Крымские истории

При взятии дворца Амина он был тяжело ранен. Страшные раны, до неузнаваемости, обезобразили его лицо.

И когда он, впервые, увидел себя в зеркале, застонал от боли и осознания великого несчастья:

«Нет, – первой мыслью было именно это, – я не могу таким предстать пред ней. Никогда. Она будет сторониться меня, урода, и мы оба, в силу этого, будем несчастными».

И приняв это решение, спрятав в карман завёрнутую в носовой платок Золотую звезду Героя Советского Союза, которую он так и не носил, успокоился. Выздоровев, стал сам напрашиваться во все горячие точки, туда, где шла война. Благо, таковых возникало всё больше и больше.

Он запретил себе даже думать о ней и никогда не позволял своей памяти вернуться в прошлое.

Ангола, Алжир, Куба, Египет, ещё раз Афганистан – это был далеко не полный перечень тех государств, где шла война и где был нужен его опыт, его непреклонная воля и знания…

***

И вот уже несколько лет назад всё закончилось. Не заметил даже, как ему минуло пятьдесят пять лет. Да и раны, пережитое – сделали его ещё старше лет на десять.

И он, не дожидаясь решения руководства, заявил, что больше служить так, как он служил, у него нет сил.

И его отпустили. Случай уникальный, небывалый, ему даже пенсию не определяли, а оставили, навечно, в списках Главного разведывательного управления и жить он мог безбедно с материальной точки зрения.

Но, какими же тяжёлыми были его мысли, когда он оставался один:

«Зачем я жил вообще? Что я увидел светлого в этой жизни? Только и было счастья – те несколько дней в Крыму».

«Господи, поняла ли она меня, простила ли, что это не моя воля оторвала меня от неё?»

«Я бы никогда не смог этого сделать. И всё помню, как будто это было вчера».

Имея много свободного времени, вольных средств, которые ему выплатили в ГРУ за годы и годы его отсутствия на Родине, он, не говоря никому ни слова, собрался и улетел в Крым.

Не узнавал Симферополя, а ведь здесь жили его сёстры – город расстроился, похорошёл.

Он, сразу же, на вокзале, взял машину и назвал водителю адрес:

– Ялта, улица Чехова, двадцать четыре. Прошу Вас. Я всё оплачу в двойном размере.

Через час с небольшим, машина остановилась у дома, до боли знакомого, но как-то просевшего в землю и утратившего ту броскость и яркость, которую он помнил.

Да и минуло ведь – более тридцати лет с той поры, когда он был здесь последний раз.

Густая борода, совершенно седая, усы, скрывали страшные шрамы на его лице, а дорогая богатая одежда свидетельствовала о том, что её обладатель – не опустившийся «бомж», а человек состоятельный и независимый ни от кого.

Он не стал выжидать у калитки и сразу же надавил кнопку звонка.

На крыльцо вышла яркая, ещё молодая, но замученная какими-то обстоятельствами женщина и направилась к калитке:

– Вам кого?

– Простите, мне бы кого-нибудь из Крыловых… Тётю и… её племянницу.

Женщина грустно улыбнулась и, помедлив, тихо ответила:

– Опоздали Вы, на много лет. Никого не осталось в живых. И тётушка, я её дальняя племянница, умерла, и её приёмная дочь, по-моему, Галиной, да, Галиной Крыловой звали, страшно болела после ранения, тяжёлого, которое она получила в Фергане или Оше – не помню уже.

– И только её дочь живёт где-то на Кубани, туда замуж вышла. Простите, но больше мне ничего о её судьбе не известно.

Он, поблагодарив эту милую женщину, которая так внимательно вглядывалась в его лицо, словно силилась узнать в нём кого-то знакомого и медленно пошёл в сторону набережной.

Она тоже стала неузнаваемой, везде стояли автомобили, уже не те, советские, а почти все, поголовно – зарубежные и их водители предлагали «почти даром» отвезти туда, куда душе будет угодно. Он, выбрав просторную чёрную «ауди», сказал водителю:

– В Никитский сад. Там подождёшь меня. Вот – залог, – и протянул тому такую сумму денег, которых он и за месяц не мог заработать.

Таксист услужливо и торопливо ответил:

– Как Вам будет угодно. Видно, что Вы – не местный. И я, если нужно, готов Вам служить.

Минут через двадцать они уже были у верхних ворот Никитского сада.

Только здесь он дал волю своим чувствам, сел в кресло в ресторанчике, попросил бокал коньяку и выпив его залпом, горестно застыл в оцепенении.

«Я, только один я, виновен в её смерти. Господи, что же я наделал? Сам себя обворовал, её несчастной сделал. И она даже не узнала, почему я исчез из её жизни».

Скупые слёзы скатывались по его щекам, а он их даже не вытирал.

Расплатившись за коньяк, жадно закурил и побрёл по знакомым дорожкам сада.

Ничего здесь не изменилось за эти долгие годы.

Так же буйствовала зелень, но его ноги, непроизвольно, несли его, сами, к бамбуковой роще.

И дойдя до неё, он чуть не вскрикнул от боли – опёршись на перила мостка, перед рощей, стояла обворожительная молодая женщина, тридцати с небольшим лет. Рядом с ней, деловито и упорно что-то передвигали два очаровательных мальчика – одному было лет восемь, а второй был ещё совсем маленьким, двух-трёхлетним, не больше.

Он, не помня себя, взбежал по ступенькам мостка и схватив молодую женщину за плечи, простонал:

– Галя, Галя, родная моя, это я! Ты не узнаёшь меня?

И женщина, удивительно похожая на мать статью и на него – лицом, в ту далёкую пору, просто и тихо ответила:

– Здравствуй, отец. Она так тебя ждала. Всю свою жизнь. Где же ты был все эти годы? Я специально и приехала с детьми в Ваш день сюда, о котором она всегда вспоминала.

Мальчики, два очаровательных его внука, с серьёзными лицами смотрели на него и, словно понимая, что происходит в его душе, поочерёдно протягивали ему конфеты, а младший при этом говорил:

– Возьми! Нам нисколечко не жалко, только не плачь. Разве мальчики плачут? Нам мама говорит, что мужчины никогда не плачут. Ни от какой боли.

Ему не хватало воздуха и он, медленно опустившись на колени, обнял своих внуков, которые затихли и не сторонились незнакомого им человека.

Знать, почувствовали их маленькие сердца, что этот человек так нуждался в их внимании и их тепле. В их помощи.

А дочь его – тихо стояла в стороне и с доброй улыбкой, со слезами на глазах, смотрела на трёх застывших мужчин – седого отца и своих, вмиг повзрослевших, сыновей.