Крысоед
Шрифт:
Он откинулся на непрочную спинку пластмассового кресла и вспомнил то письмо, из-за которого собирался уйти в запой. И ушел бы, если б не командировка. Смыть впечатление от того письма должно было путешествие на Юг. Оно, в результате, и смыло, напрочь. Потому что таких приключений, как в южном городке, ему переживать не приходилось.
Письмо, пришедшее в редакцию на прошлой неделе, казалось эдаким насквозь ироничным. Как там у Хемингуэя: «Ирония и Жалость. Когда ты узнаешь… О, дай им Иронию и дай им Жалость». Оно казалось веселым, это письмо, легкое, логичное, умное. Хотя в самом конце абонент ненавязчиво говорил о своем решении покончить с собой.
По всем параметрам, процентов на девяносто восемь, получалось, что суицидов в таком настроении не совершают. Если человек
Самое мерзкое, что он оказался прав – читая в понедельник утром милицейскую сводку, ежедневно присылаемую газете центром общественных связей МВД, он увидел фамилию ироничного парня – ночью в ванной тот вскрыл себе вены. Там было сухим протокольным языком написано: «Такого-то числа во столько-то времени гражданкой такой-то был обнаружен труп ее сына такого-то года рождения в ванне, наполненной водой красного цвета».
Жуков долго утром ходил, курил возле “Деймоса”, хотя давно оставил эту «вреднейшую привычку», как говорила мама Валерки там, в их провинциальном городке. Представлял эту воду «красного цвета» и пытался соврать себе, что на конверте не было адреса, потому-де он не мог… Но сам понимал, что все он мог, потому что при желании одной фамилии достаточно – с милицией у редакции отношения задушевные, сдобренные не одним литром коньяка и декалитрами пива.
Жуков представлял, как ему быстренько находят адрес парня, как он приходит к нему и тот сначала дичится, а потом они вечерок сидят за пивом и разговаривают. Парню просто не с кем было поговорить, вот Жуков и посидел бы с ним, парень ведь умный, судя по письму.
Эти несостоявшиеся посиделки с умным человеком вывели из равновесия. Потому и бредовое письмо Фролова из Пятиозерска Виктор читал без того цинизма, что рано или поздно приобретают журналисты. Потому и решил ехать. Если б через пару недель в прессе появилась новость, что в Пятиозерске инженер Ф. перестрелял всю смену, а сам повесился на главной трубе завода, Жуков сокрушался бы до конца жизни.
Начавшийся с утра отпускной зуд подмывал Жукова ринуться в путешествие прямо сегодня, но, судя по всему, приходилось следовать инструкциям сумасшедшего инженера.
Как там у него? До Морского на завтра, на такой-то поезд, в такой-то вагон. У Жукова оставался шанс достать письмо и внимательно перечитать, но делать этого он не стал. Имея великолепную память на цифры, он и так помнил, что нужно именно до Морского, и на завтра, и вагон номер семь.
Это самое Морское, кстати, в отличие от недосягаемого Пятиозерска, располагалось на берегу моря, в бухточке уютной, со всех сторон закрытой небольшими возвышенностями. Если, конечно, карта в их кабинете не врала. И будь жуковская воля, он бы в этом Морском остался. Только б его и видели в химическом и неприветливом Пятиозерске, где поезда даже не хотят останавливаться. Но воля не его, как и командировочные.
Он снова встал в очередь, но в другую кассу. Впереди стояли несколько парней с тяжелыми рюкзаками. Жуков с завистью посмотрел на экипировку: палаточки, спальные мешки, потертые карематы. Вот так, с палаткой, он бы с удовольствием рванул в это Морское. И девочки у парней классные, девочки-хипповочки. С разноцветными волосами, в кожаных фенечках бохо-шик на руках и ногах, в топиках и шортиках.
Но долго предаваться мечтам о костерке у моря и девочке на коленях Жукову не дала потная, задерганная мамаша с двумя близнецами, лет четырех. Они, как молодые лайки зверя, раздирали ее в разные стороны. Мамаша попросилась в очередь перед ним, Жуков, конечно, пропустил. И тишина в углу у кассы кончилась. Близнецы решили во что бы то ни стало открыть сумку, что, отдуваясь, их мама еле донесла до очереди. Они терзали молнию и пытались оторвать маленький замочек. Нервная мамаша только вскрикивала: «Миша! Митя!» Но ни Михаил, ни Дмитрий ее не праздновали, а продолжали тянуть сумку в разные стороны. Перед самой кассой она догадалась шлепнуть одного из братцев, тот разревелся, и тут же в унисон зарыдал басом второй, а мамаша, пользуясь передышкой,
смогла, наконец, выпростать руки и купить билет.О вокзальные своды билось эхо людских голосов, оно перекрывалось объявлениями о прибытии и отправлении поездов. Вначале мелодично звучали три ноты, затем мягкий женский голос с полувопросительной интонацией говорил: «Уважаемые пассажиры»!
