто убила любовь, свою любовь и любовь ко мне этого замечательного человека, самого лучшего из людей.

Девчушка-официантка в растерянности улыбнулась, а затем сказала:

– Господи, какие же Вы счастливые, если пережили такую любовь и через сорок лет об этом помните. Сегодня так уже не любят. Не научили нас…

Мы же, с Ольгой, больше к печальным страницам наших взаимоотношений не обращались.

И всё реже в нашем разговоре звучало:

– А помнишь?..

Я всё помню, милая Ольга. Всё помню и ничего не забыл. И не хочу забывать. И не скоро смирился с такой роковой и страшной для меня потерей.

И лишь через десять лет, будучи в Афганистане уже второй раз, нашёл свою судьбу и счастье, мать моих детей.

Когда я умирал, будучи тяжело раненым, она мне отдала свою кровь.

И я, только придя в себя, и попросил у неё руки и сердца. Тогда она была фельдшером батальона, гораздо моложе меня.

А в девяностом году она погибла в Баку, спасая от расправы старую армянку. Нож погромщика вошёл ей прямо в сердце…

Я проводил Ольгу к её санаторию и получил приглашение подняться к ней в номер.