Крысоед

Жуков излучал обаяние. В словах содержался намек на нездешность и командированность, что обычно находило отклик в женских сердцах. Но не в этот раз.

Женщина смотрела на Жукова так, будто он шутил у раскрытой могилы, и он осекся. Ну, уж! Удрал ее Петя, но ведь не умер. Чего уж так-то?

Опустив голову, всхлипывая, она обошла Жукова и скрылась за шторой.

Покрутившись у стойки минут пять, давая ей успокоиться, он позвал: «Девушка!». За дверью молчали, стало ясно, что еды он здесь не получит.

Подойдя к столику, где у него только что сорвалось первое интервью в этом городе, Жуков очень внимательно оглядел толстый кусок мяса с коричневой корочкой. На голубых клетках под вывалившейся картошкой расплылись жирные пятна. Он взял бутылку воды, с наслаждением выпил половину, положил в сумку. Оставил деньги на столике, зажал в руке две горбушки, посыпанные солью, и противно голодный, и оттого, злой, пошел прочь.

Любая одежда, кроме футболки, здесь была лишней. Сняв легкую куртку, он удобней устроил лямку сумки на плече и ступил на пустую привокзальную площадь.

Не было ни автобусов, ни машин, пахло степными травами, а сам городок начинался через дорогу беленькими домиками под оранжевой черепицей. За многоэтажками в выцветшее небо ввинчивались трубы, видимо, того самого комбината из сумасшедшего письма инженера Фролова.

Дым из труб шел вертикально. Из каждой – своего цвета. Виктор насчитал три оттенка серого, а один дым был нежно–розовый и красиво смотрелся на выгоревшем небе. Ветра не было, солнце стояло почти в зените и жара с каждой минутой становилась гуще.

Жуков перешел дорогу, и вместо того, чтобы пойти по улице, где стоял вокзал, углубился в переулок. Когда он заворачивал за угол, услышал визг тормозов, и, выглянув из-за кустов, увидел, как подкатили и остановились у вокзала серебристые иномарки.

Ему было любопытно, кто выйдет из этих красивых машин, он был уверен, что этот кортеж приехал за ним. Но официальная встреча в его планы пока не входила, поэтому Виктор больше выглядывать не стал. А двинулся по переулку, параллельному привокзальной улице.

Открывать незнакомые города, вот так, самостоятельно – было одним из любимых занятий Жукова. В неизведанном месте он чувствовал себя корсаром–завоевателем и смиренным миссионером в одном лице. В общем, классно он себя чувствовал, необычно. Это ни с чем не сравнимое переживание составляло одно из удовольствий работы. И он не хотел его лишаться, даже ради вкусного обеда с пивом в запотевших бутылках и прохладного душа в номере люкс, разумеется, приготовленного ему хозяевами города, приславшими к вокзалу серебристые Пежо. Или он не из столичной газеты?

Конечно, толстяк из его купе сообщил начальству о молодом человеке приятной наружности, что едет в Пятиозерск. И начальство сделало правильные выводы.

Он шел по переулку, с любопытством оглядывая домики. После ночи в поезде ногам было приятно пружинить мускулами. Дорогу спрашивать он собирался в экстренном случае. Переулок явно вел к центру.

Жуков и хотел бы всмотреться в лица жителей незнакомого города, вслушаться в их говор. Но прохожих не было. А домики молча улыбались ему умытыми лицами.

Дворы были пусты, только морды спящих собак темнели в глубине дощатых будок. Они просыпались, поднимали кудлатые морды, смотрели на Виктора, вывалив красные языки, но лаять было лень, и морды снова падали на лапы.

На крыльце одного дома сидел старик в черных семейных трусах. Голова скрывалась под навесом, прикрытая драной соломенной шляпой, а ноги в синих жилах вытянуты на солнце. Похоже, он спал.

Переулок оборвался рыночной площадью. Над поломанными железными воротами висела выгоревшая вывеска «Центральный рынок г. Пятиозерска». За ними виднелись пустые железные стойки. Медленный дворник в кепке гонял по асфальту полиэтиленовые бутылки и бумажки. Было чуть за полдень, и, видимо, базар недавно закончился.

Длинной стеной вдоль рынка тянулись магазины. Парадные входы их смотрели, почему–то, на улицу, а не в рыночный двор. Роллеты почти везде опущены, только из одного магазина лилась громкая музыка и в ее ритме шуршал метлой дворник.

Навстречу Жукову стали попадаться люди, и он понял, что здорово переоценил южность городка и здешнего населения. Дынные и арбузные корки не истекали сладким соком на раскаленном асфальте, как ему грезилось в редакции, потому что тротуары были нереально чисты. И гордых джигитов с волоокими красавицами с ресницами-стрелами не наблюдалось. Аборигены, идущие навстречу, были ничуть не экзотичней, чем люди на столичном вокзале, только загорелые очень. И лица у всех были неприветливые и какие-то болезненные.

Виктор пошел вдоль улицы с магазинами. Здесь было особенно оживленно. Отметил, что все здешние дамы, независимо от возраста, ходят в шлепанцах на тонких костяных каблучках. Видимо, такие завезли в местные торговые точки, ввели, так сказать, моду на местах. Шлепки, верней женские ноги в них, Жукову нравились, только стука каблучков не слышно – асфальт мягок от горячего солнца, как воск.

В конце улицы, на перекрестке, поддавала жару дорожная бригада – парни в оранжевых жилетах на загорелых торсах.

От кучи зернистого асфальта поднимался зной, и в этом мареве медленно плыл каток с плечистым силуэтом на нем.

Жуков ловил удивленные взгляды, видимо, новый человек в городке был в диковинку. Виктору и надо было бы с кем-то заговорить, узнать, где гостиница, но, вот, не попадалось ему человека, с коим хотелось бы начать разговор, надо же!

У магазинной стены в жидкой тени прилепились несколько старушек-торговок, видимо, не успевших распродать товар в базарное время, или просто жадных, работающих до последнего клиента. Две из них торговали семечками, глянцевые кучи высились в тазиках, поставленных в потрепанные детские коляски. Здесь было все по старинке. Жуков подзабыл, как это – покупать стаканчик семечек у бабки. В магазине полно ярких пакетиков.

Еще две старушки продавали виноград. На горячем асфальте перед ними стояли пластмассовые весы, чаши их полнились синими и желтыми гроздьями.

А одна из старух, сидящая на отшибе, была столь колоритна, что Жуков остановился.

Товара перед бабкой не было. Она сидела на низком стульчике, из-под линялого подола виднелись рыжие от старости мужские ботинки в пыльных морщинах. И лицо у нее было под стать обуви – такое же старое, морщинистое и пыльное. На бабкиных коленях лежала красная тряпочка, на ней сидела белая крыса, то и дело деловито обнюхивающая складки выгоревшей юбки розовым носом. Крысиные глаза алели на белой морде, длинный лысый хвост спускался до земли.