Твердая стойка упиралась Жукову в спину. Отсюда открывался неплохой обзор на весь вокзальный зал и суетливых «уважаемых пассажиров». Их вокзал превращал в юрких мышей, торопящихся в норки.
Вокзал был мини-вселенной со своими инопланетянами – иностранцами. Неторопливая респектабельность, добротные чемоданы на колесиках, свободно расправленные плечи и спокойный взгляд вызывали не столько уважение, сколько зависть. Аборигены же вокзальной вселенной: взмокшие под тяжестью клетчатых сумок “челноки” и снующие по своим орбитам воры, нищие и проститутки вызывали любое другое чувство из богатой палитры, отпущенной человеку, но никак не уважение.
Изящные пальчики молодой брюнетки за кассовым окошком быстро набрали нужные коды, и билет до Морского Жуков получил вместе с тенью улыбки на брюнеткином лице. Седьмой вагон оказался купейным, даже место – нижнее.
Жуков направился к выходу, вежливо обходя народ, что на переполненном вокзале было делом сложным. Вдруг раздался истошный крик – «украли»! И вокзальные своды отразили его несколько раз. Оглянувшись, он увидел ту самую мамашу близнецов из его очереди. Она кричала, указывая в толпу. А между людьми, изворотливо лавируя, бежал парень в кепке с яркой сумочкой в руках.
И Жуков понял, что, если сейчас рванет изо всех сил, то догонит. Он рванул, догнал и схватил парня за руку. Народ вокруг расступился. Парень тут же бросил сумку. Он смотрел на Жукова темными глазами, в глубине их бурлил непритворный ужас. И повторял побелевшими губами: «Мне нельзя в тюрьму! Мне нельзя в тюрьму». Жуков, разгоряченный погоней, сжал руку крепче. И понял, что рука, как птичья лапа – худая, без мускулов. Заостренный нос парня, близко посаженные глаза напомнили ему голубя, чью тушку они вчера завернули в пакет и вынесли на помойку. И долго подметали под зеркалом, вытаскивая из него острые обломки. Потное и бледное лицо воришки контрастировало с алыми ушами. Он уже не шептал о том, что ему нельзя в тюрьму. А просто смотрел на Виктора, не отрываясь, как в замедленной съемке шевеля губами. Народ вокруг шумел, слышалось – «позвоните в милицию»! Слева, у входа, мелькнули серые рубашки милиционеров. И Жуков разжал руку. Пацан рванул сквозь народ ко второму выходу, растворяясь в толпе. А Жуков пошел к выходу, выслушивая, «Зачем отпустили», «Этих скотов расстреливать нужно». Яркая сумка, что бросил воришка, уже была у мамаши близнецов. Михаил и Дмитрий сидели тихо на лавке и во все глаза смотрели вокруг. Испугались.
Жуков прибавил шаг, потому что увидел, как дернулась в его сторону мамаша. Обойдемся без благодарностей. Он шел, перекатывая мелочь в кармане. Прикосновение монет успокаивало.
Выходя на оживленную привокзальную площадь, Жуков приостановился и опустил несколько монет из кармана в пластмассовый стаканчик нищего, что маятником раскачивался в дверях. И услышал вслед злобное шипение: «Чтоб ты с–сдох»! Виктор оглянулся и сплюнул. Ясное дело, они тут все друг друга знают. И этот злобный нищий, конечно же, видел, как удалец-молодец догнал тщедушного карманника. Фу, короче. Осадочек. Одно утешало – мамаша близнецов не понесла материального ущерба.
Весь следующий день с утра Жуков убирал в квартире. Это нужно было делать хотя бы по субботам, но руки не доходили. И этот свободный день он решил отдать уставшим от пыли комнатам и мутной раковине с остатками щетины. Закончив, принял душ, осмотрел сияющую квартиру, похвалил себя, представив, как приедет в чистое жилье через две недели и раскинется звездой на свежих простынях. Загорелый и отдохнувший. О том, что он долго не появится в своей квартире, будет пару месяцев отлеживаться на даче у главного редактора после поездки в Пятиозерск, он и предположить не мог.